Нет разума

Вотрин Валерий

Нет разума

Валерий Вотрин

НЕТ РАЗУМА

На подходе к пятому десятку Рассел Рассел стал свидетелем неизмеримого величия Бездны. Он не знал, да и не хотел знать, что таилось в глубине черных, неосвещенных звездами пространств и какие сюрпризы преподнесут они своим будущим исследователям. Он просто увидел то, о чем говорилось так много, и это потрясло его, пожалуй, даже больше, чем картины многочисленных миров, которые ему приходилось лицезреть. Если же копнуть поглубже, даже не это привело его в такой странный трепет, граничащий с каким-то боязливым благоговением, а так и не обнаруженная его цель, ради достижения которой преодолел он неисчислимые парсеки темного безмолвия. Пропетляв из-за этого самыми немыслимыми путями, пострадав от самых разнообразных напастей и проделав титаническую для одного человека работу, он оказался внезапно на краю и теперь был обескуражен. Дальше пути не было, а следовательно, не оставалось и надежды на то, что он хоть что-нибудь отыщет. Его корабль висел чуть накренившись в извечной пустоте перед лицом Великой Запредельной Тьмы, а под ним сиял молочный край Галактики, состоящий из тысяч и тысяч ярких и блеклых солнц, четко вырисовываясь на фоне окружающей черноты. Внутри корабля скорчился Рассел Рассел, человек, у которого внезапно была выбита почва из-под ног.

Наконец он очнулся. Первое впечатление прошло. Он медленно встал из пилотского кресла и, пройдя в задний отсек своего небольшого одноместного судна, налил себе кофе. Так, с чашкой в руках, он снова прошел в рубку управления. Да, он сполна почувствовал давящую силу безмерных звездных пустынь, и пришло осознание себя мелкой песчинкой, мыслящим тростником, как представляли себе древние. И пришло это не тогда, когда над ним нависали странные чужие небеса, белые, черные, желтые, коричневые, серебристые, не тогда, когда три, а то и целый десяток солнц бороздил эти небеса над ним, а вот именно теперь, когда он оказался на краю своей жизни и своих мечтаний.

Рассел был сильный человек. Слабый не выдержал бы всех этих бесконечных перегрузок и уж точно не вытерпел бы страшного одиночества и тишины, которые неотступно нависали над каждым разведчиком. Не то чтобы ему было абсолютно незнакомо чувство страха. Просто он никогда не думал о нем как о чем-то непреодолимом. Никто не стоял над ним. По сути сказать, н был энтузиаст, один из многих. А потому все эти громкие слова - содружество, федерация, союз, лига - ничего для него не значили. Он верил лишь в одно - в разум и искал его, преисполнившись благих намерений.

Рассел искал разум. Он не был корыстолюбив, не искал наград, его подстегивала вера в великое будущее человечества, вступившего в союз с равным ему разумом. Но теперь поиски были закончены. В одиночку он исследовал множество миров, видел тьму картин, иногда завораживающих, иногда пьянящих, иногда чарующих, а подчас просто жутких. Но нигде не нашел он разума. Чего проще - единый проблеск разума, искорка понимания в чужих глазах, внезапный поток ответной речи, пожатие руки рукой или клешней или веткою или щупальцем, просто какие-нибудь звуки в ответ, а не рык или коварный бросок. Рассел мечтал об этом, желал этого, видел это во сне - но наяву ему приходилось туго. Он искал - и не находил.

Он допил кофе и бросил чашку на пол. Затем достал свой журнал. Здесь было отмечено все, что он видел, потому что Рассел был скрупулезен, даже в чем-то мелочен. Журнал этот представлялся для исследователей просто неисчерпаемым кладезем сведений о невиданных планетах. Сведения, сведения, сведения теснились здесь, наползали друг на друга, - когда-нибудь кто-нибудь разберет их. Но не сам Рассел.

Он перелистнул несколько страниц и на последней отчеркнул ногтем строчку. Длинная строка, состоящая из нудного перечня цифр, букв и непонятных значков, обозначала планету, еще один мир, который Расселу предстояло обследовать в последний раз. Если и здесь ничего... Тогда возвращение домой. Но об этом у него никогда не находилось времени подумать. Что будет? Что будет, когда он вернется? Что он станет делать? Он не представлял себе этого. Корявые неясные значки. Наверное, тип звезды, разновидность спектра. Что еще? Он не знал. Кинув журнал туда, откуда взял его, он вывел корабль из дрейфа. Перед ним была цель, а Рассел был не из тех людей, которые способны бездействовать, когда у них есть цель.

Предоставив судну лететь заданным курсом, он вновь погрузился в раздумья. Разум. Что это такое - человеческий разум? Ум, способность рассуждать. Но Рассел не был идеалистом, он и не рассчитывал найти в глубоком космосе нечто похожее на человеческий разум. Хорошо, но что тогда - разум нечеловеческий? И способен ли кто-нибудь понять или хотя бы распознать нечеловеческий разум? Способен ли на это он сам? Он этого не знал, однако надеялся, что сумеет. А где-то в глубине тлел огонек сомнений.

Логос? Нус? Интеллект? Нет, он не надеялся, что столкнется с чем-то демиургическим, мироустрояющим. Такое мог помыслить лишь человек, очень далекий от космоса. Простой рассудок, да, конечно, способность рассуждать, пусть нечеловеческими категориями, пусть чуждо, даже неприглядно, наконец, просто отталкивающе, но - рассуждать. И она в очередной раз подумал, насколько сильна жажда человека почувствовать руку брата по разуму.

Иногда он связывался с остальными разведчиками. И всегда отключался с каким-то сосущим чувством в душе, будто что-то не получалось, не у него одного, а у всех, что-то важное и, главное, нужное, ну не получалось, не клеилось, не шло, и виной этому был не он сам и даже не кто-то конкретный, когда можно было наказать, а просто никто - тому не было виновных. Может, это-то и угнетало его сильнее всего.

Уже когда белая звезда появилась перед ним на экране, он понял, что планета ее, единственная планета системы, не населена. Это солнце, появившееся перед ним в ореоле белого неяркого свечения, было последней звездой в этой части Галактики. Оно одиноко висело почти на краю ее, пыльный позабытый фонарь, и интуиция, выработавшееся у Рассела за долгие годы скитаний, уже подсказывало ему - и здесь ничего. На ровной поверхности планеты, не обремененной скальными хребтами и темными пятнами водоемов, не имелось ничего, даже отдаленно напоминающего города или же их остатки. Ровная, ровная поверхность. Правда, здесь была атмосфера. Но Рассел про себя уже решил, что она наверняка состоит из убийственных для человека соединений. Да, человека здесь быть не могло. А вот что-нибудь другое... Возможно.

Надежда вновь зашевелилась в его душе.

Медленно, осторожно, как все, что он делал в своей жизни, он посадил корабль. Посадил и, поднявшись, отправился еще за кофе, пока приборы определяли пригодность окружающей среды для жизни. Н был скептиком, а потому не поверил своим глазам, когда, вернувшись, увидел на экране горящие буквы: "Планета пригодна для жизни". Он даже выронил чашку и облил себе брюки горячим кофе. Ругаясь, он еще и еще раз перечитывал заключение, и у него складывалось впечатление, что приборы лгут.

Но они не лгали.

Тогда он вышел из корабля. Странно, но воздух здесь был как на полузабытой Земле, головокружения и других неприятных ощущений не наблюдалось. Но вот пейзаж, открывшийся его глазам...

Он стоял посреди огромной песчаной пустыни. Серые шуршащие пески уходили далеко за горизонт. Не было ни ветра, ни облаков, солнце лило сероватый неяркий отсвет на серую землю. Где-то там, у горизонта, земля и небо сливались вместе, ибо были одного цвета. Крайняя отрешенность от всего, - вот что чувствовалось здесь, было настроением этого места. Еще сильнее, чем там, на краю Бездны, здесь приходило понимание того, что ты - нечто преходящее, что быстро пройдет и не оставит следа, и до тебя было много таких же, но других, которые давно прошли и уже не вернутся.

Пустыня была нема. Рассел медленно опустил голову. Он все еще не мог поверить.