Митюкова и Сидоров

Гейман Александр Михайлович

МИТЮКОВА И СИДОРОВ

Утром произошло событие исключительной важности — в воздухе запахло жареной колбасой. Сидоров был вынужден прервать утренний отдых и поспешить к месту чрезвычайного происшествия. Это было совершенно естественно — Сидорова всегда отличал великолепный нюх на важные события. Он был свойствен ему с младых когтей. Он не подвел его ни разу в жизни.

— Ага, размечтался — заворчал Сидоров-большой. — Нет, Василий, ты сначала рыбу съешь. Зря я, что ли, ее вечером тебе варил? А уж потом я колбасой поделюсь. Может быть.

Сидоров (человек) сказал это потому, что Василий Сидоров уже сидел на табуретке, глядел честными глазами и царапал лапой край кухонного стола. У Сидорова, чела — чел — это такое звание, поэтому мы так и будем его звать далее: чел Сидоров, — так вот, у чела Сидорова было обыкновение отчитываться в своих поступках перед котом — он чрезвычайно высоко оценивал способность Василия Сидорова к распознаванию человеческой речи. А Сидоров (кот) царапал клеенку лапой потому, что не менее высоко ценил способность своего подопечного делиться колбасой, сосиской, селедкой, сметаной, творогом, мороженым, ну, и всем прочим, чем полагается делиться со своими котами их воспитанникам. Если, конечно, они хорошо воспитаны, а уж позаботиться о том — прямая обязанность всякого ответственного и уважающего себя кота.

Василий Сидоров, конечно же, был очень ответственным котом. Он понимал, что предназначение людей во вселенной состоит в том, чтобы снабжать кошек пищевым довольствием и обеспечивать им всесторонний уход и нежную заботу. Иногда некоторые челы, то есть — люди — даже приближаются вплотную к постижению этого факта, но им здорово мешает природная робость и неверие в собственную щедрость. Челы просто стесняются сполна раскрыть себя в том, что является смыслом их человеческого существования — и, главное, даже не сознают всей пагубности этой неуместной застенчивости. Это-то и отравляет их бестолковую человеческую жизнь. Ходит такой чел весь день как в воду опущенный, на подчиненных даже после обеда орет, плачет прямо в кресле у стоматолога — и сам не понимает, отчего это он так сегодня расстроился… Вот скребут кошки на сердце, а из-за чего, даже и непонятно. А как человеку не изнывать всей душой, если он утром не отрезал родному коту ломтик ветчины и совершенно не поделился кусочком собственной котлеты? Оробел, бедняга… а теперь слоняется сам не свой и ждет не дождется минуты, когда вечером сможет исправить плоды преступной стеснительности. Но, с другой стороны, а кот-то куда смотрел? почему не работал над подопечным?

Естественно, Сидоров (малый Сидоров) никогда не допускал своего питомца до подобных терзаний. Вот и сейчас он предпринимал все необходимые меры воспитательного воздействия: терся о ноги, подавал ободряющие звуковые сигналы, запрыгивал на холодильник — в общем, всячески побуждал Сидорова-большого к выделению колбасы со сковородки. И побудил.

— Вася, да достал уже, достал! — простонал чел Сидоров — разумеется, притворно: хотел скрыть ту радость, какую он на самом деле испытывал. — Ну, на, на! вон, в чашку кладу!

После того, как из четырех зажаренных кусков в миску Василия перекочевало полтора, он заключил, что чела Сидорова, пожалуй, уже не будут мучить угрызения совести из-за неуместной стеснительности. По крайней мере, до обеда. Но на всякий случай он еще доел и вчерашнюю рыбу — я ж говорю, что Сидоров очень ответственно подходил ко всем жизненным вопросам. Хороший был кот. Труженик. И красавец — пушистая шерсть блестит, на морде у носа пятнышко, на лбу лихая белая челка — все окрестные кошки обмирали по челке этой белой. Нравился Сидоров окрестным кошкам. Всем. И поведения был примерного — всегда проявлял внимание к дамам. И за себя умел постоять. И умница! И мышей ловил! Не как Фельдман.

Вот к Фельдману-то Сидоров и собирался сегодня с утра. Они дружили: у Фельдмана в холодильнике всегда водилась ветчина, а то и семга с белугой. Но у Фельдмана — правда, не в холодильнике — водились также и мыши, а к ним Фельдман был равнодушен. Можно сказать, он был даже мышелюбив. Таким было его философское мировоззрение, но этой миролюбивой философии не разделяли челы Фельдмана, — вероятно, по причине своей человеческой и интеллектуальной ограниченности. Особенной мышебоязнью отличалась чела Фельдман, которая при виде мыши с визгом настаивала на исполнении котом Фельдманом совершенно не свойственных ему функций. Мышь поймать заставляла, я имею в виду — а мог ли Фельдман поступиться своими жизненными принципами? Конечно, нет! Вот на почве мышелюбия и выросла деловая, а позже и личная кошачья дружба Фельдмана и Сидорова.

В неделю раза два-три Сидоров взбирался по клену у дома Фельдманов — а жили Фельдманы через двор от Сидоровых — и с клена спрыгивал на навес, что тянулся вдоль стены. Он трусил до окна кухни Фельдманов, вспрыгивал на подоконник, сигал в форточку, говорил: "Привет, Фельдман!" — а дальше события разворачивались так.

Действия Сидорова.

Восседает в проеме форточки, как горный орел на утесе. Снаружи оставляет реять на ветру пушистый хвост. Внутри — просунув вперед голову, зорко проверяет пространство квартиры на наличие челов. Удостоверившись в их отсутствии, лихим прыжком прямо с рамы перемахивает на холодильник. Не мешкая, задает деловой вопрос: — Та-ак, что у нас сегодня съедобного? Кажись, в воздухе витает осетрина?

Действия Фельдмана.

С тихой завистью и грустным восхищением любуется удалью Сидорова. Думает: "Какая осанка! Какая прыть! Барс!.. Лев!.." Вздыхает: "Да, мне вот так не махнуть. Я толст, ленив, флегматичен, квёл, склонен к философии… Куда мне до Сидорова". Снова вздыхает и произносит: — Осетринку уже съели, Сидоров. Но есть салями и окорок.

Действия Сидорова.

Ободряет Фельдмана: — Ничего, новых сил мне придаст и кусочек салями. А окорок поможет мне войти в охотничье расположение духа. Приступим же, Фельдман.

Действия Фельдмана.

Располагает дух Сидорова к охоте.

Действия Сидорова.

Идет в ванну и ловит мышь.

Действия Фельдмана.

Несет мышь в гостиную и кладет на видное место у дивана.

Действия Фельдманов, обнаруживших трофей.

Взявшись за руки, как малые дети, прыгают по квартире обезумев от радости. Спохватываются. Сознают, кому они обязаны своим счастьем. Опрометью кидаются в гастроном, где в неимоверных количествах закупают балык, буженину, пастрому, корейку, тешу чавычи, стерляжьи стейки и все остальное. Вернувшись домой, подобострастно потчуют Фельдмана наиболее лакомыми кусками.

Чела Фельдман: — Арноша, Арношенька, вот тебе еще ломтик форели, кушай, сладость моя… А ты еще хотел его на живодерню отдать… А он у нас вон какой охотничек!

Чел Фельдман: — Ну, правильно — понял, чем дело пахнет, и взялся за ум… А будет, как раньше, тюфяком валяться на диване, отдам на фиг, и все! (Врет. Без памяти любит Фельдмана. Не решается прилюдно обнаруживать свои чувства. Ночью тайком от жены встает, на цыпочках крадется к спящему Фельдману, любуется и приговаривает: "Фельдман ты мой Фельдман, пушистенький Арнольд! Ты мне дороже валютного счета в банке…")

Действия Фельдмана.