Цель высшая моя - чтоб наказанье преступленью стало равным

Пол Андерсон

Цель высшая моя — чтоб наказанье преступленью стало равным [1]

Познакомились мы на деловой почве. Фирме Майклса, которая решила открыть свой филиал на окраине Ивенстоуна, стало известно, что в моем владении находится самый многообещающий земельный участок. Они предложили мне за него большие деньги, но я заупрямился; они увеличили сумму — я не сдавался. Тогда меня посетил сам босс. Он оказался несколько иным, чем мне представлялось. Настроен он был воинственно, но вел себя настолько корректно, что это не оскорбляло, а манеры его были так изысканны, что почти не замечались пробелы в образовании. Этот свой недостаток он весьма успешно изживал, посещая вечернюю школу, публичные лекции и поглощая уйму книг.

Не прерывая беседы, мы с ним отправились промочить горло. Он привел меня в какой-то бар совершенно не в стиле Чикаго: тихий, скромно обставленный, без музыкального автомата, без телевизора, только полка с книгами да несколько шахматных досок. И никаких подонков и жуликов, которыми обычно кишат подобные заведения. Кроме нас, в баре было еще с полдюжины посетителей: какой-то пожилой мужчина с лицом и осанкой профессора, группа людей, со знанием дела споривших на политические темы, юноша, обсуждавший с барменом вопрос о том, чье творчество оригинальнее — Бартока или Шенберга. Нам с Майклсом достался столик в углу и датское пиво.

Я заверил его, что меня не интересуют деньги, просто мне претит, когда ради возведения очередного хромированного сарая уродуют бульдозерами живописную местность. Выслушав меня, Майкле, молча, набил свою трубку. Это был худощавый стройный мужчина с удлиненным подбородком и римским носом, седеющими волосами и темными сверкающими глазами.

— А разве представители моей фирмы ничего вам не объяснили? — спросил он. — Мы вовсе не собираемся строить стандартные бараки, которые калечат пейзаж. У нас имеется шесть проектов, не считая вариантов; на чертеже это выглядит… вот так.

Он достал карандаш, лист бумаги и принялся набрасывать план. Когда он разговорился, стал заметнее его иностранный акцент, но на беглости речи это не отразилось. А дело свое он знал лучше, чем те, кто ранее беседовал со мной от его имени.

— Нравится вам это или нет, — сказал он, — а сейчас середина двадцатого века, и никуда не денешься от массового производства. Но из этого не следует, что человечество непременно станет менее привлекательным. Пользуясь стандартной продукцией, оно может достичь даже определенного художественного единства.

И он принялся объяснять мне, как этого добиться.

Он не слишком торопил меня, и мы то и дело отклонялись от главной темы.

— Уютное это местечко, — заметил я. — Как вы его нашли? Он пожал плечами.

— Я иногда брожу в ночное время по улицам. Изучаю город.

— А это не опасно?

— Смотря с чем сравнивать, — внезапно помрачнев, ответил он.

— О… видно, вы не здешний?

— Вы угадали. Я приехал в Соединенные Штаты только в 1946 году. Таких, как я, называли «перемещенными лицами». Тэдом Майклсом я стал потому, что мне надоело писать длинное «Тадеуш Михайловский». Мне ни к чему травить душу воспоминаниями о Старом Свете; я стремлюсь к полной ассимиляции.

При других обстоятельствах он говорил о себе мало и сдержанно. Позже от восхищавшихся им завистливых конкурентов я узнал некоторые подробности его стремительной деловой карьеры. Кое-кто из них до сих пор не верил, что можно выгодно продать дом со скрытой системой отопления не меньше, чем за двадцать тысяч долларов. Майкле же нашел способ успешно проворачивать подобные сделки. Не так уж плохо для иммигранта без гроша за душой.

Я копнул глубже и узнал, что, приняв во внимание услуги, оказанные им армии Соединенных Штатов на последнем этапе второй мировой войны, ему дали специальную визу на въезд. А услуги такого рода требовали значительной выдержки и сообразительности.

Между тем наше знакомство крепло. Я продал ему землю, в которой он нуждался, но мы с ним по-прежнему продолжали встречаться — иногда в каком-нибудь баре, иногда в моей холостяцкой квартире, но чаще всего в его особняке на крыше дома, что стоял на холме у озера. У него была поразительно красивая блондинка жена и двое смышленых, хорошо воспитанных сыновей. Но несмотря на все это, его томило одиночество, и он дорожил нашей дружбой.

Примерно через год после нашей первой встречи он рассказал мне одну историю.

Я был приглашен к ним на обед в День Благодарения. После обеда завязался разговор. Мы сидели и беседовали, беседовали, беседовали. Когда же, покончив с обсуждением вероятности возникновения беспорядков во время приближающихся городских выборов, мы перешли к вопросу о том, насколько вероятно, что другие планеты в своем развитии в основных чертах проходят тот же путь, что и наша собственная, Эмели извинилась и ушла спать. Уже давно перевалило за полночь, а мы с Майклсом все говорили и говорили. Никогда раньше я не видел его таким возбужденным. Словно что-то в нашем разговоре задело его за живое. Наконец он встал, нетвердой рукой наполнил наши стаканы виски и, бесшумно ступая по пушистому зеленому ковру, направился через всю гостиную к огромному окну.

Стояла светлая морозная ночь. Под нами внизу раскинулся город причудливое сплетение сверкающих красок, прожилки и завитки из рубинов, аметистов, сапфиров, топазов — и темное полотно поверхности озера Мичиган; казалось, наши взоры вот-вот выхватят из мрака простиравшиеся вдали бескрайние заснеженные равнины. А над нами изгибался кристально-черный свод неба, где стояла на хвосте Большая Медведица и по Млечному Пути шагал Орион. Мне не часто приходилось видеть такое величественное и суровое зрелище.

— Но я же знаю, о чем говорю, — произнес он.

Я чуть шевельнулся в глубине своего кресла. В камине плясали крохотные голубые язычки пламени. Кроме них комнату освещала только одна затененная абажуром лампа, и, проходя незадолго до этого мимо окна, я без труда разглядел в вышине россыпи звезд.

— По собственному опыту? — немного помедлив, спросил я. Он бросил быстрый взгляд в мою сторону. Лицо его окаменело.

— А если бы я ответил утвердительно?

Я не спеша потягивал виски. «Кинге ренсом» — благородный и умиротворяющий напиток — особенно в те часы, когда вся земля точно звенит в унисон с нарастающим холодом.

— У вас, видно, есть на то свои причины. Хотел бы я знать, какие. Он криво усмехнулся.

— О, я тоже с этой планеты, — сказал он. — Однако… однако небо так необъятно и чуждо… Вы думаете, это не повлияло на людей, которые побывали в Космосе? Не пропитало их до мозга костей настолько, что после их возвращения все на Земле переменилось?

— Продолжайте. Вы же знаете, что я люблю фантастику.

Он посмотрел в окно, снова взглянул на меня и внезапно залпом выпил свое виски. Столь резкое движение было ему несвойственно. Как, впрочем, и неуверенность.

— Что ж, я расскажу вам одну фантастическую историю, — жестко, с усилившимся акцентом произнес он. — Хоть в ней и мало веселого, ее хорошо рассказывать в зимнюю пору; кстати, не советую вам принимать ее слишком всерьез.

Я затянулся великолепной сигарой, которой он угостил меня, и приготовился слушать, не нарушая необходимой ему сейчас тишины.

Глядя себе под ноги, он несколько раз прошелся мимо окна, потом снова наполнил свой стакан и сел рядом со мной. Однако смотрел он не на меня, а на висевшую на стене картину, сумрачную и непонятную, которая никому, кроме него, не нравилась. Эта картина словно вдохнула в него силы, и он заговорил, быстро и тихо.

— Однажды в далеком-предалеком будущем жила-была цивилизация… Я не стану вам ее описывать, ибо описать ее невозможно. Сумели бы вы, перенесясь в эпоху строителей египетских пирамид, рассказать им вот об этом городе у подножия холма? И дело вовсе не в том, что они бы вам не поверили — это само собой разумеется. Я имею в виду, что они бы просто-напросто вас не поняли. Что бы вы ни говорили, для них это была бы полная бессмыслица. А то, как наши современники работают, о чем думают и во что верят, было бы для них еще непонятнее, чем огни, небоскребы и механизмы там, за окном. Разве не так? Если бы я рассказал вам о людях будущего, живущих в мире невероятных слепящих энергий, о генетических мутациях, воображаемых войнах, о говорящих камнях и неком безглазом охотнике, какие бы вы при этом ни испытали чувства, вы б ровным счетом ничего не поняли.