Epimys Sapiens

Дубов Сергей Игоревич

Epimys Sapiens

Дубов Сергей Игоревич

Epimys Sapiens

Когда я стал видеть, первое, что я различил, это прутья клетки, а ко времени, когда мой мозг стал не только воспринимать, но и анализировать информацию, я уже свыкся с мыслью, что моя жизнь будет протекать в столь ограниченном пространстве.

Нас родилось тринадцать, и я был младшим. Если рождаешься и растешь в среде, которая для тебя неестественна и дискомфортна, волей-неволей стараешься приспособиться к ней. А для того, что бы выжить, на мой взгляд, есть вообще всего лишь два пути: либо принять существующие правила игры и постараться стать похожим на других и не выделяться, либо составлять эти правила самому и отстаивать их любыми возможными способами.

Я стал привыкать. И все-таки я был не таким как мои собратья. Что-то во мне было не так, и осознавать это было неприятно. Ко мне относились не то, чтобы как к чужому, а с каким-то недоверием: меня избегали, никогда не смотрели в глаза, старались не дотрагиваться и не включать меня в свои отношения. Надо сказать, что мне было также неприятно находится с кем-нибудь рядом и я платил им тем же. Постоянное проявление слепых инстинктов вокруг не давало мне покоя ни днем, ни ночью. У окружающих не было никаких чувств и эмоций за исключением самых сильных, например страха во время драки. Практически все происходило инстинктивно и драки, которые были почти ежедневным явлением, наверное, и случались из-за того, что инстинкты жили в их глупых мозгах сами по себе и вылезали только для того, чтобы удовлетворить какой-нибудь другой инстинкт.

Любопытно, что дрались, в общем-то, без толку, от скуки что ли? Например, если давали пищу, то каждый старался урвать себе кусок побольше и зарыть его в укромном углу. После каждой свары были победители, которые среди одинаковой пищи получали право выбрать то, что им нравится и побежденные, которые отползали зализывать раны и довольствоваться тем же самым и в таком же количестве, но позже. Я в таких свалках не участвовал. Мне хватало того, что бес толку гнило под настилом, зарытое насытившимися соседями.

Х Х Х

И все-таки мысль о воле меня не покидала. Я знал, что некоторым удавалось вырваться из клеток, но дальнейшая их судьба оставалась для меня неизвестной. Может быть, они погибали, а может быть, достигали того, чего инстинктивно ждали.

Я даже знаю, что на воле живут похожие на нас, потому что иногда, по ночам, пока никто не видит, они появляются здесь в поисках пищи. Они, конечно странноваты, и здорово отличаются от этих - в клетках, чаще совсем маленькие, но, бывают и такие же, как мы, только цвета другого. К нам никогда не подходят, схватят что-нибудь и исчезают также, как и появились.

Из этого я сделал два очень серьезных, на мой взгляд, вывода: первый - это то, что раз они там живут, то выживают. Второй - раз не хотят попасться на глаза, значит, не хотят в клетку к нам, где всегда есть еда. А раз даже еда не может их заставить обменять свободу на сытый желудок, значит свобода лучше.

Так я рос, а вокруг меня росли мои ровесники. В клетке становилось все теснее и теснее, а потребность в свободе становилось все больше. Самое обидное, что открыть щеколду было элементарно, но, простой крючок, который скинуть на первый взгляд ничего не стоило, находился недосягаемо высоко. Как? Как до него добраться? Дотянуться и допрыгнуть оказалось невозможно. Я даже пробовал забираться на спины своих собратьев по заточению, но и этого было мало, до крючка оставалось еще почти столько же, сколько удавалось преодолеть.

И вот однажды меня осенила до смешного простая мысль: что если подставить, например, кормушку и использовать не спину случайно пробегающего мима, а ее. Она высокая и могла бы меня выдержать, всего-то, надо ее пододвинуть под щеколду и залезть! Такое решение! Простая вещь, всегда стоящая тут же в двух шагах и при этом достаточная, чтобы, встав на нее, можно было бы дотянуться до желанной цели.

Я обошел свой выбор вокруг, попробовал приподнять ее и когда это удалось, уперся спиной в гладкую поверхность, а ногами изо всех сил стал отталкиваться от пола. С трудом, очень медленно, но, набирая скорость, кормушка сдвинулась в необходимом мне направлении и, наконец, оказалась точно под дверью.

Вот она, в двух моих ростах от меня и нескольких мгновениях отделявших меня от запора - долгожданная свобода.

Как я об этом мечтал! Как мне она снилась! Я бежал по незнакомым для меня местам, вдыхая аромат новизны и ожиданий. Теперь - иная жизнь, я умею открывать клетки! Я могу делать все что захочу! Я МОГУ ВСЕ!

Х Х Х

Телефонный звонок разбудил меня в начале шестого утра. Опять разбудили, вечно у них что-то случается! В трубке раздался взволнованный голос дежурного лаборанта.

- Либерт, Вы меня слышите?! Крысы открыли клетки и ... что я говорю! Я его поймал. Он открывал клетки и выпускал их! Голос лаборанта срывался на хрип.

- Господи, объясните спокойно, что стряслось, кто открывал, какие крысы?

- Либерт, приезжайте, у нас сейчас нет времени на телефонные разговоры, я послал за вами машину, она должна подъехать с минуты на минуту.

- Хорошо, хорошо, скоро буду, ждите. В трубке послышались короткие гудки.

Марта, разбуженная звонком, послала всех к чертям, сказала что-то по поводу демократов и сквозь сон, добавив, что погода даже ночью стоит жаркая, опять уснула.

Я накинул на себя безрукавку и вышел на улицу. Машина уже ждала и заспанный шофер, поздоровавшись, включил зажигание. Wерез двадцать минут мы подъехали к институту.

Взъерошенный лаборант встретил меня молча у входа. Тихо докурив, и зло пнув щелчком в темноту окурок, он направился быстрыми шагами в здание.

Внутри царил хаос. Все было перевернуто вверх дном как после какого-то стихийного бедствия.

Крыс ловил, - объяснил он. - Половина разбежалась по всему институту. Но главного я поймал.

Он подвел меня к летке с одной единственной крысой и ткнул на нее как-то через плечо большим пальцем - "Это он", процедил сквозь зубы дежурный.

- Он их выпустил. Теперь, чтобы наверняка я уж на висячий замок его запер, а ключик то у меня!

Он сказал это с каким-то истеричным удовольствием, как будто нашел некий конгениальный ход, не дающий никаких шансов на выигрыш грозному сопернику. Так иногда шулера потом хвалятся о том, как они ловко спрятали меченый туз в рукаве или студент после экзамена, который незаметно подсмотрел спасительную шпаргалку.

- Он подставлял кормушки и открывал лапой щеколды одну за другой, а когда я заметил, было уже слишком поздно.

Я открыл дверцу клетки отданным мне с придыханием ключом и достал самца. Крыса, как крыса. Белая. Я поднес его поближе к лицу, чтобы лучше рассмотреть.

Что-то неуловимое в нем было не то, но при этом на столько, что мне даже стало не по себе. Обычно, когда крепко сжимаешь какого-нибудь зверька он либо начинает судорожно вырываться, либо, что чаще, замирает, прикинувшись мертвым, вроде "не смотрите на меня - меня здесь нет". А когда его всетаки начинаешь разглядывать, реакция бывает чаще всего на пол, а еще хуже на белый халат. Этот же экземпляр, тоже не сопротивляясь, находился у меня в руке, но в отличие от других не впадал в ступор со стекленеющим взглядом, а напротив, усиленно меня разглядывал, так же как и я его, и, как мне показалось оценивающе. Да, пожалуй, не зря меня подняли ночью. И почему я раньше не занялся этой крысой, ведь за ним кажется, замечались уже разные странности.

Ладно, может написать Шевьену? Он еще в Оксфорде занимался всякими аномалиями у животных. Любитель был отыскивать какие-нибудь генетические отклонения у мартышек раннего палеозоя. Так над ним, кажется, и подшучивали. Большой человек у себя сейчас, вот, хоть повод нашелся, а то уже столько лет только через СМИ общаемся.

Х Х Х

Здравствуйте, дорогой профессор Шевьен! Сколько лет, сколько зим. Помните, когда мы еще учились и были студентами наш первый грант? Мы тогда с вами думали, что наука у наших ног? Нам казалось, что все доступно, нужно только работать. А теперь, вот, уже столько лет даже не виделись.