Страх и его слуга

Они боятся меня и еще по одной причине. И тут они правы. Они знают, что я хуже их. А такие, как они, боятся только тех, кто хуже их, разъяренные трепещут только перед более разъяренными, жестокие — только перед более жестокими, грешные — только перед еще более грешными.

— А есть ли смысл ждать дальше? — спросил я Новака.

— Нельзя ждать пунктуальности от людей, не соблюдающих закон, — ответил он мне мудро.

— Хорошо, — сказал я, — подождем, а пока выпьем еще по одной кружке пива.

Мы спросили еще пива, и, так как Новак очень внимательно слушал гуслара, я даже не стал пытаться продолжить разговор с ним, а принялся оглядываться по сторонам, не попадется ли здесь какая интересная душа.

Никого.

Я решил, что с меня хватит и сказал Новаку, что надо уходить, ждать здесь больше нечего. Новак с недовольным видом поднялся, ему, видно, хотелось слушать гуслара и дальше, и мы направились к выходу. Я сказал ему:

— Обязательно установлю этот инструмент, гусле, в аду, потому что если и найдется кто-то, кто любит огонь, то этого звука он точно не вынесет. — Новак посмотрел на меня угрожающе, но ничего не сказал. К моему удивлению.

Но в дверях, как с неба свалившись, возникли два низкорослых человека, один кривоногий и усатый, другой лысый и усатый.

— Это ты — чегт? — обратился ко мне лысый. Он плохо выговаривал «р», и получалось на французский манер.

— Да, — ответил я и добавил, только ради того, чтобы так же, как и он, произнести «р», — я — чегт.

— Тогда тебе иметь дело с нами, — сказал второй, кривоногий, но как обстоят дела с «р» у него, мне определить не удалось, он его ни разу не произнес.

— Это гайдуки?! — спросил я Новака, а он, мрачно глянув на меня, махнул рукой в сторону стола, и все мы сели.

Это мое число. Говорят.

Итак, мы четверо уселись за стол, и я первым проговорил:

— Послушаем рассказ.

— Спегва ггоши!

— Деньги давай.

Странно, казалось, они сказали совершенно разные вещи. Я выложил на стол кошелек.

— А теперь рассказ.

— Хогошо, газ хочешь… Дело было так…

Мы все придвинулись к столу и приблизили головы к рассказчику.

— Австгийцы послали сбогщика налогов в наши кгая, с ним было два солдата.

— Мне сообщили, что их было четверо, — поправил его я.

— Два, пять, какая газница. Мы знали, что и он, и его охгана любят выпить, и устгоили на них засаду гано утгом, на догоге, где они должны ехать. Они всегда едут одной и той же догогой, эти сбогщики.

— Потому что это единственный путь, — вставил замечание второй гайдук, и опять без единого «р».

— Мы гассчитывали, что они будут с похмелья. А туман был, пгямо как сегодня… Не пойдут же они чегез поле… утго пгошло, а их все нет. Ждем. Вгемя за полдень, никого. Ну, мы двинулись к когчме. Глядим, лошадей нет. Значит, утгом они куда-то поехали.

— Мы удивились, — сказал второй, и опять без «р» или «г».

— Меня не интересует, удивились вы или нет, мне-то что, — я попытался немного ускорить рассказ.

— Хогошо. Я ему говогю, они заблудились, с похмелья, в тумане. Будем их газыскивать?

— Будем разыскивать. — (Ага, значит все-таки «р»).

— И мы отпгавились по догоге. Глядим налево, глядим напгаво. Идем и идем. А потом туман гассеялся. Засияла звезда…

Я никак не мог вспомнить, что говорил Шмидлин, какое время года было, когда исчез сборщик налогов.

— …пить хочется. Я говогю, давай вегнемся в когчму.

— Давай вернемся.

— Ну, выпили мы, чин-чином, гасплатились, снова вышли, опять пошли по догоге. Может, они назад поехали? Спьяну заблудились, вегнулись. Пошли назад. Жара стоит, мы вегхом. Едем, едем, день летний, после полудня. А может, давай вегнемся в когчму?

— Давай вернемся.

— Ну, выпили мы еще, по две. А может, они все-таки уехали, как и собигались? Мы опять на догогу. Опять глядим, напгаво, налево. Ничего, как сквозь землю пговалились.

— А не вернуться ли в корчму, — решил помочь я.

— Именно так я и сказал, а не вегнуться ли в когчму?

— Да, а не вернуться ли.

— Выпили еще по две.

— Еще по две.

— Тут я говогю, а давай вегнемся, опять назад. Они ведь далеко уже, если утгом выехали. Опять глядим напгаво, налево. Ничего. Нету их. Может, вегнуться в когчму?

— Может, вернуться.

— Вегнулись. Хозяин нам говогит: все кончилось, все выпили. Мы? Да мы всего несколько гюмок. А еще они, внизу. Что за они? Так австгийцы же. Внизу? В подвале? А лошади? Где их лошади? Они сказали отвести лошадей на луг, пусть пасутся. Значит, в подвале. Пошли в подвал. Заходим. Солдаты мегтвецки пьяны. Сбогщик налогов еще смотгел. Мы его пгигезали. Деньги взяли. Солдат оставили, с ними мы так обойтись не могли.

— Не могли, они глаз открыть не могли.

— Вы не можете прирезать того, кто на вас не смотрит? — это мне было непонятно.

— Не можем. Мы их пытались газбудить. Но они были как мегтвые.

— Как настоящие мертвые.

— Сбогщика налогов мы вынесли, тело закопали, чтобы никто не увидел.

— Но где же тут вампиры? — спросил я.

— А это позже, чегт.

— Рассказывай.

— Пгошел год, умег один человек. И мы его положили в тот же подвал. Австгийцы…

— Наши обер-капитаны…

— Ну да, наши обег-капитаны его нашли. Мы им донесли, понимаешь?

— Не понимаю.

— Потому что этот человек… — «г» громко расхохотался. А за ним и «р».

— Что тут смешного? — спросил я и посмотрел на Новака, но он тоже не понимал и только пожал плечами. «Г» хохоча уже валялся по грязному полу корчмы. «Р» держался гораздо лучше. Трясся от смеха, сидя за столом. Тут начали смеяться и за соседним столом. И за одним дальним. Не прошло и столько времени, чтобы я успел вспомнить свои последние десять добрых дел, а уже вся корчма дрожала от сербского смеха.

— Этот человек… черт, этот человек… — но, не закончив фразы, он тоже свалился от смеха на пол.

Я понял! Тот человек был похож на сборщика налогов. Они его подсунули, человека, который недавно умер, и получилось, что это как будто сборщик налогов. Через целый год, ну или там шесть месяцев, он выглядел совсем свеженьким. Вот что хотел сказать мне Шмидлин! Что его тело было прекрасно сохранившимся.

Я хлопнул ладонью по столу. Так вот он, рассказ про вампиров! Рассказ про то, что на самом деле их не было.

Не было и моего кошелька на столе. И гайдуков.

Теперь хоть передохнуть можно. Что ж, меня провели. Но за все нужно платить. И за то, чтобы узнать, что что-то есть и что чего-то нет. Значит, вампиров нет. Во всей панике и суете виновата эта парочка «р»-ов. А дело докатилось до самого императора в Вене. Не говоря уж обо мне.

Раз так, я могу вернуться в Вену, а оттуда дальше, в Париж, в Париже у меня дел по горло, надо кое-что подготовить. Эта история с сербами отвлекла меня от намеченного и затормозила реализацию моих планов. Вот только жалко, что не смогу больше быть рядом с этой дивной душой, Марией Августой Турн-и-Таксис. Впрочем, если хорошенько подумать, то, собственно, почему? Никуда не денутся мои дела во Франции, если я останусь в Белграде еще на месяц и заполучу эту поседевшую душу. Действительно, почему нет?

Я сказал Новаку, что теперь можно уходить.

Мы вышли в туман, который сейчас стал светлее, хотя светать еще не начало. Мы шли, вероятно, по тем же улицам, только теперь в гору. Новак торопился и ничего не говорил. Я не мог понять, то ли он был разочарован тем, что вампиров не было, то ли вовсе не понял, что же на самом деле произошло. А может, он все еще под впечатлением от услышанной песни. Порождения народного ума бывают интересны даже мне. Я слышал все эти истории о Святом Саве и мне, и обо мне и о моем подмастерье. Мало от этого толку тем рассказчикам, которые меня не любят, — я только в выдумках могу оказаться глупым. Святого Саву я даже никогда не встречал, подмастерья никогда на службу не брал. У меня всегда была только обычная прислуга, такая как мой нынешний слуга. Слуга, а не подмастерье. Потому что подмастерье хочет чему-то выучиться, чтобы в один прекрасный день стать хозяином, а слуге надо только, чтобы ему поменьше докучали.