Меч истины (СИ)

Александр настаивать не стал, улыбнулся тоже. Глаза у него хорошо улыбались, а губы не очень – морщина по углам рта ложилась. Я подмечал такое у тех, кто о роде людском невысокого мнения.

- Извини, Меч, я спросил, чтобы понять, что ты знаешь о наших обычаях. Сейчас не каждый грек помнит то, что Филомен, Леонтиск и Адраст хотели возродить в Танаисе. Это называется демократией – когда жители сами решают все дела, сами назначают правителей и изгоняют неугодных. Милый обычай, кстати! Вот им-то мне Филомен и грозит.

Белёсый Кратон болезненно ухмыльнулся и спрятал свою гримасу за чаркой. Я тоже из приличия сквасился.

- Так вот, Меч, демократия годится, когда народу немного, и все жители просвещённы и готовы сами решать судьбу колонии. Может, в глубокой древности где-то в Элладе это и было хорошо. А у нас половина города – простые селяне, которых надо уговаривать взяться за оружие ради собственной обороны. Они привыкли, что их защищает армия Боспорского царя. Это наш вечный спор с Филоменом. Вольный полис, как же! Да кому это нужно? В наши дни куда надёжнее быть подданным славного царя-завоевателя. Иначе те же гунны разорят нас при первой возможности. Старик не понимает, что в таких обстоятельствах не избежать твёрдой руки, этого требует время. Благо теперь таких, как он, упёртых, осталось немного!

- Ага, - сказал я. – Прочих упёртых уже разобрали на члены.

Он поперхнулся и чуть не проткнул меня взглядом:

- Что ты этим хочешь сказать?

- Ничего. Это меня не касается.

Стратег приблизил ко мне лицо, перегнувшись через стол. Парень умел выпивать, не хмелея, не хотел бы я иметь его врагом.

- Послушай, Лугий! Мне наплевать, что ты себе думаешь, но это не так. Да, я сторонник твёрдой руки, и зовут меня Александром, как великого Сына Зевса! Но это не имеет отношения к тому, ради чего я пришёл. И если одержимый идеей безумец хочет вести на смерть людей, которые доверили мне их защищать, я должен сделать для этого всё, что смогу. Я говорю понятно?

Спасибо, совершенно понятно! Люблю ясные речи.

- А от меня ты чего хочешь?

Вот тут он слегка убыл в плечах и на скамье утвердился понадёжнее.

- Твой друг был знакомцем Филомена… Хотя нет, не думаю, чтобы тебе удалось его уговорить. Но твоё ремесло – наказывать преступления. Не возьмёшься ли ты?..

Что я ему мог сказать? Я сказал, что подумаю над этим.

*

А всё же получается, что я ему до сих пор завидовал. Завидовал, хотя его уже не было в живых. Завидовал той жизни, которую он прожил, и той, которую очень хотел, да не успел прожить. Каждый свой шаг я привык мерить этой величиной, забывая, что не меня зовут Марк Визарий. Может, всё дело в том, что люди, обращаясь ко мне, взывали к его долговязой тени. Александр точно на это рассчитывал. Да и Филомен, говоря со мной, ни на миг Визария не забывал. И оттого мне самому казалось, что Длинный жив и где-то рядом. Тяжкое это дело – мёртвого друга за плечами таскать. Никому не пожелаю!

К Филомену я всё же пошёл. Сам не знаю, для очистки ли совести, или потому, что возомнил, будто могу говорить от имени Визария. Однако он меня сразу разочаровал.

- Лугий, сколько тебе лет?

Я ответил, что тридцать.

Лицо Филомена украсила улыбка, слегка ироническая.

- Визарий был таким, когда мы повстречались. Серьёзный молодой человек, и очень образованный. Прости, ты ведь не столь образован?

Странно слышать, как Визария называют молодым человеком. Впрочем, и Длинному не всегда было за сорок. И без штанов он тоже бегал, если на то пошло.

Я вдруг на миг зажмурился, представив его ухмылку.

Лугий, римляне вообще предпочитают ходить без штанов. Даже Цезари!

- Я не столь образован. Это имеет значение?

Филомен уловил в моём тоне всё, что нужно, потому продолжил без насмешек:

- Я не хотел обидеть тебя. Просто теперь уже не всякий понимает то, что стало причиной моего конфликта с Александром. Визарий это точно знал, он читал Плутарха.

Ага, ещё один книжник! Надо Аяне сказать, она всё ищёт, кто бы её всей грамоте мира обучил.

- Я не читал Плутарха, поэтому тебе надо выражаться яснее.

- Яснее, Лугий, будет так: в этом городе не ужиться Александру и Филомену. Подобно тому, как в древних Афинах не могли поладить Фемистокл и Аристид. Это давняя история, но она до странности похожа на нашу. В пору, когда персы грозили Элладе войной, спорили между собой два афинских архонта. Фемистокл стоял за усиление флота, пусть даже в ущерб демократии. Аристид требовал ограничить притязания Фемистокла и сохранить вольности афинян. Их споры так надоели горожанам, что пришлось подсчитывать черепки.

- Столько посуды набили о головы друг дружки?

Купец усмехнулся моему незнанию:

- Остракизм - это старинный обычай. Когда кто-то становится неугоден городу, или его влияние опасно, народу раздают глиняные черепки-остраконы. На черепке пишется имя неугодного, потом их подсчитывают. Изгоняют того, кто был упомянут чаще всех. Это лучше, чем заключать в темницу или казнить ни в чём не повинного человека, ты не находишь?

Нахожу. Длинный был бы сейчас со мной, и этот чирей достался бы ему. Жаль, что в Истрополе не слыхали о греческих черепках!

- Ага, стало быть, ты этот, как его – Аристид? А в чём состоят пресловутые вольности?

- Греки всегда богатели ремеслом и торговлей. Среди эллинов были великие воины, и они выигрывали великие битвы. Но не этим жила Эллада.

- Понял. Вольности – это возможность лопатой грести серебро. Продолжай, пожалуйста.

Люблю необидчивых. Филомен в амфору не полез, ответил, как полагается. И сразу стало понятно.

- Лугий, что бы ты сделал, если бы хотел передать всю власть в городе воину? Сочинил бы опасность, не так ли?

Это что же, он подозревает во всех безобразиях Александра? Нет, вслух этого не сказал.

- Всё началось с гибели Леонтиска, два года назад. А кто больше всех выигрывал со смертью Леонтиска?

Н-да, люблю душевных и доверчивых!

- А наследники?

- Брось, Лугий, какие наследники? Леонтиск был честнейший человек, после смерти в доме не нашлось денег на похороны. Кратон всё делал на свои средства.

- А при чём тут Кратон?

- Он сын младшей сестры Леонтиска. Приехал в самый день его смерти из столицы. Дядька так ждал этот караван, но увидеть племянника не успел.

Ага, я уже плачу! Кратон, надо думать, тоже. И Александр – громче всех. Нравится мне этот город.

- Стратег не может не понимать, что всеобщая паника ведёт к твердой руке. Ему очень выгодно сложившееся положение. Я не утверждаю, что он стоит за всеми убийствами. Но он ничего не делает, чтобы навести порядок.

- Ну, делает. Меня вот пригласил.

- Уговорить меня отказаться от остракизма? Он сознаёт, что на многих черепках окажется его имя.

- При чём тут черепки? Он просит не ездить пока по реке. О большем мы не говорили.

- Не ездить по реке? Отказаться от торговли, которая одна только и делает город независимым. Много тиранов приходили к власти именно таким путём, Лугий. Мне жаль это говорить, но тобой хотят воспользоваться.

Не люблю, когда мной пользуются. И когда меня дурачком считают, тоже не люблю. Этого даже Длинный не делал, а он-то право имел!

- Ты всё твердишь о черепках? В Танаисе уже черепковали кого-нибудь?

Филомен откликнулся с явной неохотой:

- Это было три раза. Один раз мы изгнали германца Скильда, он был женат на гречанке и по греческим обычаям не получил бы прав гражданства, но это было в год основания колонии. Тогда мы считали своими всех, кто пришёл сюда с нами. Скильд был необузданного нрава, он вздумал драться в храме. За это архонты приговорили отнять ему руку и изгнать вместе со всем семейством. Второй – свой же, грек Аристодим, пойманный на воровстве. Суд приговорил его к клейму и изгнанию. Последним был молодой сын мясника, любящий мучительство. Его народ решил изгнать после того, как он разделал живьём собаку соседа. Никому не хочется, чтобы рядом с тобой проживал сумасшедший.