Всадники ниоткуда. Романы

Александр Иванович Абрамов, Сергей Александрович Абрамов

Всадники ниоткуда

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

У каждого считающего себя писателем есть Учитель. Именно так — с самой-пресамой заглавной буквы. У кого-то — заочный (или заочные!), не ведающие даже о том, что каким-то хитрым образом повлияли на чье-то умение составлять русские слова в более-менее складные фразы. В данном случае список Учителей может быть безразмерным: от Тредиаковского до придуманного в свой час давней «Литературной газетой» Евг. Сазонова. У кого-то — кому и впрямь повезло особо! — Учитель есть или был очный, то есть реально, предметно, не исключено — с криками и подзатыльниками учивший подопечного водить перышком по бумаге. Я могу назвать (и часто называю, к слову, ничуть того не скрывая) прекрасных писателей, в той или иной степени сформировавших нечто, называемое прозаиком Сергеем Абрамовым. Но первым и главным моим Учителем в литературе был и останется мой отец.

Сборники прозы Александра и Сергея Абрамовых, который вы (вовсе не опрометчиво, уверяю вас нахально и не прошу прощения за похвальбу) купили и сейчас держите в руках, — память о нем, об отце, дань его дарованию, его терпению в борьбе со мной, в те далекие годы наглым и самоуверенным юношей, его удивительному умению учить.

Он родился девяносто семь лет назад, как раз на переломе столетий, ходил в гимназию, которую закончил в год двух революций, повоевал на Гражданской, поучился «на физика» в тогдашнем МГУ, но все-таки пришел в журналистику, которая всегда и всех привлекала мнимой легкостью заработков и действительно легкой возможностью увидеть и узнать многое и многих в нашем суетливом мире. Двадцатичетырехлетпим молодым человеком он издал фантастическую книгу «Гибель шахмат», где по моде, заданной Жюлем Верном, предсказал шахматный компьютер — может быть, тот самый, который нынче и уже не первый год сражается с Каспаровым. Потом была еще одна книга — детектив, а потом журналистика засосала, закрутила, увела от литературы (хотя и не помешала в 1949 году вступить в Союз писателей СССР), и вернулся отец в прозу лишь в пятидесятые, написав с десяток тонких, лиричных и очень реалистических повестей. А тут и я довольно вовремя подвернулся…

Конец пятидесятых, шестидесятые — расцвет, взлет советской фантастики! Братья Стругацкие, Емцев и Парнов, Войскунский и Лукодьянов… Почему-то большинство писало парами… Мы с отцом зачитывались их книгами и книгами тех зарубежных авторов, которые нещедрое наше книгоиздание дарило читателям. Я в ту пору учился в очень техническом вузе, хотя и писал стихи, пробовал себя в журналистике (куда, подобно отцу, и ушел чуть ли не сразу после окончания института), играл в новую тогда для страны игру — КВН, а в свободные минуты сочинял вместе с отцом сюжеты предполагаемых фантастических книг, которые были бы не хуже тех, что издавались и брались нарасхват. Однажды отцу поднадоела эта умственная мура и он предложил: «А почему бы нам с тобой не изложить придуманное на бумаге?»

Ах, каким легким оказывается все в мире, когда тебе только двадцать с небольшим и из всех трудностей перед тобой — лишь хроническая нехватка денег на всякие студенческие радости!..

Сказано — сделано, как говорится в русском фольклоре. Сели и написали повесть «Хождение за три мира», перепечатали, уложили в конверт и послали по почте в издательство «Детская литература», бывшее в ту пору пионером в пропаганде отечественной фантастики.

Между прочим, мы тоже стали парой. Отец и сын Абрамовы…

Сегодня, по прошествии десятилетий общения с разного рода редакциями и издательствами, отлично понимаю детскую наивность поступка. Ну кто, в самом деле, всерьез читает рукописи, пришедшие по почте, «самотеком», без всякой протекции со стороны сильных мира литературы? А ведь прочли. И опубликовали в 1966 году в знаменитом тогда альманахе «Мир приключений». И гонорар, к слову, заплатили, который ни мне, ни отцу не помешал. И включили в план следующего года нашу авторскую книгу, которую еще надо было написать.

Стоит ли говорить, что мы ее написали?… Она вышла в срок под названием «Тень императора»…

Но я об учительстве.

Отец учил меня писать странно. Мы вдвоем, ругаясь порой до ссор и пугая этим маму, которая гордилась нашим союзом (и нашими скромными успехами), но не понимала отношений отца и сына, явно выходящих за рамки семейных, канонических. Ругаясь и мирясь, мы продумывали сюжет и идею до мельчайших подробностей, делили то, что должно быть написано, примерно пополам и расходились восвояси — писать. Иначе — писали мы порознь. Потом я приносил отцу написанное мною, он читал, вздыхал не без тяжести и начинал править мои рукописи стареньким «паркером», еще, по-моему, живущим в доме с войны. Он ничего мне не объяснял, когда отдавал исправленное и исчерканное. Я обижался, надувался, но у меня хватало ума внимательно изучить правку, перегореть, передумать и в итоге понять жесткую правоту отца как редактора. Мы писали общие вещи, и они просто не могли разваливаться на две части. Школа отцовской молчаливой правки была жестокой, требовательной, но справедливой. Так уж вышло, что я оказался терпеливым учеником и попусту не возникал. А посему в один прекрасный день (к тому времени мы написали и издали несколько романов, десяток повестей и несметную тучу рассказов — все, естественно, в этот трехтомник не уместилось…) правки на моей половине рукописи не оказалось, и отец сказал мне не без грусти: «Ты выписался, сын. Пары больше нет. Тебе пора работать самостоятельно».

Я его понял. Нам трудно стало стыковать наши половинки. Да и смысла не было. Мы разошлись, чтобы продолжить литературные игры отдельно друг от друга. Отца давно тянуло в детектив, меня — в современную, хотя и не без странностей, прозу. Так мы и пошли по жизни. Но это уже другая история…

Отец в конце жизни еще раз вернулся к фантастике, написав очень тонкий и очень личный, едва ли не биографический (хотя какая, к черту, биографичность в фантастике?!) рассказ «Бал». Он его не успел увидеть опубликованным. Сборник фантастики «Орион» вышел спустя пару месяцев после смерти отца.

Ему повезло в жизни: он много писал, хорошо издавался, да плюс к тому воспитал ученика, который — случайно или нет, не ведаю — оказался его родным сыном. То есть мною. Но как же повезло мне — с отцом! Вот уж он отнюдь не случайно стал моим Учителем. Сказано: судьба играет человеком… Я благодарен судьбе за ее прекрасную Игру. Полагаю, отец разделил бы мое о том мнение: он любил Игру, которая в данном случае носит имя фантастики.

Вообще-то фантастика — штука коварная. В том смысле, что она куда как сильно зависит от времени. Стареют идеи, становятся наивными (ну, в самом деле, нельзя же сегодня всерьез читать Жюля Верна!), приметы времени лезут из всех щелей и хорошо, когда лишь ностальгическую улыбку вызывают — а если раздражение?… Сегодня вон даже старые масштабы цен и старые деньги кажутся жутковато нереальными, а они были нашим бытом каких-нибудь шесть-семь лет назад… Мы с отцом писали в отчаянно советское время, и советские приметы, естественно, живут в наших книгах — даже тогда, когда действие происходит далеко от Земли. Можно было бы, конечно, внимательно перечитать написанное, безжалостно почистить тексты, выкинуть — в соответствии с правилами дня нынешнего! — всякие упоминания о коммунизме, капитализме и прочих «измах», убрать даже тот хилый минимум «социалистической идеологии», который тогда и заметен-то не был (фантастика ведь!), а сейчас даже меня, одного из авторов, малость раздражает. Можно было бы. Но тогда наши романы, повести, рассказы стали бы иными — не теми, какими мы с отцом их придумывали. Если хотите, это было бы моим предательством по отношению к отцу, да простится мне неуместная в предисловии высокопарность. И не только к отцу — ко мне тоже. К тому молодому человеку, который пришел в ученики к Учителю. Да и разве за эти смешные сегодня детали любили наши книги читатели? Нет, конечно! Если любили, то именно за фантастику. А ни она нам, ни мы ей не изменяли и не изменили. Порукой тому хотя бы тот факт, что «Всадники…» и «Рай…» выдержали не одно переиздание — от давних шестидесятых до наших девяностых.