Эрзац - вечность / Ersatz Eternal [= Вечный эрзац, Эрзац бессмертие, Эрзац вечности]

Альфред Элтон Ван Вогт

Эрзац — вечность

Грейсон снял наручники с запястий и лодыжек молодого человека.

— Харт! — позвал он хрипло.

Тот не шевельнулся. Грейсон помедлил, а потом в сердцах пнул его ногой.

— Послушай, Харт, черт бы тебя побрал! Я тебя освобождаю — на тот случай, если вдруг не вернусь.

Харт не открыл глаз, не выказал никаких признаков того, что почувствовал удар. Он лежал совершенно неподвижно, но тело было мягким, неокостеневшим — он был жив. Лицо отсвечивало мертвенной бледностью, черные волосы слиплись от испарины.

Грейсон снова заговорил:

— Харт, я пойду искать Молкинса. Он собирался вернуться через сутки, а прошло уже четверо.

Ответа не последовало, и Грейсон повернулся было, чтобы уйти, но опять помедлил и сказал:

— Харт, если я не вернусь, ты должен понять, где мы находимся. Мы на новой планете, ясно? Нам никогда не доводилось бывать здесь раньше. Наш корабль потерпел аварию, и мы трое спустились на спасательном аппарате. Нам необходимо горючее. За ним пошел Молкинс, а я теперь иду на его розыски.

Фигура, лежащая на койке, оставалась неподвижной. Грейсон медленно, будто преодолевая внутреннее сопротивление, направился к двери, вышел и двинулся к видневшимся вдали холмам. Он ни на что не надеялся.

Три человека очутились на неведомой, лишь богу известной планете, и один из этих троих был тяжко болен: им овладело буйное помешательство.

Грейсон шел, изредка с удивлением поглядывая по сторонам. Пейзаж был очень похож на земной: деревья, кусты, трава, вдали — горы в голубоватой дымке. Это было тем более странно, что Грейсон отчетливо помнил: когда они сели на эту планету, ему показалось, что она безжизненна, бесплодна, безатмосферна.

А теперь легкий ветерок касался его лица. В воздухе чувствовался запах цветов. Он увидел птиц, порхающих среди деревьев, и раз даже послышались звуки, удивительно напоминавшие пение жаворонка.

Он шел весь день. Следов Молкинса нигде не было. Не попалось на пути ни одного жилища — признака цивилизованной жизни.

Начало смеркаться. Вдруг Грейсон услышал, что женский голос зовет его по имени.

Вздрогнув, он обернулся. Перед ним стояла мать. Она выглядела гораздо моложе, чем он помнил ее в гробу, когда она умерла восемь лет назад. Мать подошла и строго сказала:

— Билли, обуй галоши.

Грейсон посмотрел на мать, но не выдержал, отвел глаза. Не веря в истинность происходящего, он подошел к ней и дотронулся до нее. Мать взяла его за руку — пальцы были живые, теплые.

— Поди скажи отцу, обед готов, — сказала она.

Грейсон высвободил руку, отступил и огляделся вокруг. Они с матерью стояли на пустынной, покрытой травой равнине. Вдалеке блестела серебристая полоска реки.

Он повернулся к матери спиной и зашагал прочь. Сумерки сгущались. Когда он оглянулся, на том месте уже никого не было. Зато рядом с ним шагал мальчик. Сначала Грейсон как-то не заметил его, но теперь он украдкой бросил взгляд на своего спутника.

Это был он сам в возрасте пятнадцати лет.

Стало почти совсем темно, но он успел разглядеть и узнать второго спутника, появившегося рядом с первым. Это опять был мальчик. Он сам, в возрасте одиннадцати лет.

«Три Билла Грейсона», — подумал Грейсон. Он дико захохотал, потом бросился бежать.

Когда он снова обернулся, никого сзади не было. Запыхавшийся, с прорывающимися сквозь одышку рыданиями, он перешел на шаг и почти сразу же в мягком сумраке услышал смех детей. Ничего странного в этом звуке не было — знакомый звук, но он поверг Грейсона в ужас.

— Все они — это я в разном возрасте, — пробормотал он и, обращаясь в темноту, произнес: — Эй вы, убирайтесь! Я знаю — вы лишь галлюцинации.

Силы покинули его, голос упал до хриплого шепота, и он подумал: «Галлюцинации? А уверен ли я в этом?»

Глубокая депрессия и невыразимая усталость охватили его.

«Харт и я, — проговорил он устало, — мы оба сошли с ума».

Наступил холодный рассвет.

Грейсон с надеждой ждал восхода солнца: быть может, тогда наступит конец безумию этой ночи. Свет постепенно ширился, и перед Грейсоном стал вырисовываться какой-то пейзаж. Он в замешательстве огляделся вокруг: он стоял на холме, а под ним простирался его родной город Калипсо в штате Огайо.

Не веря своим глазам, он смотрел вниз, и это было так похоже на реальность, что он не выдержал — побежал туда, к городу.

Да, это был город Калипсо — такой, каким он был в детстве Грейсона. Он пошел туда, где должен был находиться его дом. Да вот и он сам: этого десятилетнего мальчишку он узнал бы везде. Он позвал мальчика; тот взглянул на него, повернулся, побежал и исчез в доме.

Грейсон лег на траву и закрыл глаза.

— Кто-то, — сказал он себе, — кто-то прокручивает картины моего мозга и заставляет меня смотреть их.

Ему показалось — если, конечно, он останется жив и в здравом рассудке, — что эта мысль заслуживает того, чтобы ее запомнить.

Прошло шесть дней после ухода Грейсона. В спасательном аппарате оставался один Джон Харт. Он шевельнулся и открыл глаза.

— Есть хочу, — сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. Подождал, сам не зная чего, потом сел, тяжело поднялся с койки и направился в камбуз. Поев, он подошел к двери и долго стоял, глядя перед собой. Открывающийся вид напоминал Землю, и от этого Харт почему-то почувствовал себя лучше.

Он решительно спрыгнул на землю и направился к ближайшему холму. Быстро темнело, но он и не подумал возвращаться.

Вскоре покинутый им корабль растворился в ночи.

Девушка, с которой он встречался в молодости, заговорила с ним первой — она вышла из темноты, и они долго-долго беседовали, а потом решили пожениться. Их тут же обвенчал священник, приехавший на машине. Обе семьи были уже в сборе, и бракосочетание закончилось пиром в прекрасном доме в окрестностях Питтсбурга. Старика священника Харт знал с детства.

Молодая чета отправилась в свадебное путешествие, и свой медовый месяц супруги провели в Нью-Йорке и у Ниагарского водопада, а затем на аэротакси добрались до Калифорнии, где и решили обосноваться. Откуда ни возьмись появилось трое детей, и вот они уже владельцы огромного ранчо, на нем пасется миллион голов рогатого скота, и кругом ковбои, одетые как кинозвезды.

Цивилизация, возникшая и расцветшая вокруг Грейсона на планете, которая прежде была бесплодной, безвоздушной пустыней, для Грейсона казалась кошмаром. Продолжительность жизни окружавших его людей равнялась семидесяти годам. Дети рождались через девять месяцев и десять дней после зачатия.

Он похоронил шесть поколений основанной им семьи. И вот однажды, переходя Бродвей (это улица в Нью-Йорке), он вдруг увидел: с противоположной стороны навстречу ему двигался человек; его невысокая крепкая фигура, походка и манеры заставили Грейсона застыть на месте.

— Генри! Генри Молкинс! — крикнул он.

— Да, я… Билл Грейсон!

Обменявшись рукопожатием после первого взволнованного приветствия, они безмолвно смотрели друг на друга. Молкинс заговорил первым:

— Там, за углом, бар.

После второй рюмки вспомнили о Джоне Харте.

— Ищущая форму жизненная сила использовала его мозг, — индифферентно заметил Грейсон. — По-видимому, она не смогла найти собственного воплощения. Она попыталась использовать меня… — Тут он вопросительно взглянул на Молкинса. Тот утвердительно кивнул:

— И меня.

— Думаю, мы слишком сопротивлялись.

Молкинс вытер со лба испарину.

— Билл, — сказал он, — все это похоже на сон. Я женюсь и развожусь каждые сорок лет. Я беру в жены двадцатилетнюю девушку. Через несколько десятков лет она выглядит на все пятьсот.

— Как ты думаешь, все это происходит лишь в нашем мозгу?

— Да нет, не думаю. По-моему, вся эта цивилизация существует в действительности — все равно, что мы подразумеваем под существованием.