Постель (СИ)

Дмитрий Владимирович Щербинин

Постель

Яков Ильич Мягкий, несмотря на свою фамилию, был человеком чрезвычайно решительным, волевым, целеустремлённым. Вот только не везло ему постоянно, и всё тут.

Вроде и работает, и старается; а деньги всё на мелочи какие-то уходит; всё он их куда-то ни туда вкладывает, и от этого бедный, бедненький совсем Яков Ильич Мягкий.

Вроде и с виду — красавец мужчина — нос орлиный, и сам чернобровый, статный; ну разве что суховат немножко, но разве ж это повод, чтоб девушки его сторонились, да что там — прямо-таки бегали от него, словно от пугала?

Ну, не везло Якову Ильичу Мягкому, и всё тут! Даже и еду не мог приготовить; всё подгорало, всё получалось тошнотворно невкусным.

И вдруг Якову Ильичу подфартило. Познакомился он с девицей. Да с какой девицей — блондиночка, фигура, словно у фотомодели, а зовут Алла Неблоха.

Они познакомились просто так, на улочке. Шёл Яков Мягкий и увидел, как девушка сумочку уронила, ну он сумочку и поднял, девушке преподнёс. Тут и узнал, что девушку Аллой величают. Слово за слово, тут и разговорчик у них склеился, и пригласил Яков Ильич Аллочку Неблоху к себе в гости. Аллочка неожиданно согласилась.

Перешагнула порог, скептически оглядела бедняцкое жилище Мягкого, и сказала:

— Грязно у вас, не прибрано. Женщину вам, Яков Ильич, надобно. Жёнушку, так сказать…

Тут Яков Ильич вспотел и дрожащим голосом заявил:

— Так от меня все девушки бегают. И, извините, за откровенность, у меня даже ни разу ни одной девушки не было (и, это, кстати, была чистая правда). Вот Вы, Аллочка, может, согласитесь со мной разделить…

Тут Алла подошла к жесткой, покрытой дурно пахнущими желтоватыми пятнами кровати Якова Ильича Мягкого, склонилась над ней, вдруг взвизгнула, и отпрыгнула.

— Что с вами, останьтесь, пожалуйста! — заплакал Яков Ильич Мягкий.

— Думала я с вами переспать, да у вас по кровати блохи ползают! — визгливым, наглым голосочком заявила Алла Неблоха.

— Ну, пожалуйста! — рухнул на колени гражданин Мягкий.

— А пошли вы на…! — бросила Аллочка, хлопнула дверью и убежала.

В тот роковой вечер Яков Мягкий влюбился в Аллочку Неблоху. Ведь она была первой девицей переступившей порог его холостяцкого жилища, вот он и навоображал себе невесть чего. Аллочка для него стала святой, ангелом, божеством; и, если бы продавались иконки с её наглым, напомаженным личиком, так он бы таких иконок целый короб себе прикупил, да и молился бы, чтоб вернулась.

А вот кровать свою Яков Мягкий прямо-таки возненавидел. Он купил пилу, и долго, и с огромным наслаждением эту кровать распиливал. Получились груды шевелящейся от блох мишуры. Всё это он собрал в огромные мешки, вынес во двор и торжественно сжёг (за что был оштрафован пьяным дворником Иваном Пропойко).

Целую неделю Яков Ильич Мягкий не спал, терзался, рвал на голове волосы, метался по своей опустевшей, но всё равно грязной и вонючей комнатушке, бился головой об стены и бормотал:

— Во всём виновата кровать… Аллочка, вернись… Во всём виновата кровать…

А потом он решил, что, для того, чтобы Аллочка вернулась, должен он приобрести мягчайшую и чистейшую постель.

На следующей день он сходил в мебельной, и приметил там постель самую мягкую и самую дорогую. А потом он взялся за работу.

Как уже говорилось, несмотря на свою фамилию, Яков Ильич Мягкий, был человеком решительным, волевым, целеустремлённым. Вот он и рассчитал, сколько и как он должен работать, чтобы эту постель приобрести.

Получалось, что, ежели он в течении трёх месяцев ежедневно (без выходных) будет работать по восемнадцать часов, то и сможет через три месяца ЕЁ купить.

Яков Ильич Мягкий крепко стиснул зубы и взялся за тяжёлую, физическую работу для твёрдых мужчин. В основном он работал грузчиком, но ещё и в сталелитейном цехе умудрился подрабатывать… Кстати, в сталелитейном цехе ему выжгло глаз; но он ещё крепче сжал зубы и уже на следующий день, с дымящейся пиратской повязкой на пустой глазнице, продолжил трудиться. …Через три месяца денежки были собраны и Мягкий отправился в Мебельный. Конечно, ему не повезло — в подворотне на него напали пьяные подонки, избили, деньги отобрали и убежали.

Мягкий быстро оклемался; вспомнил Аллочку, стиснул зубы и вновь взялся за работу для твердых мужчин…

По истечении следующих трёх месяцев Яков Мягкий выглядел как ком из напряженных до предела мускул и нервов. Дотронься до него — прям гранит, а не человек. Над ним посмеивались:

— Тебе фамилию пора менять! Какой там Мягкий? Твёрдый! Твержайший! Яков Твержайший, разве ж плохо?!

Однако Яков Ильич не улыбался; стальными буграми напрягались его желваки; и хрипел он:

— Алла!.. Алла!.. Алла!..

И вот свершилось! Постель куплена, принесена, установлена. Грузчики ушли, и Яков Ильич остался в привычном одиночестве.

Стальной грудой, острым углом склонился Мягкий над постелью, и прохрипел:

— Скоро Она должна прийти…

Затем ноги его с сухим треском подломились, и он рухнул в мягчайшее постельное море.

И вот тогда началось…

Перенапряженные мускулы и нервы разом расслабились, и Яков Ильич, некоторое время потикав вместо отсутствующих часов, заснул.

Проспал он ровно двадцать восемь часов и три минуты. Проснувшись, почувствовал приятнейшую истому, тепло, блаженство и расслабленность. Честно говоря, его уже совсем не интересовала Алла, и вообще — ничто в мире не интересовало гражданина Мягкого.

С трудом ворочая обмякшими губами, он тихонечко пролепетал:

— И зачем мне куда-то подниматься? Мир такой плохой, жестокий. В нём столько боли. Я уже нашёл свой рай. Он в этой постели. Посплю ещё пару часочков…

Он проспал двое суток, а когда проснулся… впрочем, и не проснулся, а так — слегка из сна выглянул, и даже век не раскрыл… Хотел сказать: "Хорошо то как" — но даже и на это не хватило у него сил. Вновь Яков Мягкий заснул.

Тело его преображалось. После шестимесячного рабского труда, оно жаждало успокоения. Мускулы больше не хотели быть мускулами, а кости — костями. Слишком многое они претерпели, и теперь хотели одного — спать.

И тело Мягкого становилось всё более мягким. Расплывались, разжижались черты. Вместо заострённости теперь преобладала мягкость. Итак, он расплылся по форме кровати, стал мягким, и податливым.

Яков Мягкий превратился в одеяло.

У Якова Мягкого был единственный родственник — троюродный брат Шафрон Проныра. Когда он узнал, что Яков пропал, так незамедлительно приехал к нему в гости; осмотрел его жилище и был очень разочарован, когда обнаружил, что единственная вещь, которую можно продать — это постель.

Правда, когда Проныра узнал, сколько эдакая постель стоит, он присвистнул, рассмеялся и долго потирал свои узкие, поросшие синим мхом ладошки. А когда он выяснил, что мягчайшее, розовое одеяло, которое исходило приятнейшим теплом, не входит в стандартный набор — Проныра смекнул, что с людей тёмных можно содрать втридорога.

И вот тогда Шафрон Проныра разразился затяжным басистом хохотом классического злодея.

Тёмный человек нашёлся, и этим тёмным человеком волей случая оказалась Алла Неблоха.

Кстати, с Аллочкой, после памятного визита к Якову Ильичу Мягкому, приключилась большая беда. Вернулась она к себе домой, и среди ночи была разбужена сильнейшим жжением на лице. Бросилась к зеркалу, да как завизжит! Всех соседей перебудила, дура! Оказывается, всё её лицо облепили разросшиеся, наполненные её кровушкой блохи. Живым ковриком шевелились и жалили, жалили. Она их срывала, а они снова на неё прыгали; она их давила, а они не давились.