Современная болгарская повесть

Танцующие пары расходились по местам, и Сираков прислонился к колонне, уступая им дорогу.

Мимо столов прошла женщина с голыми плечами, лениво покачивая бедрами. Немного погодя она вернулась, раздавая кивки и улыбки. Сираков узнал эту женщину, и его обдало горячей волной.

— Христина! — воскликнул он.

С выражением приятного изумления женщина направилась к нему.

— Господи, а тебе-то что здесь надо? — тихо сказала она, протягивая ему обе руки, уверенная, что он возьмет и поцелует их. — Какая фантастическая встреча — мы целую вечность не виделись!

Он прижал к губам ее пальцы, задержав их.

— Я должна идти, — сказала она наконец, со смехом отнимая руки. — Откуда? Ты какой-то странный — нельзя сказать, чтоб у тебя был светский вид, вот уж нет!

Коротко рассказал он ей о своем последнем плавании и словно с этого момента отделался наконец от груза прошлого, которое давило на него.

— Ты все так же словоохотлив, — заметила она. — И не постарел, даже не изменился… Стройный, красивый… А как я?

— Отвык делать комплименты, да ты и не нуждаешься в них.

— О, вот это комплимент! — Она подмигнула. — Я слишком хорошо знаю: я похожа на человека, который бежит от себя и ни на минуту не может от себя избавиться. Это какой-то кошмар!

Она засмеялась. Смех ее был неприятен, наигран.

— Кроме того, у меня есть дополнительные симптомы: постоянно принимаю ухаживания какого-нибудь юнца, а это верный признак, что я состарилась!

— Разгони мальчишек и не будешь иметь никаких доказательств возраста!.. Даю тебе этот совет только потому, что не чувствую себя юнцом!

Она задумалась над этой двусмысленностью, улыбнулась и сказала:

— Если у тебя нет ничего определенного на этот вечер, я приглашаю тебя к нашему столу. Сегодня я как раз с одним из таких «молодых»…

Он поблагодарил ее легким поклоном и проследовал за ней.

Время от времени она оборачивалась, словно охваченная желанием прижаться к его груди.

«Много пила», — подумал он.

— Подожди! — Она остановилась. — Этот освещенный зал… с этими люстрами под хрусталь… даже эта музыка… и ты, в белом костюме!.. Не правда ли, все это было давно загадано?

— Я не понимаю тебя, — засмеялся он, но она так и не вышла из состояния странной задумчивости.

— А мне все это знакомо… может быть, какой-то сон… может быть, что-то иное… Ты веришь в способность предвидеть?

— Я не задумывался над этим…

— А я до, ненормального живу этим. Мальчики тут понанесли таких книжек, главным образом оккультные, — и книги переходят из рук в руки по всему гарнизону. Это здесь сейчас модно! Все стремятся узнать будущее и изощряются кто во что горазд!

«Потому что с настоящим не в порядке».

— А ты, я вижу, — продолжала она изменившимся голосом, — все такой же положительный… непоколебимый. Не женился? Браво!.. За эти годы я вышла замуж и успела развестись… Затем попала сюда. Впрочем, не все ли равно куда? Каждый играет свою роль как можно бездарнее, словно нарочно, чтобы отравить жизнь другим… И какая скука, боже мой! Немцам нельзя отказать в таланте делать все скучным вокруг себя. «Фройлейн, — она явно изображала кого-то, — если мое лицо, такое несимпатичное в сравнении с вашим, вам не неприятно, то осмелюсь вас пригласить…» Ха-ха! Цитирую тебе дословно предложения, которые часто слышу в конце рабочего дня… А вот и он!

Молодой офицер, сидевший за столом, поднялся. Прежде чем обратить внимание на Сиракова, он вопросительно посмотрел на Христину.

— Я сделала открытие, Эрнст! Вот человек, который не скучает, потому что ему не составляют компанию такие, как я и вы!

Немец протянул руку Сиракову и при этом резко наклонился, словно для того, чтобы показать, как хорошо он подстрижен. Он оказался обладателем тонких, с презрительным выражением губ и нежной розовой кожи, пахнущей туалетным мылом. Уважение к самому себе и незнание жизни было написано на его лице.

Звали его Кюнеке.

— Эрнст Кюнеке, — повторил он, наливая вино Сиракову. — Где плаваете, капитан?

В этот момент Сираков старался отгадать, каковы отношения между Христиной и лейтенантом, потому что хотел знать свое место в этих отношениях.

— По морям, — ответил он.

— Это заявка на остроумие? Не так ли?

— Болгарам свойственно чувство юмора в большей мере, нежели немцам, Эрнст, — вмешалась Христина. — Примите это не обижаясь, просто как национальную особенность.

— Что вы, фройлейн! Мы также за остроумие, кроме того, которое направлено против нас…

— Не каждый имеет силы смеяться над самим собой, — заметил Сираков.

— Потому что не каждый имеет силы сохранить достоинство, особенно в трудных обстоятельствах, — сказал Кюнеке не скрывая неприязни, тоном, который был здесь весьма распространен. — А у вас были неприятности в море?

— Назовите мне хоть одно место, — живо откликнулся Сираков, — где сегодня нет неприятностей, один островок, хотя бы на краю света, и я поведу корабль к нему!

— В данный момент мне пришел в голову остров Поля и Виргинии, — сказал Кюнеке, засмеявшись и поглядев на Христину.

— Если и существует еще такой остров, то он уже кем-то заминирован, — твердо произнес Сираков.

— О-о, отчаяние? Или усталость? Так рано? — с оттенком покровительства констатировал Кюнеке. Тонкие брови его приподнялись, губы искривила презрительная улыбочка. — Великолепный номер: корабль покидает строй, взяв курс на призрачный остров!

И Сираков вспомнил последнее свое плавание, ночь перед приходом в Салоники. Взволнованные близостью берега, в страхе перед торпедированием, матросы не уходили с палубы… Многие плакали, когда на рассвете показался город. На фоне пережитого казино выглядело глубоким подленьким тылом, местом для показного героизма.

— Между сушей и морем всегда была разница, — тихо сказал Сираков. — Есть и теперь. И еще больше!

— Вы преувеличиваете, капитан! — все тем же тоном чуть ли не сожаления возразил Кюнеке. — Наверное, на вашем корабле есть немецкая артиллерия?

— Да, есть.

— Вот видите! Немецкий народ не уходит от опасности. Он ищет опасность, чтобы с решительностью преодолеть ее. Слышали вы тех, что пели здесь? Завтра они отправляются на фронт. А там убивают… Немецкий народ самоотверженно сражается на фронте протяженностью в четыре тысячи километров! И это — главный залог того, что мы непобедимы. Победим мы!.. Нас и здесь убивают, но мы повторяем партийный девиз: «Всегда на своем посту, и никогда не бездействовать…» Выпьем за эти великие слова, капитан!

— Эрнст, вы говорите серьезно, и с вами скучно, — сказала Христина.

— Вне войны немецкий офицер может быть отличным кавалером, фройлейн Христина, — с легким укором пояснил Кюнеке. — Выпьем за нежность, которой война доставляет страдания.

Подняв бокал, он умильно поглядел на нее.

«Уверен, что он ее любовник и поведет ее сегодня в свою квартиру. Впрочем, ей действительно скучно с ним».

— Как ты намерена провести эту ночь? — спросил он по-болгарски, наклонившись к ней.

— Я? Эту ночь?

— Да, эту ночь.

Кюнеке отвернулся в сторону, показывая, что он не любопытен.

— Спать, конечно. А что же еще?

— Хочу показать тебе корабль.

— О!

Она придавила окурок в пепельнице.

— Должна признаться, — наконец заговорила Христина, — то, что у других было бы чистым нахальством, у тебя выглядит иначе.

Она внимательно разглядывала его лицо, обветренное лицо сорокалетнего мужчины, словно с каким-то грубым изяществом изваянное из гранита, прочерченные вертикальные морщины около губ, полуприкрытые веки, из-под которых пристально смотрели глаза, проникая в тайную сущность людей. Это лицо было привлекательным, потому что свидетельствовало о пережитых испытаниях… И наверно, потому, что Сираков был углублен в себя, он не заметил знака, который Христина сделала Кюнеке. Это был знак, понятный только им двоим.

— Что ты подумаешь, если я тебе откажу? — спросила она кокетливо Сиракова.