Возрождение земли

Джек УИЛЬЯМСОН

ВОЗРОЖДЕНИЕ ЗЕМЛИ

Часть первая

СТОЛКНОВЕНИЕ

1

Мы — клоны. Со времени рокового столкновения минуло сто лет. Родители наши давно упокоились на кладбище, что расположено на каменистом склоне с внешней стороны кратера, еще до того как роботы оживили наши замороженные клетки в материнской лаборатории. Я помню день, когда мой Робо-папа привел нас, пятерых детей, взглянуть на Землю — туманный, запачканный красным шар в черном лунном небе.

— Она выглядит больной, — сказала Диана, сама не своя, взглянув в лицо Робо-папе, — у нее течет кровь?

— Вся поверхность земного шара кровоточит раскаленной лавой, — объяснил он. — Реки впадают в моря красными железными потоками.

— Мертва, — состроил гримасу Арни, — похоже на то.

— Земля погибла от столкновения. — Робот кивнул пластмассовой головой. — Вы рождены, чтобы вернуть ее к жизни.

— Но мы лишь дети.

— Вы подрастете.

— Ну уж нет, — пробормотал Арни. — Я обязательно должен взрослеть?

— А ты что, — усмехнулась Таня, — навсегда решил остаться сопливым шалопаем?

— Не ссорьтесь. — Скованно, как все роботы, Робо-папа пожал плечами и обвел своими линзами нас пятерых, теснящихся вокруг него под куполом астрономической обсерватории. — Ваше предназначение — взрастить на Земле новую жизнь. На это уйдет немало времени, но вы будете рождаться вновь и вновь, пока миссия не будет выполнена.

Непосильная задача для пятерых детей, подрастающих на Луне в полном одиночестве. Мы были единственными людьми во вселенной. Станция Тихо — небольшое гнездышко вырытых на краю кратера тоннелей под куполом обсерватории — стала нашим единственным мирком. Наши биологические родители ушли безвозвратно, а их мертвый мир остался где-то далеко, за четверть миллиона миль отсюда. Своего отца, человека, из замороженных клеток которого создали меня, я знал лишь благодаря изображениям в голографическом отсеке.

Его звали Дункан Яр. Я любил отца, и мне было жаль, что на его долю выпало столько страданий, что пропахали глубокие борозды на его худом изможденном лице. Заглядывая отцу в глаза, я частенько читал в них беспросветное отчаяние.

— Взгляните на Землю, когда будете в обсерватории, — говорил он. — Вы увидите чужую мертвую планету. Все, что мы когда-то знали и на что надеялись, погибло. Четыре миллиарда лет эволюции сметено с лица Земли. В мире не осталось ничего, кроме нас. — Плечи его поникли под старым коричневым пиджаком. Плотно сжав губы, отец покачал головой. — Только станция Тихо, главный компьютер, Робо и живые клетки, замороженные в криостате. И вы, — он помедлил, устремив на нас пугающий взгляд, — единственная надежда на то, что Земля будет жить снова. Когда подрастете, это станет вашей работой. Возродить жизнь, уничтоженную тем роковым ударом. Вы — наша единственная надежда. Нельзя остановиться на полпути и все бросить.

В его хриплом голосе звякнула стальная нотка.

— Пообещайте, что не отступитесь.

Мы подняли руки и поклялись.

Отец был только изображением, неярким светом, вспыхивающим в голографической рубке, появлявшимся по воле главного компьютера. Лишь Робо были настоящими — роботы человеческого роста, клонировавшие нас в материнской лаборатории, которые с тех самых пор ухаживали за нами.

В полной мере сопереживая отцу, я иногда считал данное ему обещание невыполнимым. Ведь мы были лишь детьми. Земля казалась чем-то нереальным: большим ярким пятном на нашем черном северном небосводе. Мир, в котором жили наши родители, погиб безвозвратно, остались лишь базы данных и реликвии, завезенные Дефортом на станцию еще до катастрофы.

Подготовив все необходимое для нашего появления на свет, он так и не успел перед смертью записать себя в трехмерном формате. Мы знали отца лишь благодаря видеозаписям и рукописям, что он оставил, да отзывам остальных родителей. Робо устроили в музее стеклянную витрину и поместили туда немногочисленные личные вещи отца: перочинный нож, университетское кольцо, старинные карманные часы, доставшиеся от деда. Был и дневник, который отец пытался вести, — небольшая потрескавшаяся книжка в зеленом кожаном переплете, исписанная от руки и заполненная лишь наполовину.

Обсерватория представляла собой на удивление занятное зрелище, конечно, когда Робо позволяли нам в нее подниматься. Там имелось множество необычных механизмов, которые мне не терпелось изучить. Сквозь прозрачные кварцевые стены виднелся освещенный сиянием Земли пустынный лунный ландшафт, что окружал станцию. Для нас создали клонов домашних животных. Так у меня появилась коротконогая гончая по имени Космонавт. Завидев за стеклом купола черные громады скал, пес рычал и ощетинивался, прижимаясь в страхе к моей ноге. А Танин кот следовал за нами всюду.

— Ну-ка, Клео, — окликнула она мяукающего питомца, — давай посмотрим, что там снаружи.

Клео с налету вскочил ей на руки: благо в условиях пониженной лунной гравитации прыгать было несложно. Тонкой рукой из синей пластмассы Робо-папа указал на крутую каменную стену, раскинувшуюся по обе стороны обсерватории.

— Станция вкопана в край кратера…

— Тихо, — закончил Арни, — я видел это на глобусе.

— До чего же он велик! — У Тани захватило дух. Это была худенькая девчушка с прямыми черными волосами, которые она по требованию матери коротко стригла, оставляя челку до самых бровей. Всеми позабытый Клео обвис у нее на руках. — Истинный гигантиссимус!

Она разглядывала зазубренную вершину, возвышающуюся в ярком свете солнца посреди огромной зияющей впадины. Диана отвернулась и смотрела в другую сторону: там, далеко внизу, на усыпанных валунами склонах точно веер развернулись яркие белые лучи, освещая посадочные площадки, ангары и стартовые башни. Лучики простирались и дальше, охватывая рябую пустыню, покрытую черной пылью и серыми обломками скал, что далеко расстилалась во мраке беззвездного неба.

— Гигантиссимус? — передразнила Диана. — А я бы сказала обалдиссимус.

— Болтуниссимус, — посмеялся над девочками Пеп — невысокий проворный мальчишка, кожа да кости, совсем как Таня, только волосы потемнее. Он всегда был не прочь пошалить и никогда не причесывался. — Говорили бы вы на родном языке или хотя бы по-испански.

Испанский Пеп учил с голографическим образом своего отца.

— Да мы в отличие от тебя свой родной язык знаем неплохо, — парировала Диана — высокая бледная девочка, безразличная к домашним животным. Она стремилась знать все на свете. Робо преподнесли ей в подарок очки в темной оправе, чтобы она могла читать старые бумажные книги в библиотеке. — Я, к примеру, изучаю латынь.

— Что толку-то от латыни? — вмешался Арни. Всех нас клонировали в один час, и возраста мы были одного, но Арни оказался самым крупным. Белокурый и голубоглазый, он любил все оспаривать. — Латынь мертва, как и сама Земля.

— Латынь — это то, что мы должны непременно сохранить, — ответила Диана, тихая, застенчивая и неизменно серьезная. — Новым людям все пригодится.

— Каким еще новым людям? — Арни отмахнулся. — Все мертвы.

— Там, внизу, в криостате, хранятся замороженные клетки тысяч людей, — ответила Таня. — Мы сможем вырастить их заново, когда поселимся на Земле.

Никто из нас не услышал ее слов. Все были заняты созерцанием пустынного лунного пейзажа. Купол обсерватории высоко простирался над усыпанной камнями пустыней и чернильной тьмой, заполняющей жерло кратера. Когда я взглянул вниз, у меня на миг закружилась голова, и даже Арни отпрянул от окна.

— Трусишка! — поддразнивала его Таня. — Да на тебе лица нет от страха.

Пятясь все дальше, Арни зарделся румянцем и поднял голову вверх, к Земле. Она висела высоко — огромная планета, покрытая белесыми шапочками на полюсах и обвитая огромными белыми спиралями облаков. Там, за облаками, моря были расчерчены коричневым, желтым и красным в тех местах, где в них вливались реки, убегающие с темнеющих континентов.