Огонь и Ветер (СИ)

Но, наверное, именно уверенность во взгляде Джина оказывала самое сильное влияние на Хоарана. Собственно, только из-за этой уверенности он до сих пор не послал Джина ко всем чертям.

Уверенность в том, что он может исчезнуть в любой момент, уйти и уже не вернуться, — Джин почему-то не протестовал, не пытался это изменить, просто знал и принимал. Вероятно, это и держало его крепче любых цепей. Знать, что ты волен уйти, уйти навсегда, а потом вернуться в любой момент — и тебя примут обратно…

Что-то в этом есть, что-то пленяющее.

Хоарану некуда было возвращаться прежде, и теперь, мягко говоря, его несколько ошеломляло наличие человека, который собирался его ждать.

3. Ай учи *

Куда ты идёшь столько лет?

На семь бед — один лишь ответ,

А истины нет и лишь вольному — воля. *

Пальцы Джина медленно перебирали влажные рыжие пряди, и Хоаран довольно улыбался — в мыслях, разумеется. Пожалуй, это одна из немногих вещей, приходившихся ему по вкусу, — по крайней мере, у него не возникало желания пресечь всё немедленно, не сходя с места, или убраться к дьяволу вот прямо сейчас, обрычав всех, кто на пути попался бы.

И пока Джин с воодушевлением копался в его волосах, он старательно изображал крепкий сон, а сам тем временем пытался вспомнить, где оставил свою одежду. Сегодня надо уйти пораньше, всё-таки завтра предстоял последний заезд, а он чувствовал себя так, словно месяц не спал нормально. Не лучший расклад для последнего заезда, а он ещё и победить собрался.

И ему даже в голову не пришло обвинить в чём-либо Джина. Виноватым он счёл себя самого, ведь это он решил, где будет спать, когда и с кем, а не Джин.

Джин слегка отстранился, и ему тут же захотелось вернуть Джина обратно. Чёрт… На самом деле ему всегда чего-то не хватало, словно жил впроголодь — мало, недостаточно: обманчивая сытость, из-под которой в самый неподходящий момент вновь вылезала жажда. И ему не хотелось, чтобы Джин это понял, лучше бы и вовсе не заметил никогда, потому что это могло напугать. В конце концов, это всегда всех пугало, поначалу — даже его самого.

Не зря наставник говорил, что Хоаран всегда хотел слишком многого, а объять весь мир никому не под силу. Вроде как. Просто он в этом сомневался, пусть и верил мастеру. Он считал, что возможно всё, нужно лишь сильно, очень сильно захотеть…

Сейчас он хотел, очень сильно хотел, только желание его было несвоевременным, а объект этого желания, сам того не понимая, ухудшал собственное положение. Джин решил, что он всё-таки уснул, и принялся кончиками пальцев рисовать узоры на его груди, легонько обводя шрамы.

Постепенно глухое раздражение усиливалось: Хоаран никогда не любил проявлений нежности по отношению к себе, разве что совсем чуть-чуть, вскользь, чтобы он не успел понять даже, что произошло. А вот прямо сейчас — явно перебор, ещё немного и…

— Отстань! — рыкнул он всё-таки.

Джин вытянулся на боку и подпёр голову рукой — так и застыл, не сводя взор с Хоарана.

Он беззвучно выругался и повернулся спиной, но даже затылком продолжал чувствовать внимательный взгляд. Досчитать смог до восьми, только голод это не ослабило совсем, поэтому на “девять” он стремительно развернулся и дёрнул Джина за руку, заставив упасть на него, притянул ближе, стиснув в крепких объятиях.

И этот придурок даже не сопротивлялся, наоборот…

Мало того, что он уже не мог сдерживаться, так и сам Джин подливал масла в огонь. Иногда безграничная доверчивость Джина его убивала, вот как сейчас. Как Джин вообще дожил до этого дня? В такие моменты за него становилось попросту страшно.

Припечатав Джина к простыням и вжав в мягкую кровать собственным телом, он, кажется, выдохнул имя…

Руки с силой сжали его плечи, а в тёмных глазах он различил отражение собственного лица. Вот уж точно адский ангел…

— Ещё раз…

Кажется, он моргнул, потому что не понял.

— Назови ещё раз.

Дошло. Но не похоже, чтобы Джин издевался. Вообще-то, вместо японского “Дзин” у Хоарана получалось вполне себе корейское “Чжин”, слегка смахивавшее на английское произношение имени Казамы. И ему даже в голову не приходило, что такая мелочь могла нечто означать: сам-то он собственное имя в устах Джина даже опознать не мог, так что привык уже к “Хоа”, хотя сначала едва не прибил к чёрту за “Хана” *.

Наверное, он повторил-таки имя, быть может, не один даже раз, пока ладони Джина скользили по его спине и плечам: то легко и мягко, то впиваясь ногтями до боли. Сам он машинально проводил кончиками пальцев по внутренней поверхности бедра Джина, тревожа и волнуя, накаляя без того пылающие тела, превращая всё вокруг в поглощающий и безжалостный зной, после которого даже пеплу не суждено остаться.

В Джине вообще всегда было что-то странное и опасное, и выражение “играть с огнём” подходило для описания их отношений как нельзя лучше, не считая того обстоятельства, что Хоаран мог жить только так — играя с огнём.

Пальцы прочертили линию по коже, ладонь подхватила ногу почти у самого колена, впившись слегка в мышцы ногтями. Это он умел — одним прикосновением показать человеку рай. Вот и сейчас, поглощённый приближающимся восторгом, он позволил Джину увидеть рай, сорвал с его губ стоны и мольбы, превратил желание в одержимость, чтобы Джин смог выдержать то пламя, которое бушевало в его крови.

Похоже, Джин прав — он слишком осторожен с ним, но иначе у него не получалось. Его пугала перспектива “сломать” однажды этого человека. И не потому, что Джин был хрупким, вовсе нет, но Хоаран отчётливо видел его уязвимость, все слабые стороны — и теперь видел их даже отчётливее, чем когда-либо ещё. Это не значило, что отныне его отношение к Джину смягчилось бы — ещё чего! Всё осталось бы по-прежнему, вот только играть на слабостях Джина он не стал бы ни за что. Глупо, наверное, но его представления о честной игре всегда сильно отличались от общепринятых.

Выплеснув огонь и восстановив худо-бедно дыхание, он опять оставил яркий отпечаток на шее Джина, но ему нравилось видеть его там. Всё-таки Хоаран не лгал — он действительно не намеревался делиться. Ему мало оставить следы внутри тела Джина, ещё и снаружи надо — и чем больше, тем лучше. Конечно, Джин не его собственность, и никто из них даже понятия не имел, как долго продлилась бы эта связь, но пока они окончательно не поставили жирную точку, Хоаран не собирался делиться ни с кем.

То, что Джин не желал видеть рядом с собой кого-то иного — только одного его, рыжего упрямца, Хоарану просто в голову не приходило. Он не привык быть нужным кому-то — он привык быть сам по себе.

— Уже уходишь? — приподнявшись на локтях, спросил всё ещё задыхающийся немного Джин.

Он промолчал, лишь провёл губами по твёрдой скуле, виску и тут же слетел с кровати, чтобы запереться в ванной и не передумать.

Он не знал, что взбрело в голову Джину, и почему тот продолжал эту непонятную игру. Это, в общем-то, даже не его дело, но раз уж выпала возможность сыграть, то почему бы и нет?

Ему самому ничего не требовалось, он прекрасно обходился всю жизнь один и умел ценить то, что имел на данный момент.

А вот мог ли этим же похвастать Джин?

4. Эндзэру

Не узнаешь — не спасёшь,

Не полюбишь — не вернёшь

Своих надежд, развеянных по снам. *

Он растянулся на жёсткой кровати за час до рассвета. Спать хотелось зверски, хотя он почему-то совершенно не ощущал усталости, однако должен бы… И зря он ушёл вот так вот, при бодрствующем Джине. Чёрт, вышло как-то…

Хоаран вздохнул, отыскал большим пальцем левой руки центр правой ладони, слегка нажал и сначала медленно, а затем всё увереннее принялся массировать нужную точку. Времени на отдых всё равно оставалось ужасающе мало, но он не привык сдаваться так легко, обладая к тому же ещё и припрятанными в рукаве козырями.

Будильник взревел через полтора часа, а чувство такое, словно минуту назад закрыл глаза… И всё-таки он опоздал. К счастью, ещё шла полным ходом проверка гоночных лёгких байков и разогрев, а эти процедуры могли провести и без Хоарана.