Современная болгарская повесть

Поднялся такой хохот, посыпалось столько комментариев, что я не сумел толком ничего записать. «Нет, вы придумали! Они оба смеются над нами!» — слышал я.

Пшевальский (или Пжевальский) сошел с подиума и пытался убедить собравшихся, что на свете нет ничего случайного:

— При чем тут совпадение? Это предопределение, судьба!

— Ошибаетесь, леди и джентльмены! — Миллету, наконец, удалось перекричать всех. — Ошибаетесь, ибо вы относите этот случай ко мне и Фрэдди, так как и он, и я, «на счастье иль на беду», как поется в песне, рождены под знаком зодиака, именуемым Элизабет. Но, клянусь вам, юная болгарка не удостоила внимания ни меня, ни — позже — знаменитого Фрэда Барнаби — вы уж не обессудьте, дорогой! И коль скоро речь зашла о ней, то я вынужден с прискорбьем объявить, что девушка с первого взгляда увлеклась нашим Александром Петровичем, а он, обычно стойкий перед женскими чарами, тут сделался сам на себя не похож. Когда он внимал ей либо взирал на нее, глаза его мягко блестели, каждое движение дышало лаской, хотя обстановка не располагала к этой нежданной душевной перемене.

Вета объяснила, что они бежали из Пловдива, оттого что какой-то высокопоставленный турок пожелал забрать ее в свой гарем. Они рассчитывали укрыться у родных в соседнем селе, но нашли там лишь пожарище. Окрестные хутора тоже пылали. Так что пришлось бежать дальше, — единственной надеждой были братушки. Увы, в тумане они сбились с пути. Вместо того чтобы попасть к спасителям — угодили прямо в логово зверя.

«Какое счастье, что появились вы!» — сказала Вета, содрогаясь при воспоминании о долгих часах страшного ожидания.

«Что в городе?» — вступил в разговор бай Никола.

Он обратился к ней по-болгарски, но русский и болгарский так близки, что я с грехом пополам понимал его.

Только тут отвела она взгляд от Саши.

«Я же говорила, — отвечала она. — Наши все попрятались…»

«А женщин увозят? — не сдержался бай Никола.

Я знал, что заботит его. Да он и не стал скрывать. — Не слыхала ты чего о дочери Марко Башмачника, Теменугой звать? Статная такая, красавица вроде тебя? Вспомни, девушка, они возле Небет-тепе живут!» — с волнением упрашивал он, угадывая по выражению ее лица, что не знает она той, о ком он справляется.

«Наш дом возле реки, сударь, — отвечала Вета. — Может быть, батюшка знает. Я-то напоследок не смела выходить за порог».

Бедный бай Никола! Он только мотнул головой и стал искать глазами священника. Но в это мгновение к Александру Петровичу приблизился поручик Глоба и что-то зашептал ему на ухо. «Лес… Положительно… Решает скорость…» — слышали мы только, да еще видели горевшие ровным светом глаза.

«Ясно!» — сказал Бураго, и озабоченное выражение вновь вернулось на его лицо. Окинув сверкающим взглядом бивак, где расправлялись с недожаренными барашками драгуны, он скомандовал:

«По коням! Выступаем!»

Нелегко оставить сочные куски мяса, от которого вздымается благоухающий пар. Драгуны, продолжая жевать, со смехом и шутками, пренебрегая неприятелем, что попрятался в окрестных рощах, направились к своим лошадям. Но прежде чем они успели сесть верхом, последовала другая команда:

«Подбросить в костры дров!»

То была, разумеется, мера предосторожности, и огромные костры вступили в единоборство с туманом — пусть наблюдающие издали османы думают, что сюда нахлынул целый казачий полк.

После этого можно было уже двигаться в путь. Батюшку, попадью и мальчишку драгуны посадили на лошадей впереди себя. Но с поповной дело обстояло сложнее. Каждый желал бы посадить ее к себе в седло и обнять. Каждый, повторяю, включая меня. И сильнее всех, быть может, наш капитан. Обычно быстрый, решительный, сейчас он стоял среди костров и все оглядывался на Вету, ожидая, чтобы она выбрала его коня.

— Ну, это уж ваша фантазия! — запротестовал кто-то из нас.

— Не спорю, — широко улыбнулся Миллет. — Конечно, это всего лишь моя догадка. Да еще и теперешняя. Тогда меня лишь поразила нерешительность Александра Петровича. Но к его и к нашему облегчению девушка объявила, что умеет ездить верхом. Лошадь нашлась. Так что несколькими минутами позже эскадрон и его нежная спутница покидали Урфанский бивак — разумеется, после того, как по распоряжению Глобы раненым туркам были заткнуты рты.

С шумом ворвались мы в этот лагерь, а покинули его неслышно, точно призраки. Даже кони, казалось, ступали по снегу мягче, бесшумно.

Вскоре тьма вновь окутала нас. Костры — наш ориентир — остались позади, и перед нами распростерлась пушистая, бесплотная неизвестность.

Я ехал молча, бай Никола позади меня шепотом переговаривался со священником. Я не сомневался, что речь шла о Теменуге — не знал ли батюшка ее, не увезли ли турки ее с собой? Я пытался вообразить себе незабываемую эту избранницу его сердца. В болгарках, доложу я вам, есть какое-то особое очарование — причудливая амальгама севера и юга: миловидность и сила, нежность и пылкость, робость и страстность…

— Э-э, Миллет! Вы проявляете такую осведомленность… Где в точности находится эта страна? — Мастерская вновь наполнилась веселыми возгласами, и оживленней всех звучал голос доктора: — Это весьма любопытно, господа! Даже с научной точки зрения! Да, да! Главное — с научной точки зрения!

Фрэнк только пожал плечами и продолжал:

— Итак, покачиваясь в седле, рисовал я в своем воображении возлюбленную бай Николы — присутствие поповны наделяло ее портрет живыми чертами. Я видел большие глаза, взгляд, заставлявший робеть; сильный стан, который не удавалось скрыть и полушубку. Даже неожиданное умение ездить верхом, заставившее драгун вдруг позабыть об опасности, что подстерегала их в лесу, — да, даже дерзкая эта езда каким-то образом добавлялась, чтобы создать образ любви, устоявшей перед годами разлуки!

Я и сам чувствую, что нарушаю в своем рассказе соотношение между мысленным и действительным. Но, право, одно заключено в другом, как рука в перчатке, и, предаваясь игре воображения, я всматривался во тьму, объезжал преграды обледенелых рисовых полей, коварных сугробов и пуще всего боялся наскочить на один из тех призраков, что фыркали и пыхтели рядом, подобно мне направляясь навстречу неизвестности. Иными словами, я тоже делал все, чтобы выйти невредимым из непомерно рискованного предприятия, за которое мы взялись.

Я имел глупость заранее объявить вам, что ни один из нас не поплатился жизнью. Так оно и было. Однако на каждом шагу подстерегали нас всякого рода неожиданности. Едва приблизились мы к засыпанному снегом лесу, едва Бураго предупредил нас, чтобы смотрели в оба, как пронзительный крик, даже не крик, а вопль разорвал тишину. Догадываетесь, кто кричал? Конечно, попадья. Драгун недостаточно крепко держал ее, и она плюхнулась в глубокий сугроб. Нет, она не расшиблась. Толстый тулуп служил ей надежной защитой. Но столько глоток испустили разом проклятья, что с трудом можно было услышать взволнованный голос священника.

«Да подымите же ее скорее, чего вы ждете!» — прозвучал нетерпеливый приказ капитана.

Однако засевшие в лесу турки уже обнаружили нас, и поднялась беспорядочная стрельба. Я увидел быстрые вспышки, сотни размытых туманом огоньков. Потом и с другого бока от нас затрещали выстрелы. Там тоже замерцала целая гирлянда огоньков. Не напоминает ли это вам Сциллу и Харибду? Но благодарение всевышнему — нас спасло недоразумение и… страх! Турки, вероятно, решили, что казачий полк, занявший их бивак, теперь разыскивает их в темноте, намереваясь атаковать. Мигающие огоньки поредели, начали отдаляться, предпочтя благоразумную дистанцию грозной неизвестности. Вновь простор звенел от выстрелов, но пули блуждали где-то в стороне, и осторожность была уже излишней. Мы мчались что было сил. Вскоре выстрелы остались позади, однако опасность не исчезла. Дверца мышеловки с шумом захлопнулась за нами. Не оставалось ничего иного, как двигаться вперед.