Призрак оперы N-ска

В общем, друзья, все шло так, как испокон веков идут на театрах дела перед ответственным событием; мы можем смело заключить: Дзержинскую оперу вовсю охватила предпремьерная лихорадка.

* * *

В этой круговерти оркестровых, технических, гримерных, световых и миллиона прочих проблем Абдулла Урюкович, работая с только ему свойственной, беспредельной самоотдачей, ни на минуту не оставался один. Он дремал урывками, сидя в кабинете или в автомашине — и, видимо, вследствие крайней усталости, какие-то нехорошие предчувствия постоянно преследовали его. Еще Бесноватый почувствовал, что отношение к нему прессы с телевидением как-то изменилось: какая-то выскочка в газете «У речки» сравнила его со Сталиным и написала, что Абдулла находится в «угарном экстазе самообожания»; другой какой-то музыковед провещался по поводу музыки Бориса Мусоргского и полностью отказал композитору в способности соблюсти меру и пропорцию в области музыкальной формы… Конечно же, Абдулла Урюкович гнал от себя всякую ерунду: и сейчас, перед первой сидячей оркестровой репетицией (оркестр и солисты уже ждали его), он зашел к себе в гардеробную, чтобы ополоснуть лицо холодной водой и взбодрить себя вкусной длинной сигареткой.

Умывшись, он поднял лицо — и в небольшом старом зеркале над умывальником увидел своего рогатенького приятеля. Чертенок, однако, сегодня был невесел: «…Ты слишком далеко зашел! — сказал бесенок грустно. — Бессмертие при жизни — это посмертная тьма на века. Никто на этом свете не обладает абсолютной властью, и в этом — счастье и высшая справедливость Вселенной. Клянусь преисподней, — я хотел помочь тебе…»

— Гнида!.. Шакал позорный!!! — неистово завопил Бесноватый; кулак Абдуллы с силой вдарил по зеркалу — осколки, звеня, посыпались в раковину. Тяжело дыша, дирижер прислушался: «Фа-а-а-рандола, мой танец мести — он тебя согнет в дугу!..» — доносилось до его слуха из затерявшейся где-то в углу радиоточки. Узнав ненавистный голос баритона Верновкуса, Абдулла Урюкович, заскрежетав зубами, опрометью выскочил из гардеробной. Открыв бар, он принялся наливать себе виски; горлышко бутылки дробно стучало по краю стакана.

В дверь кабинета постучали. «Войдите!..» — поморщившись, хрипло выдавил из себя Абдулла, предварительно залпом выпив полстакана. Дверь скрипнула, и в кабинете появился Стакакки Драчулос.

— Привет, Дулик! Слушай, тут к тебе какие-то иностранцы из Голландии приехали, по поводу гастролей очень хотят поговорить: они у меня вчера в студии весь вечер просидели, все трендели — но я им сказал, что только лично с тобой такие дела у нас делаются; сам не стал…

— Молодец, Стакакки; спасибо…

— Но только видишь, фигня какая: они могут только сейчас, у них самолет через два часа — а у нас как раз перед оркестровой собрание труппы назначено; мы хотели перед премьерой все еще раз обсудить, рассказать; четче задачи очертить… Ты, как: не вырвешься? — и тенор пытливо посмотрел на дирижера.

— Ой, Стаканчик… Если честно — я в таком, знаешь, цейтноте сейчас… Еще голландцы эти — а ведь тоже, упускать нельзя!.. А оркестровая… — все уже вчерне готово; пусть там Полуяичкин или Кошмар промашет…

— Ну, давай я сам тогда собрание проведу! — предложил Драчулос. — Ничего там особо говорить не буду: я не охотник, ты знаешь… Сделаем читку либретто, еще раз оговорим характеры… А оркестровую попозже куда-нибудь перенесем…

— Да, давай, Стакаккушка! — облегченно согласился Бесноватый. — Ты ведь все знаешь, что надо — просто объясни этим шакалам еще раз…

Тут дверь внезапно растворилась, и в кабинет ввалились «голландцы» — двое пьяниц из Берлина, дружки Драчулоса — согласившиеся, в обмен на два ящика пива, предложенных Стакакки, принять участие в «небольшой дружеской мистификации», как объяснил им тенор.

* * *

…Мы можем смело вывести это просто на основе собственного жизненного опыта, а кое-кто даже умудрился почерпнуть знание сие из хорошей книги — но так или иначе, даже самый последний на нашей грешной земле человек, злодей иль мракобес, порой просто не может жить в полнейшем нравственном одиночестве, никому не доверяя. И убийцы имеют друзей, и маньяки — как это не прискорбно — жен и внуков.

Что же тогда говорить про чуткую, ранимую, так по-детски раскрытую ко всему талантливому душу великого (каким, вне всяческого сомнения, является Абдулла Урюкович) музыканта?!. О, почему же мы подчас — так бездумно, так беспечно! — доверяемся совсем не тем людям?!. Нет ответа… И вот, извольте: готова драма, друзья мои!..

В то самое время, когда два драчуловских дружка, бесстыдно дурача Абдуллу Урюковича идиотскими рассказами о якобы организуемом ими в Голландии оперном фестивале, кружили голову музыканта неслыханными суммами гонораров, Стакакки держал речь перед солистами оперной труппы, собравшимися на верхней репетиционной сцене.

— Мне приходилось слышать краем уха — и в буфете, и в сауне, но я не буду сейчас называть имен — как будто бы Бесноватый, дескать, раздул свою манию величия до неслыханных размеров; оперу, мол, про себя самого ставит… — Оперный народец притих, ожидая: к чему же он клонит?

— Но многие из вас совершенно не знали о главном, — (Стакакки выдержал подобающую случаю паузу). — Этой постановкой Абдулла Бесноватый… прощается с нашим театром!

Повисло молчание; переспросить никто не решался. Кто-то был в шоке; другие отказывались верить своим ушам.

— Я понимаю: вам трудно в это поверить! — здесь Драчулос несколько возвысил свой голос, — разумеется: лицом к лицу, как говорится, лица не увидать… Но светлый гений Абдуллы Урюковича нужен не только нам: в нем нуждается человечество!.. И потому, — (здесь голос Стакакки вновь опустился до будничных интонаций), — Абдулла Урюкович, номинально оставаясь нашим почетным главным дирижером, уезжает в трехлетнее мировое турне, равных которому в мире по масштабам еще не было! Исполнительным и главным директором по всем организационным вопросам маэстро назначил Позора Залупилова — вашего товарища, которого все вы хорошо знаете… — Драчулос указал рукой на сидевшего рядом Позора, тот встал и, криво улыбнувшись, коряво поклонился собравшимся. — Ну, а артистическим администратором и художественным директором станет, согласно воле маэстро Бесноватого, ваш покорный слуга!.. — и тут уже пришел черед поклониться Драчулосу, что тот и проделал каким-то шутовским манером. — Разумеется, что в наше время это возможно, только если вы — совершенно сознательно и, как говорится, демократично — одобрите наши кандидатуры голосованием, с занесением в протокол… Протоколы здесь есть, и секретаря тоже можем назначить…

Народ безмолвствовал.

— Будут ли вопросы? — со скрытым под разбитной хамоватостью беспокойством поинтересовался Драчулос.

— Э-э-э… Думаю, надо заметить товарищам, что гастрольных поездок у нас вовсе не убавится; планы сверстаны уже на несколько лет вперед, — счел нужным добавить Залупилов. — Кроме того, мы сочли целесообразным ввести принцип ротации, так сказать: если, скажем, в одну поездку поехал баритон А., то в следующую уже обязательно поедет баритон Б, и так далее… — после этих слов в помещении прокатился одобрительный гул.

— Поездки по собственным контрактам тоже никакой проблемой не будут! — громко объявил Драчулос. — И вам не надо будет сдавать в театр никаких процентов, кроме жестко фиксированной платы за услуги международного отдела театра: факсы, визы и все такое… И больше ничего!..

— Без оглядки на министерство культуры, по нашей собственной инициативе, мы решили ввести надбавки за выслугу лет, вне зависимости от разряда тарифной сетки! — уже окрепшим голосом продолжил Залупилов. — Также получено устное согласие городского головы на выделение солистам оперы восьмидесяти дачных участков в разрабатываемом сейчас престижном местечке Кривые Опята…

— Да че там — Стакакки же наш, оперный солист! — вдруг громко заорал Сева Трахеев, выпуская в воздух почти осязаемые потоки перегара. — Если голосовать, то я за Драчулоса! Кто, как не он, знает наши дела и, это… — Трахеев икнул — проблемы?!