Музей человека

Виталий Бабенко

Музей человека

Как-то вечером Игоряша вернулся домой с работы не заблудившись и, тыча ключом в замочную скважину, вдруг понял, что замка в двери нет. Ни дырки, ни пробоя, ни наспех замазанной деревянной пробки - гладкая филенка, и все. Может быть, ошибка? Может, Игоряша попал не туда? Дудки. Номер дома, подъезд, этаж - все соответствовало. Тем более номер квартиры...

"Прфр-р-р-у-у" - тонкий свист у Игоряши не получился. Как раз номер квартиры и отсутствовал. А на месте пластмассовой пластинки с трехзначным числом казенного начертания была привинчена штучная бронзовая табличка.

Сердце Игоряши затрепыхалось, подпрыгнуло и громко екнуло. На табличке красовалась филигрань:

"Музей - мемориальная квартира Игоряши И. Эпоха реставрации социализма. 1989-2029 гг. Охраняется Съездом народных депутатов".

Сказать, что Игоряша окаменел,- значит не сказать ничего. Он высох, полинял, пошел лишаями и струпьями, пустил корни и ветки, зазеленел и тут же пожух. Мысли его просыпались и заскакали, сталкиваясь, как из прорехи гнилого мешка - горох.

"Это какого же ханя, братцы, а? Я что, помер уже?.. А замок?! Может, сплю? Ну, воще... Етушки-нетушки, а год-то?! Двадцать девятый... Стало быть, помер! И враз тебе - музей... Но за что, руль твою двадцать?! Съезд депутатов - мама родная! - охраняет... Жить-то теперь где?.. Новую площадь депутаты разве дадут? Хрен! Я ж помер, так их и не так, и не туда, в три перебора под ребро!!!"

Утробно рыдая и шепча нежности, какие не слыхивала ни одна мать, бухнул Игоряша всем телом в музейную дверь и - влетел в прихожую. Повалил стойку для шляп. На пол шлепнулся. Галстук порвал о гвоздь, в паркет вбитый. Дверь-то оказалась не запертой...

А между прочим, смертный туман обиды, застлавший глаза, помешал Игоряше разобрать нижнюю строку на табличке: "Вход свободный" значилось там мелким шрифтом. Это Игоряша потом прочитает. И; прочитав, обалдеет.

Пол шатало. Игоряша мысленно сгруппировался, ноги расставил, уперся руками и выпрямился-таки. Обвел темным взором помещение. Все как и раньше, но - атмосфера, но - вибрации воздушные, но - фибры невесомые, аромат неуловимый. Музей он музей и есть. Веяло чем-то нежилым, каменным, горелым. Суконкой вощеной пахло, перьевой метелкой для пыли, перекалившимся утюгом, лежалым в углах мусором, притаившимся клопом за обоями. Странный запах с кухни доносился - знакомый, но неузнаваемый пока. Еще пахло временем. Пространством замкнутым. И... самим Игоряшей. Этому обстоятельству живой-неживой-полуживой Игоряша очень обрадовался и даже ощутил пробуждение гордости: его собственный дух царил, хозяйский запах - пенистый, текучий, с парком. Значит, правильно: ЕГО музей.

От тени под дальней стенкой отделилась старушка в гороховом до пят форменном платье и мышиной косынке, с нарукавной повязкой, на которой по трафарету было написано "караул".

- Не дело, гражданин, не дело,- стуча желтыми зубами, заскрипела старушка негодующе.- Не домой вваливаетесь, а в музей входите, в святилище муз, да. Вот вешалку повалили, на паркете натоптали, гвоздь галстуком зацепили. Дурно. А ведь этот гвоздь самолично товарищ Игорь вбивали, не зря трудились, надо полагать. Зачем же интерьер портить? Раз заглянули к нам, так ведите себя соответственно. Кепку вот сюда повесьте, сапоги там поставьте - пфуй, кель одёр! - тапочки наденьте. Вот теперь вы наш гость. Здравия желаю!

В дверь квартиры постучали снаружи. "Отставить!" - заорала престарелая караулыцица что было мочи. И тут же, снизив голос, пояснила Игоряше:

- Вы у нас впервые, потому не знаете. А правило такое: зараз по одному посетителю. Для спокойствия, удобства и деликатности.

Игоряша и слова сказать не успел, не возразил - "да это же я, Игоряша, хозяин сего дома, и музей этот мой!" - как караульная старушка цепко схватила его за рукав и увлекла в комнату.

Какое счастье! Ничего не изменилось в квартире. Бережно отнеслись устроители музея к наследию владельца, пальцем не тронули обстановку, лишь ярлыки повесили, инвентарные номера прибили, да кое-что - особо ценное под стеклянные колпаки упрятали.

Вот машинка стоит - для комканья бумаги. Занятный приборчик, в детстве еще Игоряшей задуманный и три года назад воплощенный в реальность. Долгими скучными вечерами любил Игоряша - отослав жену из дома на поиски этилированного бензина в заброшенных бензоколонках,- следить, как работает машинка. Как, орудуя железными кулачками, мнет и комкает она бумагу, давит ее хитроумным пуансоном и снова мнет: газеты ли, журналы ли, книги ли в тонкой обложке периода реконструкции - все равно. И вот хитрость какая: подсунь ей бумагу потолще, эпохи реставрации, или картон там - затрясется, заворчит, закашляет... Тут ее спасать надо - совать что потоньше да постарее. Машина прижмет журнальчик стальным, забранным гладким тефлоном, коленцем и опять тузит, дубасит, колотит кулачками. Глядишь, бумага в труху и превращается. А потом эту труху машина кварцевыми зубами пожирает. Жаль вот - старинный пергамент не под силу ей. Не может сладить - и все тут. Игоряша и прижимные винты подкручивал, и резьбу на заводном ключе менял, и главную пружину поставил новую, титановую - все напрасно. Так и осталась машинка только лишь для бумаги. И то хорошо! Теперь приборчик - под колпаком, выносная кнопка "пуск" - на отдельном, красного дерева, пульте. А рядом стопки газет, пачки журналов, полки с книгами. Любому посетителю просто рай: заложил печатную продукцию в пластмассовый бункер, включил машинку - и смотри, любуйся. Мечта!

Вот письменный стол Игоряши. В красном углу стоит, весь обит плющеным алюминием. Ах, как приятно было Игоряше засыпать над хорошей книгой, положив гулкую головушку на столешницу. Но сейчас к столу не подойдешь огорожен бархатным витым шнуром, подвешенным на бронзовых столбиках. Обидно! Живо вспомнились Игоряше мучительные часы, когда он соображал, чем бы украсить ореховый стол, какой бы дизайн подобрать, чтобы мебель была и не хуже, чем у других, и гораздо лучше! И придумал. Три ночи подряд плющил молотком пустые аэрозольные баллончики из-под "Дихлофоса" - целая куча "пшикалок" скопилась под раковиной. Вращал при этом красными помутневшими глазами, зубасто огрызался на бранные крики и неприличные стуки верхних и нижних соседей... А потом в одночасье и прибил все "блины" к тумбам стола дюймовыми гвоздями. Тесно прибил, один к одному, так что и дверцы перестали открываться. Лишь столешницу Игоряша оставил нетронутой - чтобы не порвать щеки во время сна. Зато вышло загляденье - лучше, чем в кино. Друзья по книжной части приходили - волновались удивленно: "Как же ты, Игоряша, сподобился на такое? Кто надоумил? Чай, трудно было? Работы ведь не на час, не на два..." Скромничал Игоряша: "Пустяки! Главное, хуля-нда,- чтобы мысль пузырилась. А руки мои золотые - всегда при мне. Ну!"