Призрак оперы N-ска

— Как вы понимаете, «Почетный главный дирижер», которым будет формально числиться у нас Бесноватый, нечто вроде свадебного генерала. И мы твердо решили: никаких главных дирижеров больше в театре быть не должно: оперы текущего репертуара и гастрольные поездки будут делиться поровну между всеми дирижерами труппы!

— Что мнемся, ребята?! — воскликнул дирижер Полуяичкин. — Сменить, наконец, закосневшее руководство театра — требование времени!

— Нельзя со старой организацией работы открывать новые горизонты!.. Стакакки — вот человек, знающий театр изнутри и видящий на годы вперед! — срывающимся голоском крикнул дирижер Корягин.

— На средства от записи «Лакме» сейчас приобретаются два микроавтобуса «Мицубиси», — вновь заговорил Залупилов. — До и после спектакля от двери до двери будет отвезен каждый солист…

— Кстати, мужики! — будто вспомнив, загорланил Драчулос. — Я этих козлов из Комитета по культуре раскрутил: у нас теперь три раза в сезон охота в заказнике Дремучий, на базе «Три ольхи» — там раньше только комуняги, только эта шваль обкомовская пастись могла; им вальдшнепов егеря отстреливали! Теперь сами популять и порыбачить можем: для оперы — без лицензии; я устроил!..

— Да что мы все молчим, в самом деле: будто Стакакки не знаем; будто не свой он нам?! — горячо заговорил баритон-спортсмен Селезень. — Голосуем за него, и дело с концом!

В общем, скоро на репетиционной сцене возник бодрый гул голосов: стали избирать счетную комиссию, секретаря и ответственных лиц. Стакакки хохотал, изредка скашивая взор на часы; Залупилов взглянул на нескольких крепких молодых людей, стоявших возле дверей, и послал им успокоительный жест рукой.

Однако блестящее воплощение безупречного плана музыкантов-революционеров внезапно нарушило одно странное происшествие.

Воздух перед импровизированным, из разношерстных декораций составленным столом счетной комиссии вдруг заколыхался, замерцал, заходил ходуном и поначалу принял причудливые очертания наподобие облака — а затем, спустя какое-то мгновение, из облака этого шагнула величественная фигура очень высокого человека, облаченного в старомодный черный сюртук и цилиндр.

Невзирая на абсолютно седые волосы, выглядывавшие из-под цилиндра, определить возраст незнакомца было нелегко.

— Господа! — негромким, но звучным голосом обратился он к враз притихшему собранию. — Насколько я понимаю, ставя свои подписи под этими бумагами, вы сейчас избираете директора и художественного руководителя оперной антрепризы города N-ска. Позвольте же мне вас спросить: как вы решаетесь на это, не ознакомившись с собственно художественной программой этих людей, с их творческими планами? Они обещали вам некоторые экономические блага, но никто из вас не поинтересовался: откуда возьмутся деньги? И разве только лишь из-за денег да приватных огородов вступили вы на стезю артиста оперы; о деньгах ли — или о королевской охоте — мечтали вы в полуголодное студенческое свое бытье? Нет! Вы мечтали о профессиональных успехах, о славе и признании. И не деньгами грезили вы, засыпая с урчащим от голода желудком, но ведущими партиями в любимых операх! Что же приключилось с вами теперь? Неужели вы всерьез можете ссылаться на «нелегкое время» — ведь даже семьдесят лет назад, и солисты Императорских театров, и певцы из частных антреприз вели куда как более тяжкий образ жизни, скитаясь по российским просторам в нетопленых поездах и на собственный счет покупая костюмы!..

Первым от шока опомнился Драчулос.

— Эй, ты кто вообще такой?! — недовольно спросил он странного незнакомца.

— Я — Призрак оперы! — с глубоким достоинством ответил тот.

— Ха! Видали его: призрак! — неприязненно хохотнул Драчулос. — Если призрак, то и вали к себе на кладбище, или еще там куда… А у нас здесь нехера тебе делать, морда жидовская!

Последние слова Драчулоса в точности произвели ожидаемый им эффект, а именно: крепкие парни в кожанках, все это время скучавшие у дверей, быстро приблизились к Призраку. Славянские лица их, не оскверненные ни малейшим намеком на интеллект, ничего хорошего не предвещали.

— В том-то и беда, что сегодня я уйду!.. — грустно усмехнулся Призрак. — …А вам-то и уходить некуда… — последние слова незнакомца прозвучали уже не совсем ясно: воздух вновь заколыхался каким-то маревом, и видение исчезло так же внезапно, как и появилось.

И опять Стакакки оказался на высоте: спустя какое-то время он первым нарушил молчание:

— Ну, что скажете — как установочка? Любое привидение, на заказ! Специально для «Пиковой» придумали; сцена в казарме со старухой, а!? Я хочу новую постановку сделать; Михалков и Соловьев мне ассистировать обещали!..

— …Вот это да!.. Видал, блин, примочку?! …Это ж такие штуки теперь на сцене откалывать можно!.. — зашуршали тут и там, расправляясь от смятения, голоса солистов.

— …А сама мандула, машинка для эффектов, не больше портфеля!.. — горланил Драчулос, сам еще до конца не опомнившись. — …Мужики из оборонки сделали, я с нашим N-ским ракетным «почтовым ящиком» договорился!.. Нам еще и не такого теперь для театра понаделают; они теперь наши шефы будут — а мы для них только один спектакль в сезоне отдать должны!..

— Молодец, Стакакки!.. Что значит — сам актер!.. — слышались возгласы; голосование бойко пошло своим чередом.

— Что это за фигня была? — придвинувшись, вполголоса спросил Залупилов.

— Да я почем знаю?! Херня какая-то! — негромко ответил Стакакки. — Пошли; пора ковать железо.

— Товарищи, нам надо идти сейчас; увидимся завтра. Сегодня оркестровую и сценическую я отменяю — вы и так славно поработали!.. Лапоть, ты закончил с протоколами? Давай их сюда!

* * *

Нервно посмеиваясь, Драчулос и Залупилов быстро шли по коридору под сценой. Был поздний вечер; под предлогом большой технической репетиции для телевидения и пробы сценических механизмов хор и оркестр были отпущены домой; однако силовой кабель, питавший электричеством все театральные системы, как назло, оказался сегодня почему-то перебит — и работники технических служб тоже разбрелись по домам.

«Нет, ему теперь трудновато дернуться будет!», «У самого рыло в пуху; а у нас — сила!» — всячески подбадривая друг друга, стареющий тенор и бывший тромбонист вышли к огромным воротам с тыльной части театра, служившим для загрузки декораций. «Давай!.. Здесь вот, нажми-ка!..» — кряхтя и отдуваясь, они сняли запорную перекладину с ворот; одна из створок с протяжным скрипом отворилась. Выглянув наружу, Стакакки замахал кому-то рукой, и стоявший неподалеку автобус тоже, в свою очередь, открыл двери. Человек двадцать-тридцать здоровых молодых ребят в черных куртках и с повязками на рукавах, вооруженных мощными дубинками, проследовали к воротам театра.

— Русский театр надо вернуть русским! Долой позор нации с подмостков!.. Ни одна жидовская морда, ни одна чурка черномазая не должны уйти невредимыми! — заявил Драчулос бригадиру; Стакакки едва доставал своей начавшей исподтишка лысеть макушкой тому до плеча. Здоровяк, ухмыльнувшись, успокаивающим жестом положил на плечо тенора тяжеленную ладонь.

— А где остальные? — лихорадочно спросил Залупилов.

— Все в порядке; стоят с фронту, ждут сигналов… — ответил бригадир и забубнил что-то в портативную рацию.

— А с этими, охранниками в длинных пальто, что там? — поинтересовался Драчулос. Громила в черном деланно изобразил удивление:

— Какими такими, в длинных пальто? В морге со всех польта снимают!.. — и несколько боевиков, стоявших поблизости, подхватили жеребиный хохот старшего.

— Давай, еще человек пять — и пошли с нами! — распорядился Стакакки, и после недолгой возни импровизированная боевая единица, возглавленная Драчулосом и Залупиловым, направилась в сторону административного крыла театра.