В незнакомом городе, в незнакомой стране (ЛП)

И разумеется, именно доктор Клатт был той фигурой, которая выступила из теней старого склада, чтобы обратиться к небольшой группе собравшихся там людей. Клатт, чей силуэт был едва заметен в призрачном свете, просачивавшемся сквозь пыльные окна, заявил, что, возможно, он знает способ справиться со всем бедами, внезапно обрушившимися на город у северной границы. И хотя собравшиеся, как и все жители, не торопились и дальше вмешиваться в дело Аскробиуса, они все же позволили Клатту говорить. Среди тех людей была женщина, известная как миссис Глимм, которая владела ночлежным домом — на самом деле, чем-то вроде борделя — основными посетителями которого были приезжие, большей частью путешествующие по делам на той стороне границы. Не смотря на то, что Клатт не обращался напрямую к миссис Глимм, он ясно дал понять, что ему будет необходим помощник вполне определенного типа, дабы исполнить меры, которые он замыслил для избавления нас от незримых травм, в последнее время так или иначе сказавшихся на всех. «Этот ассистент», подчеркнул доктор, «должен быть человеком не слишком чувствительным и не особо умным. В тот же время», продолжал он, «человек этот должен обладать приятной внешностью, лучше даже хрупкой красотой». Далее доктор Клатт объяснил, что упомянутый помощник должен быть направлен той же ночью на кладбище на вершине холма, ибо доктор ожидал, что облака, весь день душившие небо, останутся там и дальше, отсекая лунный свет, обычно так неприятно падающий на скученные могилы. Казалось, что доктор проговорился, открыв свое стремление к максимальной темноте. Разумеется, все, находившееся на старом складе, поняли, что “меры”, предлагаемые Клаттом, были очередным вмешательством со стороны того, кто, практически наверняка, был самозванцем худшего пошиба. Однако все мы уже были так сильно замешаны в проделке Аскробиуса, и всем нам так сильно не хватало собственных идей для спасения нашего города, что никто не попытался уговорить миссис Глимм не делать для доктора с его планом того, что она могла.

Наступила и прошла безлунная ночь, а ассистент, посланный миссис Глимм, так и не вернулся с кладбища на вершине холма. И ничего не изменилось в городе у северной границы. Продолжал звучать хор ночных криков, а вечерние толки теперь шли не только об «ужасах Аскробиуса», но и о «шарлатане докторе Клатте», которого так и не смогли найти, даже когда были обысканы каждая улица и каждая постройка города, кроме, разумеется, высокого дома на отшибе. Наконец, несколько наименее истеричных горожан отправились на холм, где располагалось кладбище. Когда они приблизились к месту отсутствующей могилы, им стало ясно, какие «меры» принял Клатт, и каким образом ассистент, посланный миссис Глимм, был использован, чтобы положить конец проделке Аскробиуса.

Вернувшись в город, те, кто ходил на кладбище, рассказали, что Клатт был самым обычным мясником. «Хотя, возможно, и не обычным», заметила миссис Глимм, бывшая среди них. Затем она описала, как тело ассистента доктора, с искромсанной бесчисленными надрезами кожей и отделенными конечностями, было с особым расчетом расположено на отсутствующей могиле: туловище с головой, наподобие надгробного камня воткнуты в землю, а руки и ноги разложены, будто бы отмечая прямоугольник могильной земли. Кто-то предложил должным образом похоронить останки, но миссис Глимм по непонятным даже ей причинам, во всяком случае, так она сказала, убедила остальных, что лучше оставить все, как есть. И, возможно, интуиция ее не подвела, потому что спустя несколько дней все ужасные последствия проделки Аскробиуса, какими бы неопределенными, а то и несуществующими, они с самого начала ни были, полностью прекратились. Лишь спустя время из сумеречных толков и шептаний стало понятно, почему доктор Клатт покинул город, не смотря на то, что его меры сработали именно так, как он и обещал.

Хотя сам я не берусь утверждать, будто что-нибудь видел, но люди сообщали о «новом завладении», но не местом, где была могила Аскробиуса, а высоким домом на отшибе, где отшельник некогда проводил свои чрезвычайно задумчивые дни и ночи. Говорили, что в зашторенных окнах иногда горел свет, а чей-то силуэт, мелькавший за занавесками, был куда более чужим и гротескным, чем все, что они видели при старом жильце. Однако никто и никогда не приближался к дому. В конечном итоге, все рассуждения о том, что называли «воскресением рассозданного», остались лишь сумеречными толками. И все же теперь, лежа в своей постели и слушая ветер и скрежет ветвей о крышу над моей головой, я не могу заснуть, представляя изуродованный дух Аскробиуса и невообразимые созерцательные миры, где он мечтает об ином акте рассоздания, о новой, далеко идущей попытке огромной силы и безусловного постоянства. С другой стороны, мне не по душе мысль, что однажды кто-то может заметить отсутствие, или пропажу, одного дома на задворках города у северной границы.

Колокольчики будут звенеть вечно

Унылым утром, ранней весной я сидел в маленьком парке, когда на скамейку рядом со мной опустился джентльмен, выглядевший так, будто ему было самое место в больнице. Какое-то время мы молча смотрели на бесцветные, сырые аллеи парка, где все пока еще оттаивало, признаки пробуждающейся жизни только наклевывались, а голые ветви деревьев чернели на фоне серого неба. Того джентльмена я уже видел во время прошлых своих визитов в парк, а когда он представился мне по имени, я запомнил его, как некоего бизнесмена. Слова «коммерческий агент» пришли мне в голову, пока я вглядывался в тонкие черные ветки и серое небо позади них. Каким-то образом наша тихая и немного запинающаяся беседа затронула тему одного города у северной границы, где я когда-то жил. «Вот уже много лет прошло», сказал тот человек, «с тех пор, как я последний раз был в этом городе». И он продолжил рассказывать мне о том, что произошло там с ним в ту пору, когда он часто путешествовал в отдаленные места по делам фирмы, давним и преданным сотрудником которой он до того времени был.

Была поздняя ночь, рассказывал джентльмен, и ему нужно было где-то переночевать, прежде чем продолжить путь в пункт конечного назначения на той стороне северной границы. Я, как бывший житель города, знал, что там было лишь два места, где он мог провести ночь. Первым из них был ночлежный дом в западной части города, в основном, впрочем, служивший борделем для проезжавших коммерческих агентов. Другое же место находилось в восточной части среди когда-то роскошных, но теперь, в основном, не жилых домов, один из которых, по слухам, был превращен в своего рода общежитие некой женщиной по имени миссис Пик. Говорили, что она долгое время выступала на карнавалах со всевозможными вставными номерами — поначалу, как экзотическая танцовщица, а потом, как предсказательница — прежде чем осесть в городе у северной границы. Коммерческий агент не был уверен, случайно или со зла его направили в южную часть города, где лишь несколько окон светились тут, да там. Так, он без труда заметил знак СВОБОДНО, стоявший рядом со ступенями, которые поднимались к огромному дому со множеством маленьких башенок, подобно бородавкам, прораставшим из его фасада и даже видневшимися над высокой остроконечной крышей, венчавшей здание. Коммерческий агент заметил, что, несмотря на мрачный внешний вид дома («миниатюрный разрушенный замок», как он его описал), не говоря уже о запущенности всей окрестности, он, ни секунды не мешкая, поднялся по ступеням. Там он нажал на кнопку звонка, который, по его словам, оказался «жужжащего типа», в отличие от звонков, которые трезвонят или благовестят. Так или иначе, но он был уверен, что кроме жужжащего звука слышал еще и позвякивание, какое бывает у санных колокольчиков. Когда дверь, наконец, открылась, и коммерческий агент лицом к лицу встретился с густо накрашенной миссис Пик, он просто спросил: «У вас есть комната?»

Он прошел в вестибюль, где миссис Пик остановила его, указав тонкой парализованной рукой на журнал регистрации, в раскрытом виде лежавший на углу кафедры. Ни одной гостевой записи на страницах не было, но, тем не менее, коммерческий агент взял авторучку, лежавшую между страниц, и вписал свое имя: К. Х. Крамм. Он повернулся обратно к миссис Пик и наклонился, чтобы поднять небольшой чемоданчик, который он принес с собой. Тогда он впервые заметил левую, не парализованную руку миссис Пик, которая выглядела такой же тонкой, но на самом деле была протезной рукой манекена с эмалевой кожей, отслоившейся в нескольких местах. Именно в этот момент мистер Крамм полностью осознал, в сколь, по его словам, «дико абсурдное» положение он себя поставил. Тем не менее он сказал, что почувствовал некоторое волнение от чего-то, чего не мог точно назвать, от того, о чем раньше никогда не думал и что не смог бы внятно представить себе в то время.