Ночная стража, или Кто убил капитана Хассельбурга

Взгляд Банинга Кока невольно проникал вслед за шестом. Что там, в глубине? Из воды к поверхности тянулись спутанные склизкие растения, подобно щупальцам, опутывая шест перевозчика, словно чьи-то руки жадно хватались за него.

Вдруг возле самого уха капитана отчетливо прозвучало:

"Вы убийца, господин Банинг Кок!"

Капитан вздрогнул. Чей это голос?

- Что с вами? - спросил стоящий рядом Рёйтенбюрг. - На вас лица нет!

Кок поднял левую руку, указывая на баркас и тёмную фигуру на нём. Лейтенант старательно вглядывался, но Кок по его лицу понял, что тот ничего не увидел, кроме отражавшейся в воде луны.

"Чувствуете запах? Это запах крови, капитан!"

... услыхал Банинг Кок.

- Вы что-нибудь слышите, лейтенант?! - воскликнул он.

- Нет. Ничего.

Баркас тихо покачивался на воде. Кок прищурился, вглядываясь в шкипера. Да у него голова размозжена!

- Это... ты? - прошептал капитан, узнавая лицо под запёкшейся кровью...

С борта судна из-под полей чёрной шляпы на него смотрел единственным уцелевшим глазом убиенный Хассельбург.

Зачарованный странной и страшной картиной, Банинг Кок подошёл к самому краю. Несколько мгновений нерешительности, затем шаг вперёд...

Чернота мгновенно сомкнулась над ним, и какой-то ярко-красный монстр со студенистым вздрагивающим телом молниеносно выбросил вперёд длинное бугрящееся щупальце. Банинг Кок брыкался изо всех сил, но к нему уже потянулись три зубчатых отростка отвратительного существа. Длинные щупальца обвили его и стиснули так крепко, что чернота окрасилась красным.

Сквозь кровавый туман на него смотрел огромный выпученный мёртвый глаз Хассельбурга...

Луна поднялась высоко. Холодное синеватое свечение разливалось над Амстердамом, придавая поверхностям суровый оттенок. В сером тумане полетели первые снежинки.

Город, где царствует роскошь чеканного золота, расшитых шёлковых одежд, торжеств грандиозного размаха, шествий, военных парадов... Тщеславные амстердамские выскочки видели в визите английской королевы признание их успеха в войне. Храбрые солдаты, те самые, кто совсем недавно "дёргал за бороду" испанского короля, теперь политическая сила. Состоять в ополчении стало... престижно. Какое-то неподходящее слово.

Находясь в тягостном полусне, Рембрандт думал: пусть все они оставят его в покое. Он хотел бы уснуть и больше не просыпаться.

Стоя в простенке между окнами, с упрямым бесчувствием эгоистичного старика, с широко открытыми глазами, устремлёнными на дрожащие тени, он наблюдал, как на стене всё чётче прорисовывается надпись: "Мене. Текел. Упарсин".

Теперь за мной, понял Рембрандт.

Это приговор. И невозможно оправдаться! Все исчислено и сочтено.

Из угла за камином послышался плач. У очага, скрытая тенью, тихонько всхлипывала Саския. Он подошёл к ней, тронул за плечо, желая успокоить.

- Не плачь...

Она мгновенно исчезла.

- Отец небесный! - умоляюще спросил он. - Куда она, куда?

Эта ночь утвердила его в давно возникшем решении.

Пошатываясь, он спустился по лестнице, вышел из дома и направился к шлюзу.

Ветер свирепел, хлестал в лицо мокрым снегом, и, хотя идти пришлось совсем недолго, он продрог до костей, зубы стучали. Он сел на край набережной, свесив ноги над водой. Мелкие злые волны бились о камни. Чёрная, непроницаемая для глаз вода скрыла то, что лежит на дне, но он знал, вязкий ил уже делает своё дело: труп Банинга Кока опутает густая тина и над ним вырастут водоросли.

Вам не выпутаться, господин капитан, невозможно обмануть чёрного шкипера.

А что ему самому оставалось делать на этом свете?

Соскользнуть вниз - и всё, конец, подумал он. Какой близкой и желанной показалась ему смерть в эту минуту.

Угрюмый мрак, сырой ночной воздух, грязная мостовая, холодная вода, лёгкое поскрипывание руля - чёрный шкипер вывел свой баркас на ночную вахту. Вода так темна, что, казалось, будто барка несётся в ночном воздухе. Только свет факела, воткнутого между досок на носу, рисовал на поверхности широкую кровавую полосу.

На баркасе ничего не прибавилось. На корме по-прежнему стоял человек с острогой: это был железный трезубец с острым концом, который впившись в живое или мёртвое, может быть вырван только с большими усилиями и страшными следами разрушения.

Вонь от приближающегося баркаса становилась сильней, удушливей. Рембрандт впервые по-настоящему ощутил страх.

Баркас остановился, шкипер бросил невод. Сетка пошла ко дну. Ван Рейн наблюдал, как медленно сходятся её края, и, наконец, из-под воды показался тесно набитый сетчатый мешок. Шкипер подтянул его на борт. С палубы отчётливо доносился гнилостный запах. Лунный свет упал на палубные доски, высветив запутавшийся в неводе труп.

Рембрандт вгляделся. Чёрный намокший бархат камзола, зеленоватая распухшая левая рука без перчатки. И без ногтей...

- Идём, - негромко сказал шкипер, обращаясь, несомненно, к нему, Рембрандту, подзывая рассечённой до предплечья левой рукой.

Ван Рейн поднял глаза. Перед ним в темноте мерцало безжизненное бледное лицо Адриана Ариса из Лейдена, по прозвищу Арис Малыш, повешенного по приговору суда тридцать первого января тысяча шестьсот тридцать второго года.

Рембрандт не испугался, только удивился: перед ним оживший труп преступника, снятый с виселицы и переданный в качестве анатомического материала почтенными господами из суда правосудия.

Как бы оправдываясь, он забормотал, не сводя глаз с препарированной руки, и уже понимая, что никакие оправдания не будут приняты:

- Я лишь хотел показать совершенство человека, венца творения Господа, на примере функционирования пальцев руки. Ибо злодеи, которые творят беззакония в отношении живых, совершают благое дело после своей смерти: сама их смерть используется ради здоровья других...

- Идём! - повторил шкипер настойчивей, и ветер подхватил его голос, унося куда-то вдаль...

Рембрандт тяжело поднялся и встал на краю.

- Иду, - обречённо шепнул он и потянулся рукой, словно решил ухватить ветер за хвост.

Малыш Арис улыбнулся. Пугающая пустота во взгляде... Пустота на баркасе...

Но так показалось только сперва, потому что вскоре он увидел, как с баркаса тянутся к нему мертвенно бледные худые руки, жаждущие схватить, задушить в объятиях, омерзительные скользкие ладони, желающие коснуться его лица, чтобы свести с ума и подчинить себе!

Раздались гневные голоса - мужские и женские: скорее к нам, иди, иди! Он беспомощно всхлипнул, схватился за горло, чувствуя, что задыхается.

Отчаянно разгоняя нечисть руками, он отталкивал их вместе с клочьями тумана, но каждый раз после того, как ему удавалось отмахнуться от одного бесплотного призрака, новый, еще более отвратительный и жуткий вставал перед ним.

Вот они, стоят на борту: одноглазый вождь батавов Цивилис в высокой тиаре и с мечом в руке; персидский царедворец Аман, окутанный зловещим тёмно-красным облаком; отвратительный продавец крысиного яда с плетёной корзиной, до краев наполненной околевших крыс; нищий мальчишка с обезьяноподобной головой; отвратительные уроды неопределённого возраста и пола, одетые в мешковатые лохмотья...

Все они знали его, и он знал каждого в мельчайших деталях, ведь это именно он изобразил каждого, оживив при помощи игры света и тени. Ликуя, они втащили его на борт, и тут же опустили на палубные доски. Силы стремительно покидали его. Воздух, наполненный запахом смерти и тлена, придавливал к полу.

Баркас словно опрокинулся, перед глазами запрыгали тёмные пятна и ярко-красные вспышки. Шум в ушах. Чья-то невидимая рука жадно копалась в душе, вытаскивая оттуда талант, любовь, тепло, оставляя могильный холод.

Всё-таки должно же быть что-то, способное удержать его! Фатально любимая Саския, тихая, нежная Хендрикье3... И Титус, его единственный выживший ребенок, его сын, которого он умудрился пережить...