Его превосходительство

Михайличенко Елизавета & Несис Юрий

Его превосходительство

Было довольно поздно, хотя и не столько, чтоб гостям начинать расходиться. Наступил тот самый момент, когда лакеи уже зевают, но хозяин еще держится. Проиграв с должным небрежением последний червонец, я принужден был встать из-за ломберного стола.

Увы, червонец уносил с собой мои последние надежды свести концы с концами. Я изобразил на своем лице оживление, имея мыслью, чтобы наблюдавшей за мной Ниночкиной маменьке показалось, будто в бумажнике еще, по меньшей мере, несколько сотен, а крепость здоровья моей богатой тетушки уже не вызывает всеобщего восхищения.

Следовало изрядно приуготовить себя к предстоящим постным дням, благо на столах оставалось еще довольно закуски. Я было начал потчевать себя всяческой снедью, но мне уже сегодня не суждено было лечь спать вполне сытым.

— Виктор Иванович, — окликнул меня нежный голос, и душа моя затрепетала. — Идемте к нам! Его превосходительство собирается рассказать нам романтическую историю.

Польщенный таким вниманием, я приблизился к тесному кружку вокруг предводителя нашего губернского дворянства, отставного генерала Алексея Антоновича Серова и стал за спинкой Ниночкиного стула.

Генерал добродушно улыбался в седые усы, казавшиеся особенно белыми против румяных его щек.

— Милостивые государыни! — начал он, ибо окружали его по большей части барышни, которым и предназначался рассказ. Меня же его превосходительство явно не считал достаточно значительной личностью, чтоб добавить в обращении «и государи».

— Все присутствующие здесь, полагаю, знают меня как человека просвещенного, взглядов широких, человека, смеющего и думать и чувствовать. Некоторое время в свете меня даже называли чуть что не либералом. Мне всегда чужд был спертый воздух наших департаментов и казарм, и когда я получил наследство, упрочившее мою независимость и избавившее меня от необходимости делать карьеру, то хотя только был произведен в генералы, тут же подал прошение на высочайшее имя об отставке. По сю пору не жалею, что оставил службу, свет, столицу, невзирая на открывавшиеся человеку моих способностей и происхождения блестящие перспективы.

В своем поместье я нашел возможность применить свои познания на пользу отечества и своих крестьян, и тихая, спокойная жизнь губернского помещика нисколько меня не тяготила. Правда, первый год я частенько вспоминал былые времена, полные таинственных приключений и значительных событий, участником которых мне доводилось бывать. Но к концу года со мной все же случилось нечто заслуживающее того, чтобы об этом рассказывать.

Отобедав, я кушал кофей и обдумывал распоряжения, которые надлежало мне успеть в тот день отдать. Внезапный крик, раздавшийся в людской, прервал мои мысли. Через минуту в столовую вбежала дворовая девка и с криком:

— Батюшка барин, домовые, нечистая сила, из щелей повылазили, спаси, господи! — бухнулась на колени.

Сурово отчитав ее за суеверие, я попытался дознаться, что же все-таки произошло. Ничего толкового добиться мне от нее не удалось. Она лишь причитала.

Я наметил себе заняться этим делом после, но внезапный шум за окном привлек мое внимание. Заинтересовавшись происходящим, я вышел на балкон. Прямо посреди двора стояли четыре какие-то личности, весьма авантажно одетые.

Снизу донесся голос Ферапонта, дворника:

— Барин, батюшка, немцы какие-то пришли, невесть откуда, что прикажете?

Я приказал проводить этих «немцев» ко мне. Странное, почти неприличное зрелище открылось взору, когда эти четверо, развязно глядя по сторонам, вошли в мой кабинет. В одной из них я сразу признал даму: из-под ее слишком короткого цветастого исподнего торчали непристойно обнаженные ноги. Более на ней ничего не было. Меня сразу поразила естественность, с которой она держалась. В такой одежде можно испытывать либо глубокий стыд, либо наоборот — держать себя вызывающе бесстыдно. Она же, как и не замечая, во что одета, с добродушным интересом рассматривала меня, и слабая улыбка ее выражала ненавязчивое дружелюбие, Нынче, когда я вспоминаю об ней, она, право, видится мне падшим ангелом. Полагаю, такие видения посещали монахов и отшельников в пустынях.

Тот, который был одет поприличнее и, казалось, бывший у них за предводителя, откашлялся и с некоторой торжественностью, глядя почему-то на потолок, медленно подбирая слова, произнес:

— Э-э-э… милостивый государь! Смею… э-э… надеяться, наше… э-э… внезапное вторжение в вашу квартиру, простите, в вашу усадьбу… Ну, в общем, мы не причинили вам, так сказать, большого беспокойства? Смею вас заверить, что мы… э-э… не станем пребывать здесь долго, невзирая на всю приятность окружающей нас обстановки, ибо через некоторое время вынуждены будем исчезнуть.

После этой фразы все они отчего-то заулыбались, а второй, похожий на бродягу, пренеприятно осклабился и грубо рявкнул:

— Ну, даешь, старик!

Меня прямо-таки передернуло от его голоса, жеста, интонации.

Довольно сухо я осведомился:

— Что же вам угодно, господа?

— Сначала разрешите представиться… Честь имею представить своих друзей, — не слишком внятно сказал первый. Он обернулся в сторону своей спутницы и произнес:

— Марина… — а потом вороватым каким-то полушепотом: — Как там тебя?

— Павловна, — сказала она и насмешливо улыбнулась.

Почти уже готовый признать в первом человека нашего круга, я был неприятно смущен таким обращением с дамой.

Мой гость протянул руку в направлении другого своего спутника.

— Валентина Петровна! — сама выкрикнула вторая особа, которую я вначале принял просто за юношу из-за надетых на нее брюк, короткой стрижки и угловатой фигуры.

И, наконец, обратившись к последнему, он солидно произнес:

— Владимир Иванович!

— Вова, — сказал тот, вновь осклабившись.

Затем, поклонившись, главный сказал:

— Ваш покорный слуга — Александр!

— А с кем мы имеем честь… того… общаться? — вызывающе протянул назвавшийся Вовой.

Я сдержался и представился по всей форме. У дам сделались большие глаза. Вова гулко засопел. Я понял, что авантюристы рассчитывали найти здесь провинциального помещика, который не имеет никакого понятия о просвещении, науке и вообще жизни за пределами своей деревни, и обвести его вокруг пальца, назвав себя иностранцами.

«Что ж, — подумал я, — позволю себе небольшое развлечение». Я уловил в голосе этого самого Александра чисто московское произношение, этакий говорок. Должно быть, сбившийся с пути дворянский недоросль, имея порочные наклонности, завел сумнительные знакомства и стал на преступный путь мошенника. Как бы там ни было, мне сделалось интересно. Я решил продолжить разговор:

— Дозволено ли мне будет осведомиться, к какому сословию вы принадлежите?

Мои посетители растерялись. Было очевидно, что вопрос застал их врасплох.

— Из ученых мы, — с небрежным достоинством бросил Вова. Это меня рассмешило вконец. Столь грубой работы я не ожидал. Всякому было бы ясно при первом же взгляде на его физиономию, что этот купеческий сынок лет в шестнадцать с трудом осилил азбуку и с тех пор не открывал ни одной книги, кроме разве молитвенника.

Насилу удержавшись, чтоб не рассмеяться, я заговорил с ними на древнегреческом. Само по себе разумеется, никто из них не умел ответить мне. «Господа ученые», весьма потешно округлив очи, смотрели друг на друга.

— Quod erat demonstrandum, [1] — проронил я.

— Чего он? — просипел назвавшийся Вовой.

Александр недоуменно пожал плечами. Признаюсь, тут даже я был немало удивлен. Мне виделся в Александре человек, если не прошедший один-другой класс в одном из учебных заведений, то хотя бы занимавшийся с домашним учителем. Но не знать расхожей латинской фразы… Осталось лишь заговорить с ними на французском, что я не преминул сделать. Увы, и здесь «господа ученые» не могли равняться даже с приказчиками модных лавок.