Письмо из Солигалича в Оксфорд

На Тверской я молча показал бумажку с названием.

Это только в валютной аптеке можно найти, - небрежно сказала провизор за стеклянным барьером и вдруг подняла глаза и посмотрела на меня внимательно. Может быть, ее удивил мой усталый, болезненный вид. В ее взгляде мне почудился намек на сочувствие. Готов поклясться, в нем даже было сомнение: она точно остановилась перед выбором. В ту секунду я понял, что у нее припрятан немалый запас этого лекарства. Надо просто суметь с ней договориться.

- Сколько? - тихо спросил я.

- Восемь тыщ, - сказала она как бы и не мне, а в пространство, сосредоточенно рассматривая наклейки на пузырьках.

- Мне говорили, месяц назад это стоило пять рублей, - осторожно заметил я.

- И, милый. Когда-то я колбасу за два двадцать ела, - произнесла она тихой скороговоркой. И громко, для постороннего слуха, закончила:- Так что спрашивайте в валютных аптеках!

Я уже шел по улице, а мне все казалось, что я с трудом открываю тяжелую стеклянную дверь аптеки - открываю и придерживаю, чтобы не ударить выходящую следом девочку... Сознание работало прерывисто, то и дело куда-то проваливаясь. Вот я нахожу себя на незнакомой площадировной и бескрайней, как степь. Метет поземка. Машины объезжают по кругу покрытый грязным снегом холмик... Я начинаю медленно узнавать это странное место. Еще недавно тут на высоком гранитном постаменте стоял памятник Дзержинскому. Полтора года назад торжествующая толпа стащила железного идола. Постамент дробили на сувениры. Казалось, все беды кончились. Сколько раз уже нам так казалось!..

Валютная аптека еще работала. Я успел перед самым закрытием.

- Говорите быстро, что вам, - раздраженно спросила девушка, которую по внешнему виду вполне можно было бы принять за французскую продавщицу цветов - если бы не оттопыренные губы, выражавшие вечное недовольство жизнью.

Под стеклом на самом виду лежало нужное лекарство. Какое счастье, что мама заболела после моей Англии, - мелькнула в голове кощунственная мысль, пока я доставал пятидесятифунтовую банкноту.

- Вы берете английские фунты?

- Да, но сдача будет в долларах.

На витрине была выставлена цена - 13 долларов за упаковку. Цена доллара в те дни была около восьмисот рублей. Выходит, подпольная сделка на Тверской обошлась бы дешевле. Но об этом лучше было не думать. В таких случаях действуют законы биологического вычитания: короткий взгляд исподлобья, теб мгновенно оценивают, взвешивают, как бы даже подбрасывают на ладони для верности - и гуляй! Я всегда проигрывал эту роковую игру.

- Какой сейчас курс фунта стерлингов? - задумчиво бормотала девушка, перебирая смуглыми надушенными пальчиками деньги в кассе.

Фунт равнялся примерно полутора долларам. Я тоже пытался считать, но у меня ничего не получалось.

- Совсем голова к концу дня не работает, трогательно улыбнулась она мне. Пахло от нее восхитительно.

Моя же голова продолжала работать, как испорченный кинопроектор. Три упаковки лекарства были уже у меня в руках. Ампулы целы, дата не просрочена. Затемнение, провал сознания, затем новая короткая вспышка: у меня в руке доллары - сдача. И вместе с ними почему-то мятная карамелька.

Что это?

- Ваша сдача. Я вам должна девяносто центов, но у меня, к сожалению, нет мелочи.

Провал - и снова неуверенный дрожащий свет. В голове медленно зреет понимание происходящего.

- Девушка, вы мне недодали почти доллар, - сказал я, придя в себя.- Это моя недельная зарплата. Вы такая красивая, така вся европейская. А ведь за границей так не делают. Поверьте мне, я только что оттуда. Это только у нас, в нашей нищей стране, так много денег, что их не принято считать...

Мне хотелось объяснить ей, какое она дерьмо со всеми ее парижскими духами и помадами, но никак не удавалось сформулировать это достаточно внятно. Только на улице, опершись о фонарный столб и вытерев пот со лба, я догадался разжать кулак, где лежала бумажная сдача. Там было всего три доллара вместо тридцати с чем-то.

...Небритый чудак предлагает грецкие орехи, горстями перекатывая их в большом мешке. Вещи, вещи! - призывно кричит издали цыганка. На ступенях подземного перехода нагажено. Прямо рядом с кучей устроилась на коленках закутанная в шаль девочка, перед ней стоит до половины наполненная деньгами корзина. Ниже на перевернутом ящике сидит дьячок в рясе поверх ватника, ударяет молоточками по стеклянным бутылкам и под эту музыку выводит простуженным басом восторженные гимны. Беспроигрышная лотерея! - наперебой орут в мегафон двое крепких парней в коже. - Билеты продаются за рубли, выигрыш - только в американских долларах! До ста тысяч долларов можно выиграть, и как бы вам ни хотелось, получить эту сумму в рублях не удастся... Старик в валенках с галошами притащился откуда-то со стулом, пиликает на гармони и тянет старую военную песню. Из глубины каменного колодца его перебивает флейта. Флейтист безбожно фальшивит - то ли по неумелости, то ли оттого, что пальцы застыли, но так даже и лучше... Мельтешат в неверном неоновом полусвете призрачные фигуры, взывают, плачут, кривляются. Пир во время чумы, карнавал отверженных. Сердце рвется на части, обливается кровью и все-таки взмывает, заходится безумным восторгом. Страшно и весело, как будто вместе с ними идешь на плаху. Только б не взаправду. Сидеть бы себе в бархатном кресле, переживать вместе с актерами, утирать слезы, аплодировать, вызывать на бис... А по завершении спектакля провести ладонью по лицу и смахнуть наваждение.

У нас лучше, зато у вас интересно, часто говорили мне вы. Это и есть взгляд из зрительного зала. Мне в Англии тоже было интересно. Каждый день я встречал на улицах Оксфорда одного попрошайку. Это был рослый худой старик с крупными и жесткими чертами лица. Под Рождество он нацепил козлиную бородку из пакли, как у Санта-Клауса, вставал с протянутой рукой на обочине тротуара и изредка лениво отбивал чечетку высокими каблуками с металлическими подковками - чтобы обратить на себя внимание прохожих. Вы знаете этого старика, вы как-то встретили его однажды в Лондоне на вокзале Виктория и с тех пор перестали ему подавать: если ездит, значит, не так уж беден... Однажды людской поток притер меня к нему вплотную. На лице у него играло умильно-приторное выражение. Кто-то впереди меня положил ему в руку монету. Он благодарно отстучал каблучками и с тем же выражением повернулся к следующему, ко мне. Между нами как будто проскочила искра. Он увидел, что я не подам. Разглядел мое старое пальто русского пошива. Не знаю, что там еще он увидел и понял. Но лицо его в одно мгновение стало холодно-высокомерным. В глазах даже сверкнула ненависть - едва ли ко мне лично, я не смею претендовать на столь яркие чувства к моей персоне со стороны первых встречных, - скорее всегдашняя ненависть к миру, роднящая этого старика со всеми на свете попрошайками, комедиантами, либералами и прочими профессиональными человеколюбцами, которую передо мной он просто не счел нужным скрывать за обычной расчетливой маской. Мы быстро разминулись и потеряли друг друга из виду, но этот взгляд я запомнил.

Попрошайничество, между прочим, у вас вообще распространено. Многие музеи ничего не берут за вход, но у дверей на видном месте стоит копилка с предложением пожертвовать на нужды музея, кто сколько может. В оксфордском Ботаническом саду еще откровеннее: там надпись на копилке подсказывает, что посещение подобных мест в Европе стоит не менее двух фунтов. По выходным дням граждане в фуражках Армии Спасения устраивают импровизированные концерты и гремят на всех углах банками с мелочью. Другие предлагают расписаться на каких-то листах - и опять-таки дать денег. Пожилые женщины собирают деньги под плакатом Save the children! (Спасите детей!). А однажды в Лондоне мне с улыбкой вручили крохотную бумажную гвоздику (был праздник), и, когда я искренне поблагодарил маленькую смуглую женщину за этот дар, она вдруг переменилась в лице и вцепилась мне в рукав, требу платы...