Non Cursum Perficio (СИ)

-Есть... – начал было Бонита заносчиво, но его перебил треснувший ладонью по столику Диксон:

-Так, дамочка, хватит нам тут крутить. Говорите чётко, внятно и по делу!

-По делу, так по делу, – Элен всё с той же слегка застывшей по краям улыбкой вытащила из своего какао черенком ложечки семя кровежорки. Пристально посмотрела вздрогнувшему и вжавшемуся спиной в кресло Камилло прямо в глаза. Положила семечко в рот, тщательно разжевала и игриво провела кончиком языка по нежным, розовым приоткрытым губам. Это было так дико и при этом так вызывающе сексуально, что Диксон чуть вздохнул сквозь стиснутые зубы, еле находя в себе силы не думать о продолжении. У Бониты, мечущегося где-то между здравой рассудительностью профессора химии и безумными желаниями мальчишки-студента, таких сил почти не было. Он уже был готов шагнуть в сладостную пропасть безмыслия, вовне любых категорий и понятий «хорошо» и «плохо». И единственное, что ещё удерживало Бониту на краю – это тихий ледяной шёпот Стефании Пеккала, всегда, всегда знавшей, кто и за что её уничтожит... А вот Поль Бонита этого не знал. И теперь уже не узнает; Элен удовлетворённо прикрыла пушистые ресницы. Нет, не узнает... Нарцисса – девочка хоть резкая и своевольная, но исполнительная.

-Всё будет хорошо, – вслух произнесла Элен, рисуя пальцем на ручке кресла веточку ландышей.

-К нам приедет Рыжик, и останется с мухняшей спокойно жить в Кирпичном, или в Никеле, где пожелает. И мы с Полли тоже будем рядышком. Это если по делу. И никаких ваших возражений я даже слушать не желаю. Вы, мужчины – до конца жизни мальчишки, и если вам не объяснять, как правильно, так сами никогда и не догадаетесь. Будете искать счастье везде: за облаками, в недрах земных, за колючей проволокой и у соседей дома, но...

-Что «но»? – искренне заинтересовался Камилло. Поняв, что от него уже ничего не зависит, он неожиданно успокоился и даже прекратил нервно топорщить на Элен усы. Сейчас он рассматривал её с неким научно-исследовательским интересом энтомолога. Диксону ещё не доводилось встречать на своём пути женщин, подобных Элен Ливали, и сейчас ему было любопытно.

-Но счастье не нужно искать снаружи. Потому что оно – у нас внутри, – Ливали чуть качнула косами-бараночками, вновь начиная мягко светиться.

-Ну, это ты сказала... – слегка недовольно задумался Поль, подпирая висок запястьем и гоняя какао в своей чашке по кругу. Голос северной ведьмы стих, задушенный благоуханием ландышей, и даже неугомонно-вредный Камилло слегка размяк, откинувшись в кресле и созерцая Ливали.

-Если вам скучно, я могу ещё что-нибудь рассказать, пока Рыжик не приехал с Озёр, – предложила Элен, сложив руки в подоле платья. На неё было необъяснимо приятно смотреть – если отрешиться от мыслей о проступающих на белизне кожи и платья Элен кровавых пятнах прошлого.

-Нет уж, лучше помолчи, – почти одновременно ответили Диксон с Бонитой и, переглянувшись, вдруг открыто улыбнулись друг другу. Элен неуверенно хихикнула: ей показалось, что она сейчас упустила что-то очень важное. И не поймает теперь никогда.

-Я тогда пока вас оставлю... – в голосе Ливали были дым и туман, сквозь которые не разобрать скрытого смысла. Она поднялась из кресла, расправляя чуть примявшееся платье. Потом задумчиво посмотрела на своих гостей тоже подёрнутыми дымкой серо-голубыми глазами и, больше ничего не сказав, неторопливо ушла из комнаты. Так, словно она была там одна, ей стало скучно, и Элен пошла куда-то ещё...

Ей нужно было подумать. Хорошенечко подумать. Упоение от встречи с Полли, нёсшее Ливали на своих крыльях, потихонечку спадало, уступая место желанию здраво всё осмыслить.

====== 38. Запах памяти ======

-Какая сильная метель… словно весна бесславно убита, и теперь прошлосезонье отчаянно, всеми силами, пытается замести следы преступления, – тихо проговорила ведьма Кьяра Хмель, пока ветер с северных земель трепал бледно-жёлтый шифон её длинного платья. Её спутница, Юта, только чуть повела плечами: ей не хотелось сейчас говорить, тем более о такой избитой бессчётными повторами теме, как затянувшаяся зима. Ей хотелось вечно парить среди круговерти снега, не видя земли и всех её обитателей, ничего не помня, растворившись в чёрно-белом забвении. Но Хмель было не так-то просто сбить с толку, и ей совершенно не нравился замерзающий в уголках зелёных глаз Юты лёд.

-Сестра, я вижу сквозные дыры, что прогрызают в соснах твоей души жучки-древоточцы. Так зачем же ты безучастно следишь за тем, как немые мысли разрушают тебя? Скажи это вслух, и оно тотчас исчезнет, съеденное ветром… – Кьяра взяла ниже, словно желая привлечь внимание Юты ко всему земному. Камайнен опять передёрнула плечами и спустя несколько метельных минут нехотя, словно бы через силу, выговорила:

-Кьяра, я не хочу выпускать. Пусть это останется со мной. Мы слишком беспамятны, и оттого совершаем схожие ошибки. Пойми, я не хочу лететь таким курсом. И мне зябко из-за того, что наша северная сестра всё так же отсиживается на тверди, среди своих паутин и пряжи…

-Да! – резко отозвалась Хмель. – Пусть так! Лучше, чем валяться у ног безглазых кучей старого тряпья да рванья! Я ничего не буду прятать за облаками, Юта. Я говорю тебе то, что я думаю.

-Да, я слышу, но меня это трогает меньше, чем лунный свет, – равнодушно отозвалась Камайнен и одним резким жестом увела свою ветку облачной сосны круто вверх, ставя окончательную точку в навязываемой ей беседе.

Кьяра вначале хотела догнать восточную сестру, но потом передумала: в таком буране тяжело отыскать того, кто не хочет быть найден. Задумчиво ловя губами хлопья снега и пытаясь понять, что означает их странный, металлически-неживой привкус, ведьма потихонечку планировала к земле – слабо светящееся перо, потерянное фениксом.

Оттуда, снизу, доносились смутные отголоски жизней, и Хмель теперь уже сознательно сбавила высоту, ориентируясь на дразнящий аромат нефти, родственный текущей в её венах топи. Так и есть: из чёрно-белой мути, словно её негласное порождение, вылепилось стадо коров, ведомое невысокой фигуркой в чём-то вылинявшем и монохромном. Длинные волосы девушки бились в потоках ветра со снегом, как последнее знамя разгромленной армии, а в окоченевших пальцах она держала – Кьяра Хмель недоумённо сощурила золотисто-медовые глаза – фотографию?.. Да, точно: выцветшее, с загнутыми потрескавшимися краешками фото, хранящее в себе смутное тепло. Отголосок так и не уничтоженной до конца страсти. След двух жизней, туго сплетённых в витую пару… Хмель повела подбородком, ощутив укол внезапного сострадания к тем, чьи размытые тени сжимала сейчас в руках погонщица печалей, Арина Арахис. К тем, кто сейчас…

-...Ну заче-е-ем? – полупростонал Майло в отчаянии, натягивая воротник полосатого свитера до самого носа. Последний час его постоянно подмывало потребовать у Рыжика высадить его в любом мало-мальски населённом пункте, отдав в качестве выкупа информацию о том, где лежит дневник Стефании. От этого шага мальчишку удерживало только понимание: хуже может быть. Всегда.

Впрочем, сейчас Майло даже не представлял, что может быть хуже его попутчиков: мальчишка уже готов был лезть на стену, если б только в «Паккарде» нашлись эти самые стены. Как только они отъехали от Депо, Мария на заднем сиденье начала петь, чуть поводя растрёпанной головой из стороны в сторону. Запах её засохшей крови смешивался с ароматом роз, и какой-то сладкой ржавью застревал в горле, мешая дышать. Майло не мог понять смысла песни (Оркилья пела на своём родном испанском), и это раздражало его, словно мелкие камушки в ботинках, которые нет возможности вытряхнуть. А Рыжик, оцепенелый и бесстрастный, был ещё менее одушевлён, нежели телеграфные столбы и сугробы по обочинам, но...

Но он, тем не менее, почему-то остановился и съехал к краю узкой дороги, когда в лучах света фар мелькнула тонкая фигурка с просительно протянутой рукой и с бьющимися в густой метели полами-крыльями плаща за спиной. Майло почему-то мимолётно вспомнился каменный ангел с надгробия Стефании Пеккала – но это воспоминание было тут же уничтожено мыслью о том, что с большой долей вероятности в «Паккарде» сейчас станет на одного пассажира больше.