Non Cursum Perficio (СИ)

-Ну, мне у белобрысой сучки просить прощения не за что, – Диксон сам удивился, как сладко и ядовито зазвучал его голос, когда он пожал плечами и повернулся к Боните спиной. – Можешь развешивать сопли по заборам и решать свои какие-то нравственные дилеммы, а я уже всё решил...

Камилло помолчал чуток, но не удержался и ехидно заметил:

-И кстати, поутру ты не так сильно походил на манный кисель, как сейчас...

-А ты из милой тряпичной куклы превратился за день в ангела мщения, ага, – парировал Поль, впрочем, как-то вяло. Передёрнувшись, он продолжил свой путь по разбитому тротуару, пиная носком ботинка железную пробку. Камилло, встопорщив усы, вышагивал следом за ним и чутко прислушивался к тому, что творилось у него внутри. Там летал поистине Эдгаровский маятник – взмах, ещё взмах, и Камилло теперь отчётливо понимал, с каким ощущением жил всё это время Рыжик. Попробуй, останови и выбери сторону...

-Улица Светлая, дом десять, – глухо сказал вдруг Бонита себе под нос. – Это адрес интерната. Я его по радио слышал. А здесь пятьдесят восьмой дом... здесь уже живут... и нам осталось пройти несколько перекрёстков. Пройти, никуда не свернув.

-Так близко, – у Камилло вдруг перехватило горло. Он безмысленно уставился на пятьдесят восьмой дом – панельную пятиэтажку, довольно обшарпанную, но со шторками и цветами на высоких окнах. Над подъездом уже горел яркий, белый ртутный фонарь, довольно неуместный в остывающих красках заката, и на асфальте перекрещивались сразу две тени Диксона – словно косой крестик. Словно что-то зачеркнули. Или кого-то... Чтобы не думать, Диксон фальшиво засвистел сквозь зубы подхваченную как-то у Рыжика песенку: «Тин сальенте элли мье...» – и ускорил шаг.

Вперёд он смотреть не хотел, но всё же подсматривал из-под края шляпы – там, вдалеке, через несколько кварталов, радостно и жизнеутверждающе белели чистенькие, аккуратные корпуса интерната. Только у Диксона эта стерильная белизна ассоциировалась лишь со смертью, а не с кусочками сахара, полянкой ландышей или стаей голубей, как это задумывалось Элен Ливали при выборе краски.

-Там церемония уже наверняка началась, – совершенно не к месту высказался Бонита, догоняя Диксона и тряся кудрями, словно отчаянно пытаясь выкинуть из головы какие-то мысли. – Майло остался на Озёрах; очень надеюсь, что он не наделает там глупостей, как его непутёвый возможно папаша... И что он не бросится следом... Кстати, а ты не думал, что Рыжик поедет тебя искать и потеряется?

-Он не из тех, кто теряется без собственного желания, – Камилло нервно оглянулся через плечо и пошёл ещё быстрее, испуганный своей набравшей краску, чёрно-чернильной тенью – ему показалось, или у этой тени был женский силуэт с длинными волосами?..

-Тебе не показалось, – ответил Поль на его мысли и улыбнулся – светлой, мальчишеской улыбкой.

-Не бойся, это хороший знак... Обернись и посмотри на тень внимательно... Мне кажется, узмар, это кто-то, кто дал тебе жизнь – и твоё наконец-то вышедшее из анабиоза феноменальное чутьё.

Диксон не без дрожи всмотрелся в гуашевый силуэт, спокойно и уверенно ожидающий его взгляда на растрескавшемся асфальте. Точно, это женская тень – в длинном, слегка рваном по подолу платье, с гривой чуть вьющихся волос и с браслетами на запястьях. Тамсин? Его мать?..

-Если ты мне скажешь, что для Некоузья это нормально, я, может, и успокоюсь...

-Нормально, не парься, – похлопал его Бонита по плечу с той же улыбкой, слегка разогнавшей серые тучи в его тревожных глазах. Он очень верил в приметы – дитя Некоуза и его загадочных взаимосвязей между самыми, казалось бы, несовместимыми вещами и явлениями. Ещё в детстве мать учила его улавливать смысл в рисунках освещённых окон на фасаде дома – в них крылись символы завтрашнего дня. И всегда проверять числа на троллейбусных билетиках, – в зависимости от их комбинаций билетик полагалось съесть, сжечь или подарить тому, кого любишь. И помнить, что битое стекло на трамвайных рельсах – к затяжным дождям... Тень в виде фигуры важного для тебя человека, как Полю рассказала уже Стефания, появлялась в очень редких случаях – как страж, как ангел-хранитель, как молчаливый знак истинности твоего пути. В тайной надежде обнаружить у себя за спиной высокий силуэт Стефании Бонита обернулся через плечо – и побледнел, закусив губу.

Сзади, чётко пропечатавшись на асфальте с островками снега, стояла маленькая тень в платье колокольчиком, с закрученными в бараночки косами.

-Кыш, – слабо сказал ей Поль и поскрёб туфлей об асфальт, словно тень была прилипшей к подошве грязью. Камилло наблюдал за его действиями со смесью нарастающего страха и слегка нервного веселья. Потом предложил:

-У меня перочинный нож есть, давай отрежу...

-Ты чего?! – Поль так перепугался, что бросил шаркать подошвами о бортик тротуара. – Тень нельзя отрезать, нежитью станешь!

-Ну, тогда ходи с такой, – здраво рассудил Диксон, пожимая плечами. – Если она тебя нервирует, просто не оглядывайся. В любом случае, выглядит она куда симпатичнее, чем утреннее отражение в зеркале... Ты ж сам сказал, что она должна тебя охранять!

-Угу, от кого охранять, знать бы ещё, – пробубнил Поль, оставив в покое свои бедные туфли и сдвигаясь с места. Закат набух над горизонтом алой каплей, готовый вот-вот сорваться с острия часовой стрелки... или ведьминой стрелы?.. или иглы хаоса?..

В молчании они дошли до самых ворот интерната, украшенных кованым узором из ландышей. Бонита упрямо смотрел в одну точку, словно сведённый судорогой. Камилло же тихо посвистывал сквозь зубы и зачем-то улыбался – довольно неприятно, надо заметить: когда Диксон мимолётно поймал взглядом своё отражение в низком окне первого этажа, ему захотелось перейти на другую сторону улицы.

-Ну вот... это сердце Кирпичного, – устало сказал Бонита, глубоко засовывая руки в карманы пальто. – Я так и думал, ты смотри, охраны на вышках нет, как корова языком слизала, и калитка открыта. Не удивлюсь, увидев за этой калиткой такую, знаешь, тряпичную полотняную дорожку до самого крыльца, чтобы мы пропитались её невьебенным гостеприимством...

Диксон тут же бесстрашно просунулся в калитку, отчего-то похожий в своём сером пальто с лоскутками на выглядывающую из дверцы часов кукушку, и разочарованно информировал Поля:

-Нету дорожки. Даже стрелочек на асфальте никто нам не нарисовал. Благо, крыльцо и отсюда нормально видно. Ты как хочешь, а я туда иду. Я устал, продрог и хочу есть, поскольку некто Бонита мне полдороги страстно обещал колбасу, обещал-обещал, а в результате я получил один арахис... точнее, одну. И вообще, как там говорилось, ужин отдай врагу? Вот пусть Ливали значит и покормит нас. Самое время.

-Сосисками, горячими, – мечтательно вздохнул за его плечом Поль, которого снова слегка отпустило. Он даже смог посмотреть по сторонам, чуть поворачивая голову и краешком глаза выхватывая из слабых сумерек какие-то детальки интернатского мирка. Чисто выметенные дорожки; напомнившие ему Антинель круглые фонарики на тонких ножках, которые Бонита со своими химиками разрисовал в самые дикие цветовые сочетания пантонника; голые пока кусты. Чуть дальше втыкалась в непогожее небо стеклянная трубка озонатора, в которой неявно мерцали призрачные голубые огоньки; переплетья проводов над ней казались чёрным кружевом на блёклой подложке облаков. Сильно пахло металлом и талым снегом – холодный, равнодушный запах, сквозь который не пробивались даже вездесущие ландышевые нотки.

Бонита опять ухватил руку Камилло, словно чуял в нём чёрный цветок с алой сердцевинкой. Словно надеялся, что внутри него, из семян умирающей ненависти, распустятся такие же цветы...

-Не бойся, – тихо сказал Диксон, сжимая пальцы Поля, и глянул через плечо: их тени шли сзади, независимо сунув руки за спину и даже принципиально повернув головы в разные стороны.

«Занятно, – подумал Камилло, – но весьма тревожно. Если Элен признает Майло и пообещает кучерявому профессору статус неприкасаемости, он с большой долей вероятности и без особых раздумий примкнёт к сторонникам прогресса. А мне тогда наступит логический привет. С большой буквы «П». Надо бдить сладкие речи этой белобрысой твари и не давать ей задурить Полю голову. И себе, по ходу дела, тоже».