Лапсанг Сушонг

Михаил Харитонов

Лапсанг Сушонг

ДО

1973 год, февраль. Подольск.

Магазин был похож на больницу: пустой, гулкий, с кафельными стенами, вдоль которых выстроились бесконечные шеренги пыльных банок с голубцами и овощным лечо. В углу поблёскивали стеклянные конусы с краниками — рыжий и бурый: в рыжем яблочный сок, в буром томатный. Под потолком зло шипела лампа дневного света.

Очереди не было. Саша пробил сыр, два молока и батон белого с поддона. Хлеб был свежий, только привезли. Он сунул тёплый батон в сетку, мучаясь искушением отъесть вкусную горбушку. Саша с детства любил простое: молочко холодненькое да с хлебушком тёпленьким. «Лепота», как говорит мама. Он не знал точно, что такое «лепота», но это было определённо что-то хорошее — из того сказочного раньшего времени, когда в магазинах всё было.

Оставалась ещё Клавдия Львовна.

Саша её побаивался: тётка была склочная и злопамятливая. Подольских она не уважала, поскольку величалась коренною москвичкою — её родители жили на Сухаревке. Однако же все знали, что Клава появилась на свет в селе Плетёный Ташлык под Кировоградом. В столицу она перебралась — она всегда говорила «вернулась», будто там жила — уже после войны, каким-то хитрым нечестным способом. Устроилась в промтоварный, доросла до заведующей, забурела, потом чуть было не села по проверке, но выкрутилась — хотя с заведывания её, что называется, попросили, и из Москвы — тоже. Всплыла в Подольске, где и пригрелась возле продуктового. Место своё понимала и ни во что серьёзное не лезла, промышляя мелким шахер-махером.

«Настоящая торговка» — говорила о тёте Клаве сашина бабуся, — «хамка, наглая такая, без мыла в одно место пролезет». Тем не менее, когда Львовна приходила в гости, бабуся перед ней заискивала, угощала домашней выпечкой и ставила пластинки Шульженко. Семейство Лбовых нуждалось в продуктах и товарах народного потребления.

Ждать Львовну полагалось во дворе, у железной двери, куда подъезжала машина с хлебом.

Саша проторчал там около получаса, разглядывая кривой забор, деревья, ржавый гараж, покрытый наледью. За это время успел-таки скушать полбатона, промёрзнуть до попы и страшно известись насчёт по-маленькому. Когда Львовна наконец явилась, он совсем было засобирался за гаражи.

— Здря-асьте вам, — неприветливо поздоровкалась Клавдия Львовна.

— Здрасьте, — буркнул Саша, кося в сторону гаражей. — Мама просила передать. Он протянул сетку с обёрнутым в газету бумажным кирпичиком.

— Это у нас чего? — прищурилась торговка.

— Мушкетёры и Вознесенский, — вздохнул Саша. — Новый, в супере.

— Передай своей маме, что в прошлый раз супер был рваный, — подпустила сволочного тона тётя Клава. — Внутри бумажкой заклеили. Думали, не посмотрю? За дурочку держите?

— Это букинистическая книжка, — выдавил из себя Саша. — Это не мама сделала. Она не видела, что склеено.

— А надо проверять такие вещи, — набычилась Клавдия Львовна, — это пущай твою маму волнует, как она там чего не доглядела. Вот я ей пакет порватый положу, всё из которого сыплется, а я ей в глаза — пардоньте, Насть Пална, я на складе брала, не посмотрела. Понравится, нет? Ну вот то-то. Я ж не себе книжки читать беру, а лю-дям! — это слово она выговорила она по складам, как китайскую фамилию. — И на фиг мне это надо, чтобы за мою же доброту мне в душу накекекали? А?

— Кто ж вам кекекает, — осмелился возразить Саша, суетливо перетаптываясь на месте.

— Да кто же! Вы все и кекекаете! Интеллигенты называются. Сами ничего не умеете, — съехала торговка на любимую тему, — штаны только просиживать. Мама твоя хоть нормально устроилась, по-людски. И то поставить себя не умеет. Я по доброте своей всем помогаю, кручусь, верчусь, а потом мне же обратно претензии…

Саша почувствовал, как голова сама вжимается в плечи. Было стыдно. За маму-филологичку, которая уже который год сидит в букотделе «Военкниги» и будет там сидеть до пенсии. За папашу из Минсредмаша, не оправдавшем маминых ожиданий и увязшего в мелких дрязгах на своём номерном объекте. И даже немножечко за тётю Клаву, которая называет свои спекуляции «помощью» и «добротой».

Львовна ещё немного побухтела, потом вдруг засобиралась куда-то:

— Заболтал ты меня совсем, а мне пора. На вот, — она протянула Саше сетку со свёртками. — Мясо внизу, — предупредила она, — подтекает. Осторожнее неси, измажешься.

— Мама насчёт чая спрашивала… — выдавил из себя Саша.

— И так четыре пачки каждый раз кладу, нормальным людям на полгода хватает, — предсказуемо застервозничала Львовна, — если экономно. Я вообще не понимаю, вы там что, целый день чаи гоняете? Культурные очень, наверное? А вот ты скажи такую вещь: когда последний раз в театр ходил?

— Мне в следующем году поступать, — нашёлся Саша. — Я в даже кино сто лет не был. Какие там театры.

— Ну и куда поступать будешь без культурного багажа? На инженера, что-ли? — не унималась тётя Клава.

Саша упрямо промолчал. На будущее он имел свои планы, но со Львовной их обсуждать не собирался.

— Инженеров в стране как собак нерезаных, и чего? Чай только пьют. Кстати, не такой уж дефицит, этот ваш чай со слоником. В Москве есть. Ну, поймать можно, — сбавила она тон.

— Это в Москве! — Саша сжал коленки, писать хотелось нестерпимо. — Папа и так каждую неделю ездит.

— А люди каждый день ездят за снабжением, — наставительно сказала Клавдия Львовна, — и ничё, не разваливаются. Вам бы только воду эту хлебать. Нет бы по-человечески: коньячку там, водочки. А то чай, чай. Зайдёшь к вам — и не посидишь. Прям как не по-людски.

Чаёвничанья тётя Клава не одобряла, предпочитая горяченькому горячительное. У Лбовых на такой случай имелся гостевой пузырёк коньяка. Вся беда была в том, что тётя Клава любила клюкнуть не абы как, а именно что по-людски, то есть с разговорчиком. Сашин папа насчёт компании был не очень: всё, что он мог в этом смысле — страдальчески морщась, опрокинуть рюмашку несерьёзного вида. Мама не переносила даже запаха спиртного: в детстве надышалась. Львовна дулась и считала, что Лбовы ею брезгуют.

— Да принесла я, принесла, — снизошла, наконец, тётя Клава. — Держи свой чай, — она протянула коробку из-под обуви. — Со слоником. Ну чего егозишь? — обратила она внимание на приплясывающего подростка. — Обоссался, что-ли, с холодрыги? — мальчик смущённо кивнул. — Беги давай…