Искусство - вечно

ИТОРР КАЙЛ

Искусство - вечно

Vita brevis, ars vero longa,

occasio autem praeceps,

experientia fallax,

judicium difficile.

Hyppocrates

Жизнь коротка, искусство долговечно,

случайности - непрочны и беспечны,

обманчив опыт - и нельзя судить

тех, кто не стал чужою жизнью жить...

Не совсем Гиппократ

Все мы время от времени совершаем глупости. Это заложено в человеческой природе. Дэвид Эддингс "Хранители Запада"

Что было, снова может повториться, И род людской того да устрашится! Роберт Эрвин Говард "Череп молчания"

ЭПИЗОД. ХУДОЖНИК

Слева лежал желтоватый прямоугольник лучшего пергамента, какой он только мог себе позволить. Справа - семь перьев разной толщины и медная чернильница с откинутым колпачком. Прямо перед ним покоились стилос и навощенная дощечка. Когда желаемый образ, наконец, обрел форму и прочно впечатался в рассудок, он взял стилос и провел по дощечке первую черту. Привычным аккомпанементом к работе в голове звучали строки, услышанные несколько лет назад, где и как именно - он уже толком не помнил...

Видеть то, что никто не видит,

Слышать то, что никто не слышит,

Помнить то, что давно забыто,

Чудо? Дар? Иль проклятье Высших?

Вот изображение на дощечке стало точным: ни единой недостающей линии, ни единого лишнего штриха. Тогда он подвинул пергамент и обмакнул в чернильницу самое тонкое из перьев. Перо оставило черный, чуть отблескивающий в косых солнечных лучах след; после завершения работы, когда рисунок будет как следует просушен на раскаленных камнях, чернила и пергамент станут единым целым, и ни один дождь не сможет уничтожить или испортить изображения. Мурлыкая неровные строчки, художник проводил черту за чертой...

Знать о том, что никто не знает,

Вожделеть к не нужному прочим,

Быть таким, каких не бывает,

Это случай? Иль тень пророчеств?

Наконец, рисунок был завершен. Все на месте, каждая черта полна смыслом и чувством, а скрытых символов ровно столько, сколько необходимо для создания цельного образа, и ни одним больше. Грозный ветеран-воитель в кожаном панцире старого римского образца, с мечом на перевязи и легким щитом за спиной; пригибаясь от порывов пыльного, жаркого ветра, он шагает вперед, повернувшись вполоборота к зрителю; медальон, пророческие знаки на котором можно разобрать разве что с помощью наилучшего коринтийского увеличительного стекла, небрежно свисает с широкого воинского пояса, выложенного металлическими бляхами; на заднем плане - суровые вершины Пиреней, узкая каменистая тропинка и лежащая поперек нее сломанная горная ель (опять-таки, последнее можно понять лишь с помощью упомянутого стекла). Он удовлетворенно кивнул, мысленно похлопав себя по плечу. Не считая себя мастером красок и кистей, не равняясь на великих живописцев Рима, Милана или Византия, - кое-что он все же умел. То, что нравилось ему самому и другим, - готовым платить за маленькие образцы его творчества, давая возможность продолжать заниматься любимым делом. Нужно ли, в самом деле, человеку иное счастье?..

Говорить в тишине подземной,

И молчать в поднебесной выси

Для чего в этой жизни бренной

Быть подобным болотной слизи?

В этот миг он посмотрел на рисунок глазами зрителя, а не создателя. И глаза изображенной фигуры впились в него, подобные когтям разъяренной пантеры...

- Что с ним случилось-то? - спрашивали потом. - Сердце схватило, - ответствовали всезнающие соседи, - жил-то один-одинешенек, даже помочь некому было... Когда нашли, уже остыл он, сердешный. По одежде и манерам одного из любопытных легко было принять за слугу знатного господина, причем слугу доверенного, не из последних. Подойдя к старушке, у которой художник уже давно снимал комнату - хозяйка определенно была опечалена смертью постояльца, а не потерей дохода, - посланник спросил: - Могу я осмотреть комнату? - На что тебе это, любезный? - отозвалась хозяйка. - У него там только всего и есть, что стол, табурет, лежанка да чернильница... Деньги, что появлялись, он всегда у меня держал. Переходя из рук в руки, тускло блеснул серебряный кругляш. - Мой господин кое-что заказывал ему, - пояснил пришедший, - и если работа закончена, я возьму ее с собой, а деньги, какие положено, отдам тебе. Договорились? Хозяйка гостиницы пожала плечами. - Хорошо, пойдем. Только я там ничего такого не нашла. Действительно, на столе лежала только покрытая воском дощечка лучи закатного солнца успели обратить эскиз в оплывшую неразбериху кривых, ямок и загогулин, - несколько перьев и аккуратно закрытая чернильница. - Тут вот он и сидел, и голову на стол уронил, вроде как будто заснул... - хозяйка всхлипнула и утерла глаза краешком не слишком чистого передника. - Рисунков не было? - деловито спросил посланник; его мало трогала смерть незнакомца, пусть даже и связанного с его господином. Пусть даже ОЧЕНЬ тесно связанного. Старушка только качнула головой. - Не успел, знать, - она показала на чистый прямоугольник желтоватого пергамента, - вот на таких он всегда рисовал. Пару картинок как-то мне подарил, да еще одну - дочке, на свадьбу... Выслушав немудреную повесть до конца, посланник кивнул, вознаградил вновь заплакавшую хозяйку еще одной серебряной монеткой, и ушел - докладывать господину о несостоявшейся покупке. Уже за городскими воротами, в предместьях Саламанки, пустив каурого рысью, он обогнал высокого воина в старом панцире-лорике и с закинутым за спину круглым щитом. Наемник шел широким шагом, но скорее по привычке, а не куда-то торопясь, и что-то мурлыкал себе под нос. Проезжая мимо, посланник разобрал:

На свету - быть неверной тенью,

В темноте - не сливаться с тьмою...

Я от казни иду к спасенью,

Но никто не пройдет за мною...

Эфес длинного меча согласно звякнул о вытертые латунные пластины воинского пояса. Наемник привычным жестом поправил оружие и свернул на боковую тропинку, не удостоив проехавшего рядом всадника даже взглядом.

1. Звезды не умеют лгать

- Азиз, о непутевый сын греха и нечистот, да куда же ты запропастился? Темнокожая старуха, шаркая, обогнула угол хижины, не переставая честить на все лады бестолкового Азиза. Переступавший порог юноша в белоснежных одеяниях уделил всей этой суете внимания не больше, чем император отдаленной Срединной державы - дождю, выпавшему на южных отрогах Кавказского хребта. Юноша, несмотря на горделивую осанку и манеры истинного высокородного, не походил ни на чистокровного сокола-курейшита, ни хотя бы на коршуна-бербера. Волосы его, аккуратно подстриженные, были пепельно-серого оттенка, а глаза (в обычные для юноши минуты спокойствия, как, например, сейчас) отсвечивали глубоким аметистовым блеском. Воистину, как говорят сказители, "он был подобен новенькому динару"; только у простого правоверного таких вот ярких монет водиться никак не должно, ибо чеканятся они во враждебных истинным сынам ислама странах Испании или Италии. - Ты чувствуешь, что готов? - спросил появившийся рядом старец. Юноша едва доставал ему до плеча, хотя был не так уж мал ростом. - Нельзя всю жизнь прятаться от опасностей под стеклянным колпаком твоего крова, подобно тепличному нарциссу. Под мохнатыми кустами бровей старца мелькнула усмешка - одобрительная или презрительная, навряд ли смог бы сказать даже обладатель более внимательных глаз, чем у юноши. Хотя тот был далеко не слепым. - Тебя будут считать трусом, не достойным носить оружие. - Истинное оружие - разум, о Хаким Зу-ль-Аккан, а вовсе не кусок отточенного железа. - Этого оружия у тебя не отнять, - кивнул старец. - Однако помни также, что пользоваться им надлежит с большой осторожностью. У хорошего воина сабля не обнажается попусту, твое же оружие должно быть еще более скрытым. И если вступаешь в бой... - Не проявляй пустого милосердия, - завершил юноша. - Твои уроки я помню. - Помнить - недостаточно, Орас. - Зу-ль-Аккан извлек из широкого рукава своего полосатого халата кривой кинжал-джамбию в простых кожаных ножнах, с неброской медной рукоятью. - Если дойдет до действия, это тебе пригодится. Не очень умело закрепив оружие на поясе, Орас низко поклонился наставнику и прихватил из-за двери тонкий белый посох, доходивший ему до подбородка. Не взяв с собою ни припасов, ни меха с водой, он пересек границу оазиса, и спустя четверть часа полуденный воздух Берберской Сахары растворил в себе белую фигуру. Хаким Зу-ль-Аккан, не дожидаясь ночи, достал из заветного короба полированную пластину древней черной бронзы; он добыл это волшебное зеркало при разграблении Картагена ордами Гензериха, когда носил другое имя, да и обликом был весьма мало похож на себя теперешнего. Брызнув на зеркало водой, маг прошептал заклинание; из матовой темноты металла на него холодно посмотрели зрачки светил, каких давно уж не увидеть на ночном небосводе. Хаким выдержал испытание и подвинул к себе другое сокровище из того же короба - свиток желтого папируса, испещренный иероглифами края Миср, на древнем языке его обитателей - Та-Кемт. Потребовалось некоторое время, чтобы разыскать в записях жреца-звездочета Черной Земли нужные символы, но старому магу некуда было спешить. Завершив дело, он осторожно свернул свиток, еще более осторожно вытер зеркало и снял чары. Крышка невидимого короба глухо стукнула, скрывая старинные сокровища. - Иногда мне кажется, - пробормотал Зу-ль-Аккан на забытом значительной частью смертных языке, - что небесные светила обладают собственной волей. И не заблуждаются ли эти премудрые старцы, утверждая, будто звезды не умеют лгать?..