Серые муравьи

— Вы пешком, доктор Нерст?

Нерст обернулся. Его догнал Лестер Ширер. Недавно он был принят в университет и читал курс теоретической физики.

— Да, я обычно хожу из университета пешком.

— Странная погода для этих мест?

— Возможно, это смог нанесло с побережья.

— Может быть. Люди строят все больше машин для того, чтобы жить лучше, а эти машины отравляют воздух, насыщают его дымом и копотью и в конце концов отнимают у людей солнце.

— Это одно из противоречий нашего безумного мира.

— Неизбежное противоречие.

— Я бы не сказал… — возразил доктор Нерст. — Я уверен, со временем все станет на свои места. Люди поймут, что нельзя рубить сук, на котором сидишь. Нельзя в стихийной погоне за мифом комфорта отравлять землю.

— Вы верите в торжество человеческого разума?

— Иначе нельзя. Нельзя жить, если не верить в человека.

— В Человека с большой буквы, как писал Горький?

— Я не люблю Горького. Просто я его мало читал. Но я верю в человека.

— Быть может, вы и правы, говоря, что иначе нельзя жить. Но мы редко об этом задумываемся. Мы слишком заняты нашими повседневными заботами. Обычно наша экстраполяция распространяется лишь на самый ближайший отрезок времени. Вам прямо?

— Да. Мы ведь живем почти рядом.

— Я не знал. Я вообще еще мало знаю город.

— Такой же, как тысячи других.

Некоторое время мужчины шли молча, занятые своими мыслями. «Мэджи, наверное, сейчас дома… — думал Нерст. — Она должна быть дома. Интересно, нашла ли она серьги. Может быть, их нужно было положить не в шкатулку, а на столик, прямо перед зеркалом, так, чтобы они сразу бросались в глаза… Нет, это было бы слишком нарочито. Это было бы вызовом. Так, как я сделал, будет лучше. Она откроет шкатулку и среди других безделушек найдет эти серьги. Только две. Как будто ничего не случилось. Этим я дам ей понять, что я все знаю, и все понимаю, и все прощаю, и хочу, чтобы все было между нами по-прежнему. Она умная и должна это понять. Она сделает вид, что ничего не заметила, и наденет сегодня эти серьги и тем самым без слов, ничего не говоря, скажет мне, что она меня понимает. Конечно, вся эта история с Григом чудовищное недоразумение. Когда будет установлена причина смерти, все успокоится само собой…»

— Я слышал, доктор, вы занимаетесь проблемой биологической радиосвязи у насекомых? — сказал доктор Ширер.

— Да, я работаю в этой области, — сказал Нерст.

— Это очень интересный вопрос. Разбирали ли вы его с физико-технической точки зрения?

— Сейчас это мне кажется еще преждевременным. До последнего времени сам факт биологической радиосвязи представлялся весьма спорным. Пока мы не научимся уверенно принимать и генерировать радиоволны, на которых осуществляется эта связь, трудно говорить о механизме генерации.

— Меня этот вопрос интересует с чисто теоретической, принципиальной точки зрения. Я всегда был далек от биологии, и тем более от такой узкой области, как энтомология, но, мне кажется, вокруг этой проблемы биологической радиосвязи было слишком много… как бы это сказать?..

— Спекулятивной шумихи?

— Ну, вы, пожалуй, слишком резко выразились…

— Все эти опыты с передачей мыслей, конечно, производят на первый взгляд несколько странное впечатление. Но, может быть, все дело в том, что это слишком необычно? Не укладывается в привычные рамки нашего рационального мышления, которое мы привыкли считать непогрешимым?

— И все же это весьма смахивает на мистификацию.

— В экспериментах на животных и особенно на насекомых мы получили совершенно достоверные результаты… Теперь я провожу некоторые опыты на обезьянах. Просто мы еще очень мало знаем. Мы всегда хотим видеть мир таким, каким создали его в своем воображении. Но мы забываем, что как бы много мы ни знали, мы не знаем всего.

— Я не хочу с вами спорить, дорогой доктор Нерст, по этим, я бы сказал, скорее философским вопросам. Но у меня сложилось представление, что когда мы касаемся области телепатии, или, как вы говорите, биологической радиосвязи, здесь не хватает научной строгости. Неизбежной повторяемости результатов при воспроизведении одинаковых условий.

— Конечно, здесь еще очень много субъективного и слишком часто желаемое выдают за существующее. Но я и не занимаюсь телепатией. Я энтомолог и изучаю насекомых. Когда я сталкиваюсь с новыми, еще не известными науке фактами, я их исследую и пытаюсь объяснить. Я как нельзя более далек от какой-либо мистики. Я исследователь, и только. Развитие кибернетики в наше время позволило вплотную подойти к моделированию некоторых простейших функций нервной системы, но мы еще очень далеки от ясного понимания всех физических процессов, связанных с тем, что мы называем мышлением.

— Все, что вы говорите, не может вызвать возражения, но если последовательно развить вашу мысль, то следует прийти к заключению, что если у некоторых насекомых или, по крайней мере, у некоторых животных существуют органы дистанционной связи, будем говорить прямо — телепатической связи, то не исключена возможность существования подобных же органов и у человека? Хотя бы в зачаточном состоянии?

— Я этого не отрицаю, но я не хочу делать преждевременных выводов, пока не располагаю достаточным количеством строго проверенных фактов.

— Хорошо, допустим, такие факты со временем будут обнаружены. Тогда, естественно, возникает вопрос о возможности развития, стимулирования или усиления этой связи. Но если будет достигнута техническая возможность непосредственного воздействия на нашу психику, минуя аналитический аппарат мозга, то это неизбежно приведет к потере свободы воли?

— Сейчас, на данном этапе исследования, я не хотел бы заглядывать так далеко. Мне кажется преждевременным рассматривать физико-техническую сторону процесса радиосвязи у насекомых, пока недостаточно изучена его феноменология. Тем более нельзя рассматривать социологические аспекты развития этой области знания в будущем. Ученый не может и не должен нести ответственность за те последствия, которые может повлечь за собой его открытие. Наше дело — двигать вперед науку. Задача других людей — отыскивать пути практического применения открытых нами закономерностей. Использовать их на благо общества. Но это уже совсем другая область деятельности, и я не хотел бы в нее вмешиваться.

— Но вы только что назвали наш мир безумным. Уверены ли вы, что всякое новое открытие всегда обращается только на пользу людям? Способствует развитию цивилизации?

— Но я сказал также, что верю в человеческий разум. Что бы ни делал человек, как представитель определенного биологического вида Homo sapiens — «Человек разумный», это всегда в конечном итоге идет на пользу вида. Это биологический закон. Иначе вид прекращает свое существование. Все, что сделано человеком в прошлом, способствовало развитию вида Homo sapiens.

— Даже Хиросима?

Двое мужчин медленно шли по каменным плитам тихой улицы университетского города. Над ними было пустое бесцветное небо, серое, как пепел пожарищ. От деревьев, посаженных вдоль тротуара, пахло медом. Цвела липа.

— Хиросима?

— Да, Хиросима. Разве Эйнштейн, Ферми, или Оппенгеймер, или даже Мария Кюри вправе считать себя невиновными?

— Они занимались наукой. Только наукой.

— А вы уверены, что они стали бы продолжать свои исследования, если бы знали, что из этого получится?

— Эйнштейн знал. И Ферми и Оппенгеймер знали. Они все знали. Они действовали сознательно. Но они не могли поступить иначе. Они защищали свободу.

— Свободу? А не думаете ли вы, что все было гораздо проще и циничнее? Может быть, ими руководило тщеславное желание отомстить немцам? А наши военные боялись, как бы русские или немцы не сделали свою бомбу? Я не удивлюсь, если со временем выяснится, что война искусственно затягивалась в ожидании момента, когда физики закончат свое дьявольское дело. Это русские заставили нас поторопиться. Если бы мы не высадились в Нормандии, встреча с Советами произошла бы не на Эльбе, а на берегах Ла-Манша. Хорошие ученые оказались плохими политиками. А когда они опомнились, уже ничего не могли поделать.