Капсула

Пшеничный Борис

Капсула

Борис Пшеничный

КАПСУЛА

Он пришел встречать Покровского на вертолетную площадку, но не спешил представляться. Сидел на камне у дальнего края поляны, жевал сухую былинку, перебрасывая ее из одного угла губ в другой, и безучастно наблюдал за высадкой.

Гость неумело выбрался из вертолета, обеими руками принял от пилота невероятных размеров саквояж, не удержал, уронил, сам чуть не упал. Кое-как ухватив саквояж за одну ручку, он уже не пытался ею поднять, потащил волоком по траве - лишь бы побыстрей и подальше от свистящих над головой лопастей. Вертолет, казалось, желал того же - побыстрей, едва избавившись от пассажира, обрадованно взревел, рывком оттолкнулся от грунта, в горбатом полете, даже не набрав высоты, умчал к горизонту.

Оглушенный, встрепанный воздушными вихрями, гость все еще куда-то волок непосильный багаж, оставляя за собой широкую полосу примятой травы. "Чем это он так загрузился? Должно быть, приборы", - предположил Карпов, неторопливо направляясь к прибывшему.

Он обманулся в своих ожиданиях. Прежде ему не доводилось иметь дело с учеными, Покровского не знал ни в лицо, ни по фотографиям, и когда по рации предупредили, что прилетит доктор, физик, профессор да еще громкий лауреат, - воображение нарисовало нечто солидное, внушительное, крупногабаритное. А тут: сухонький, тощенький, какой-то недокормленный; рядом с брюхатой сумкой - так совсем гном, сам мог бы в нее вместиться.

- Дайте-ка мне, - предложил, подойдя, Карпов, но опоздал с помощью. При очередном рывке лопнула ручка, тут же, не выдержав варварского обращения, разошлась застежка-молния, и из саквояжа, раскатываясь во все стороны, посыпались консервные банки. ("Вот так приборы!"). Ничего больше не было. Только консервы. В великом множестве.

Подняв одну из банок, Карпов прочел: "Завтрак туриста".

Профессор-гном бросился собирать, руками и ногами пытался согнать консервное стадо в кучу, но у него ничего не получалось. Банки увертывались, выскальзывали и разбегались еще дальше.

- Да оставьте вы их! - остановил его Карпов. - Никуда они не денутся.

- И правда, - неожиданно легко согласился гость. - Куда им деться!

- Я потом солдат пришлю, подберут, - пообещал Карпов.

- Совсем не обязательно, пусть себе... Не нужны они мне. Это все жена...

Покровский осекся и беспомощно-виновато посмотрел на Карпова: сморозил глупость, да? Вы уж милостиво простите. Здесь, конечно, не место поминать домашних, как-то вырвалось; хотелось объяснить - откуда - будь они неладны! - эти консервы Он их и пробовать никогда не пробовал, не знает даже, какие на вкус. Отказывался, сопротивлялся, да женщин разве переспоришь: жена и слышать не хотела, из дома не выпускала: бери - и все! - иначе никуда не поедешь. Почему-то решила, что он здесь с голоду...

- С голоду мы вам умереть не дадим. - Карпов с невольной жалостью взглянул на заморыша-лауреата: много ли такому надо? - А жена знает, где вы и зачем?

Гость не ответил, но вопрос заставил его подобраться, напомнив о чем-то, что одно только и могло занимать его мысли.

- Это далеко отсюда? - напряженно спросил он.

- Не очень. Хотите сразу туда?

- Как вы считаете? Может, пока...

У профессора был такой вид, будто над ним все еще сновали вертолетные лопасти, и он не знал, куда от них деться. Даже голову вобрал в плечи.

- Успеется, - сказал Карпов. - Устроитесь, отдохнете, потом можно и туда.

С гостем ему все стало ясно. Уводя его с вертолетной площадки, он пнул в сердцах подвернувшуюся под ноги банку консервов, словно сна в чем-то была виновата.

На подходе к лагерю их встретил рослый детина в выцветшей гимнастерке и яростно нагуталиненных сапогах. Приблизившись, он замялся, не зная, к кому обратиться, потом все-таки решил, что гость слишком жидковат, чтобы брать его в расчет, и развернулся к Карпову, начал было докладывать. Карпов прервал его.

- Собери, Гуськов, кто есть, - распорядился он и повел Покровского по лагерю.

Собственно, какой там лагерь! На расчищенной от кустарника поляне вразброс стояли три армейские палатки, оправленные понизу подсохшим дерном. Одна - человек на десять, две другие поменьше. Над самой крайней нависала антенна.

- Там у нас рация, - пояснил Карпов. - Прошу сюда.

Он подвел к ближайшей палатке, откинул полог.

При своем росте Покровский вошел, не сгибаясь, как в дверь.

Избалованный городским комфортом и не бывавший даже в сельской избе, он со жгучим интересом экскурсанта оглядел скудную обстановку походного жилья. Складной пластиковый стол, к нему такой же стул, по бокам две тщательно заправленные раскладушки, и между ними в изголовье - поставленный на попа деревянный ящик, служащий, видимо, тумбочкой.

И все это - надо же! - симметрично расставлено, аккуратно уложено, нигде ни соринки, ни морщинки, ничто не торчало и не выпирало. Солнечный свет и тот, проникая сквозь плотную палаточную ткань, терял природную лучистость, лил ровно, чинно - сплошной охровый плафон.

Покровский мялся у входа, не решаясь пройти: вдруг что-то заденет, сдвинет, не там встанет, нарушит непостижимый для него порядок.

- Не хоромы, конечно, да нам что, гостей не принимать, - Карпов по-своему понял замешательство профессора. - Но, хотите, могу отселиться.

- Нет, что вы! Ни в коем случае! Вдвоем веселей, - поспешил заверить Покровский.

- Что верно, то верно: вместе надежней. Одному здесь и не уснуть... Да вы проходите, садитесь.

Карпов выдвинул из-под стола единственный стул, сам остался стоять, Покровский и не подумал сесть. Он все еще чувствовал себя как в музее, где за черту не переходить, громко не говорить, руками не трогать.

- Вот как у вас... Своеобразный, я бы сказал, уют, - подвел он наконец итог своим впечатлениям. - Боюсь только, я вам...

Не найдя подходящего слова, Покровский пустился с пространные извинения. Не, обессудьте, мол, ненароком намусорит, наследит. С аккуратностью, видите ли, у него сложные отношения. Скорее даже он неряха. Не по убеждению, нет, чистоту и порядок он уважает, - по натуре такой, не собран и не приучен. На этой почве у него дома частенько случаются недоразумения. Жена-то чистюля, крайняя противоположность, ну и, естественно, конфликты. Но здесь, он уж постарается, будет следить. Как положено, по уставу. Устав ведь для всех, для него тоже, хоть он и штатский.

"Что ты можешь знать об уставах? - усмехнулся про себя Карпов. - Жена вот весь твой устав".

- Вы только, пожалуйста, поправляйте меня, если что не так, не стесняйтесь, - с детской серьезностью попросил Покровский. Он, оказывается, уже думал, как ему втянуться в лагерную жизнь, приспособиться к "железной" воинской дисциплине, и имеет на этот счет кое-какие практические соображения.

Профессор не успел изложить свои соображения. Снаружи послышались команды на построение, топот солдатских сапог, и Карпов повел его знакомиться с личным составом отряда.

До чего же это непристойно, когда все в военной форме, а ты один в цивильном костюме. Стоишь, как голый. И смотрят на тебя, как на голого. В бане проще, там все нагие.

Покровский старался держаться позади Карпова, выглядывал из-за плеча. Убей бог, если он кого запомнил, хотя в строю было всего шестеро. (Еще один, по докладу Гуськова, находился в наряде). Обходя шеренгу, каждому пожимал руку, каждого ему называли по фамилии. Фамилии разные, а вот лица... Все казались на одно лицо. Единственное, что он тогда усвоил, различия в званиях. Те, что в строю, - рядовые, Гуськов - сержант, а Карпов, выяснилось, - майор: звездочки-то на погонах не лейтенантские, покрупнее, - как это он сразу не разглядел!

Его тоже представили. Со всеми учеными степенями и должностями. Но из множества важных титулов на солдат, настороженно разглядывающих неказистого гостя, произвело впечатление лишь "научный эксперт". В таком качестве он прибыл в отряд, и только это имело какое-то отношение к их сегодняшней службе.