Морок (СИ)

— Уже сколько времени прошло, а связи с ними нет. — Сказал он. — У меня нехорошее предчувствие.

— Всё может быть. — Согласился Мишин. — Но не надо сразу о плохом. Возможно, рация накрылась, оттого и не выходят. Проверить бы надо! А, Сергеич?!

— Надо бы… — Понуро протянул Звирчев.

Он помолчал, стряхивая пепел сигареты под ноги, потом как-то живо встрепенулся:

— Вот что, Володя! Не затягивай с ужином. Отбивай свой взвод на покой. После чего… Возьмёшь Грачевского. Он в этих местах все извилины знает. Из группы самых надёжных ребят… Давай, брат, проверь! Много пацанов не бери! Двенадцать, хватит. Если что, в бой не вступать! Немедленно отходить! Понял?!

— Понял, Сергеич, не беспокойся! Провентилируем этот сектор. В лучшем виде.

Они помолчали, каждый в своей сигарете.

— А что там вообще… Как дальше? Указания есть? Наступаем или как? — Спросил вдруг сержант.

— Или как. — Усмехнулся капитан. — С кем наступать?

— Действительно.

— «Чехи» счас усилены. Их много и они злые. — Произнёс Звирчев. — А у нас полная обойма необученных юнцов. Продержать бы эти точки!

— Почему у нас так, Сергеич?! Всё через жопу…

— Потому что других мест не знаем, Володя! — Звирчев хмыкнул. — Посмотрел я недавно, как ты молодых в бой готовишь.

— Может не прав? Ты скажи! — Сержант сплюнул. — Может, надо было пряниками накормить и под сон колыбельную спеть?

— Да нет, всё правильно. — Звирчев бегло взглянул на Мишина.

В полусумрачном здании, от бликов костров, лицо капитана не казалось ассиметричным, как при свете дня.

— Прав, конечно. Только, смотри, не переусердствуй! А то получишь в бою пулю, не спереди, а сзади.

— Не тот случай, Сергеич, не тот.

— Ладно, давай готовь группу! Как соберёшься, доложишь!

* * * * * * * * * * * * * *

Они шли разрозненной группой, разбившись на боевые тройки. Каждая такая тройка, в положение наизготовку, принимала расчётный отрезок пути. В отрезок входили все внешние и внутренние сектора: коридоры, помещения, лестницы.

Административный центр, где когда-то восседала администрация города, был одним из стратегических рубежей, взятой под контроль второй половины дивизии. Последняя связь была с ними незадолго до нападения боевиков. Потом оборвалась. Каковы причины невыхода на связь, это собиралась прояснить разведгруппа, собранная Мишиным, и ведомая Грачевским. Ведомая в огиб и в обход, хитро и путано. Ухищрения оказались лишними. Их никто не встретил. Ни друг, ни враг. Постов и нарядов не оказалось. Здание открылось, сиротливо брошенное людьми и пять минут наблюдения ничего не дали. Снаружи движения не проскальзывало. А вот, что внутри! Не исключены сюрпризы. Если не засада, то растяжки. Это уж обязательно. Что же, ребята? Погибли все? Плен? Почему чичи не держат точку? Об этом предстояло узнать.

— Фонарь пока не включать! — Распорядился Мишин вполголоса. — Разделиться по трое! Счас входим аккуратно. Минут пять выжидаем, пока глаза не привыкнут к темноте. Один высматривает наличие растяжек, двое прикрывают. В случае чего, отходить немедленно! Вперед!

Первый этаж был совершенно чистый. Засада не хоронилась. Это стало ясно быстро. Но странности давили на мозг. Ни одной растяжечки. Так не бывает. Но куда более, чем странно, ни одного трупа. Ни врагов, ни наших. Любая сторона подбирает своих. Но это, если позволяет обстановка. «Допустим, чичи взяли дом. — Рассуждал Мишин, вглядываясь в тёмные углы. — Своих мертвяков собрали. Но куда наших дели? Плен? Убитые где?»

— Давай на второй! — Отмахнул всем сержант. — Возможно, там сюрпризы. Повнимательней! Действуем так же!

Неприятный запашок шибанул уже на лестничном подъёме. Так пахнет смерть. А вернее, всё, что после неё. Сладковатый до тошнотиков запах крови, плюс органические разложения. Группа поднялась на этаж. Запах перерастающий в вонь был, а трупов не было. Тянуло с дальнего конца коридора. «Их стащили в один зал. — Думал Мишин. — Зачем?» Он знал ответ на свой вопрос. Он с этим однажды сталкивался. Сейчас туда идти не хотелось. Но проверка должна быть завершена.

— Смотрим под ноги, твою мать! Не расслабляться! — Раздражённо, и уже в голос крикнул он.

Чичей здесь не было. Здесь было другое. От нехорошего предчувствия щемило в горле. Это распространилось на многих. У Вадима подкашивались ноги. Валек был бледен лицом, и постоянно кряхтел.

— Тут дышать невозможно. — Протянул он, кривясь.

— Тихо всем!

Они вошли туда, сквозь пелену смрада. Огромный зал, а это был действительно зал, был завален плотно телами убитых солдат. Наших солдат. И…

Мозаика сложилась. Точку сдали демонстративно. Чтобы показать ЭТО.

Фонарь тускло освещал жуткую, невероятную глазу, картину. Тела были выпотрошены. Вспоротые животы, выколотые глаза и отрезанные уши — было бы неполным перечнем, если перечислять подробней… На многих из убитых не было голов. Луч фонаря, дрожаще высветил… Последовательно прошёлся по ним… По головам.

Головы со старательным изуверством насадили на метровые колья, а где и просто на подвернувшиеся арматурины. Устойчиво укрепили, последовательно в ряд. ИМ МАЛО УБИТЬ. ИМ НАДО ПОКАЗАТЬ.

Тишину нарушили горловые квохчущие звуки. Рвотные позывы согнули несколько бойцов пополам. Вадим и сам уже был готов выплеснуть содержимое желудка.

— Дай сюда! — Чужим голосом, потребовал Мишин фонарь.

Ему передали. Луч метнулся к стене, поначалу казавшейся загвазданный грязью. Но это была не грязь. Послание, написанное красным, и надо думать, не чернилами и не краской:

РУСКИЕ САБАКИ СВАМЕ БУДИТ ТАКШЕ. УБИРАЙТЕС НА Х…

В последнем слове, матерном, не было ошибки. Банку с тем, чем написали, Вадим увидел внизу, в левом углу. Там ещё оставалось… Немного…

Рот переполнился тягучей слюной. Не в силах сдерживать рвотный рефлекс, Зорина стошнило. Он был не первый, кого полоскало. К запахам на войне привыкают. Но глаза… Глаза не всегда видят ТАКОЕ.

— Уходим!

Команду сержанта все восприняли разом с чувством облегчения. Здесь и секунды не хотелось оставаться.

— Отходим аккуратно, нога в ногу, по своим следам! — Голос Мишина был глух, но не терял звучность.

— Не отклоняться! Из здания сразу не выскакивать! — Продолжал он.

Уже вся группа выскочила в проход, а Мишин стоял и светил на одну из нанизанных голов. Вадим стоял в проёме, нетерпеливо топчась, и всё не решался его окликнуть. Зорин был последним из покидающих помещение, не считая самого сержанта. Несмотря на убогое освещение, заметна была игра желваков на хмуром лице командира. Вадим невольно глянул туда же. Бледный пергамент обескровленной кожи на лице этой головы не носил отпечаток ужаса. Похоже, резали уже с мёртвых. Мимика лица была отключена, а это значит, погибшему бойцу было всё равно, что сделают с его бренным телом. Заострённый нос, опушенные веки, знакомая линия подбородка. Вадим с трудом оторвал взгляд от покойного лица. «Почему к нему пригвоздился Мишин?» — Выходя в коридор, он нарочито кашлянул сержанту, не смея всё же беспокоить словом.

Пока спускались, подавленно молчали. Догадка неожиданно, как топором, ударила разум: «Боже мой! Рушан! — Вспомнил Вадим этот подбородок. Сердце жалеюще заныло, переполняясь тоской и болью. — Такая смерть…»

Ребята не дождались подпора и помощи. Их смяли. Подавили числом. Так бывает. На любой войне. Но не на всякой войне враг демонстрирует свое неуважение к погибшим. Свое черное неуважение. И сейчас, изуверство палачей-победителей, превысило пределы человеческого понимания. Можно труп отпинуть, сбросить с верхнего этажа. Но чтобы поглумиться над телом павшего с такой художественной изобретательностью, надо пребывать на этой земле с вывернутыми мозгами. И дело не в вере, и не в этнической предрасположенности. Ни один Бог, и ни один Аллах не поощряет подобное действо. О кавказцах, Зорин конечно слышал раньше. Что режут, шинкуют себе подобных. Сейчас, некогда услышанное, полностью подтверждалось. Этот факт не приносил облегчения в том понимании, что вот, мол, сам убедился теперь, с каким зверьём воюешь. Убедился, и что? Им сдали точку. Специально. Без растяжек и мин-ловушек. Сдали, чтобы показать ЭТО. Посеять страх и смуту в их сердцах. Убить их дух заочно. Этот приём практиковался в средних веках, но, то было раньше. А сейчас? Сейчас, бесспорно, был мороз по коже, и ребята шли, придавленные впечатлением. Жуть шевелилась в крови, занося заразу в само подсознание. Многие готовы были умереть. Но, ни один не хотел торчать нанизанным, как тыква. Вадим, как и все бередил этим, но ещё он почувствовал, что кроме пережитого ужаса, в нём неумолимо нарастает нечто плотное и аморфно жесткое. Ненависть, а это была она, не была его подругой, пока он был мальчиком. Пока он был юношей. А сейчас, она стучалась в его сердце. И он был рад её приветствовать. Вадим уже сейчас знал, что если повезет выжить в этой войне, то никогда не сможет уважать чеченский народ. Предубеждение и предвзятость теперь всегда будут превалировать над ходом мышления. А ещё он знал, что последний патрон будет носить в кармане. Всегда.