Река Джима

Она нашла шест, который один из лодочников во время нападения использовал в качестве боевого посоха. Как тщетны оказались их усилия! Но человек одинаково мертв как с проломленным посохом черепом, так и изжаренный парализато-ром. Арфистка привязала всякнаряд к шесту и воткнула его в землю.

Южный ветер поймал ткань и развернул ее. Это было зеленое знамя Арфалуна: арфа в объятиях полумесяца.

Воины о чем-то возбужденно заговорили друг с другом. Затем вперед шагнул вождь и, обняв Мéарану, легко поцеловал ее в обе щеки.

— Наконец-то ты пришла, — перевел Водный Стебель. — Наконец-то ты пришла.

XIV

ГРАД НА ХОЛМЕ

Каноэ стремительно шли вверх по течению. Позади поднимался темный столб дыма от подожженного дурма. Второй дурм отправили по реке вместе с другом Водного Стебля на борту и с посланием, что арфы забрали себе женщин ущельцев и что в Ревущем ущелье раджилурам больше не рады. Лодочнику оставили лишь длинное весло, чтобы держать дурм на стремнине, но ему сохранили жизнь, а это само по себе было ценным подарком. Арфы сначала хотели вырезать послание на его коже, но Водный Стебель попросил вождя пощадить парня.

— Ксудафа был мне хорошим другом, — сказал он. — Мы обменялись поцелуем дружбы. Как я могу отнять у него то, что дал по своей воле?

Отряд Мéараны разделили, и все, что она слышала, был лишь плеск Мультавии да ритмичный напев воинов на веслах. Рев водопада становился громче, каньон превратился в узкий разлом между отвесными скалами. Мéарана заметила выше по течению нисходящую череду порогов.

Они миновали изгиб Мультавии и увидели почерневшие развалины укрепления, пару десятков людей за деревянным частоколом и надзирающих за ними воинов арф.

— Свечной Город, — предположил Донован. — Эти несчастные — сородичи Дьямоса. Он торговал голубями? Что, если хотя бы один из тех голубей был почтовым и донес сюда послание?

— Вряд ли, — ответила Мéарана, — да это уже и не важно.

— Полагаю, арфы каким-то образом прознали и разграбили здесь все. Это важно, поскольку они поклоняются арфе. Кто знает, как бы все обернулось, если бы на лодочников напали сородичи Дьямоса?

— Отец, тише. Мне нужно подумать.

Донован погрузился в молчание, и во внезапном приступе раскаяния Мéарана положила руку ему на колено.

— Извини. Просто между почетным гостем и пленником прочерчена тонкая линия. Помнишь Джимми Барселону с Чертополохова Пристанища?

— Судя по тому, что я увидел, тебе ни в чем не откажут.

— Судя по тому, что увидела я, наши жизни принадлежат вождю, и он вправе сделать все, что взбредет ему в голову. Если он захочет посадить арфистку в деревянную клетку, чтобы она развлекала его по первому слову, кто помешает ему? Если он захочет сохранить арфистке жизнь и убить всех ее спутников, что я смогу сделать, кроме как пригрозить ему сатирой?

— Думаю, эта угроза для него не будет пустым звуком.

— Не знаю, какую защиту дает мое положение.

— Так спроси у Водного Стебля.

— Боже, нет. Он нам не враг, но и не друг. Ему может казаться, будто он нам что-то должен, поскольку мы разрешили ему укрыться вместе с нами за скалой. И он мог усвоить более глубокую концепцию морали в старой империи.

Донован фыркнул.

— Не заметил каких-то особо глубоких концепций морали ни у Лафеева, ни у Слоофи, ни у лодочников.

Он окинул взглядом сожженное укрепление.

— Только посмотри, — сказал он, указав пальцем. — С утесов свисают веревки. Вот как арфы напали на город. Они обвязались веревками и спрыгнули с вершин. Ближайший аналог воздушного налета из всего, что видел этот мир.

— Билли может притвориться моим слугой. Он знает, как играть эту роль. Тедди и Поули — моими телохранителями. Арфы поймут, почему арфистка путешествует с охранниками и слугой. Но кем мне представить Софвари?

— Или меня, — добавил Донован.

— Ты мой бонгко. Ты играешь на барабанах и задаешь ритм.

— Мéарана, я не отличу алап от джалы.

— Тебе и не нужно. Лодочники сломали твои барабаны, и ты должен пройти ритуал очищения, прежде чем взять новый комплект. А ты не сможешь сделать этого до тех пор, пока не вылечишь руку.

— Моя рука… — Донован внимательно осмотрел конечность. — О да.

Он согнул пальцы и покрутил запястьем.

— Софвари, — наконец сказал он. — Ты ему нравишься.

— Такого поворота я не ожидала, и он может быть… назойливым. Но у него красивое тело и хорошо подвешенный язык, а подобное сочетание встречается не столь часто, чтобы так просто отмахиваться.

— Когда Боквана повалил тебя, я думал, что умру.

— Боквана?

— Рулевой с «Зеленого лебедя». Громила. Когда он бросился на тебя, я проклял себя за то, что стоял сбоку, а не рядом с тобой.

— Так его звали? Я с ним даже не познакомилась. Что ж, теперь мы лучшие друзья. Кто может быть ближе друг другу, чем убийца и жертва?

— Когда Софвари выжег Бокване мозги, я полюбил его, как сына.

Она нанесла смертельный удар. Четыре раны в живот. Возможно, выстрел Софвари был лишним, но до чего приятно вспомнить, что он сделал это ради нее.

Каноэ причалило к берегу.

От Ревущего водопада к предгорьям поднималась хорошо проторенная тропинка, на которой в самом узком месте можно было устроить засаду, но те, кто охранял дорогу, погибли, и ею завладели арфы. Водопад с ревом низвергался с утесов высотою в триста футов, в брызгах воды переливались бледные радуги. Все было влажным, повсюду сверкали капли.

Арфы разгрузили каноэ и перебросили тюки на спину химмеров — местной разновидности ослов, полуводных в сезоны дождей и способных накапливать жир в спинных горбах в засуху. Отнятых у причитающих матерей мальчишек-ущель-цев приставили погонять животных.

— Взгляни на это с позитивной стороны, — произнес Фудир. — По крайней мере, нас ведут в нужном направлении.

Он кивнул на возвышающуюся гряду далекого Коббер-джоббла, чьи снежные шапки сияли под полуденным солнцем.

Они шли целыми днями. Каждое утро с гор спускался холод, и после быстрого завтрака они снова трогались в путь. Во время полуденных остановок погонщики поправляли поклажу, крепче затягивали подпруги на химмерах, и все пили горький отвар из листьев какао, чтобы легче перенести высокогорную болезнь, которая начинала проявляться у жителей низин. Ночью вокруг лагерных костров воины пели резкими гнусавыми голосами, от которых Билли скрипел зубами, а некоторые играли на свистульках дикие пронзительные мелодии.

Мéарана собирала все впечатления, чтобы однажды сыграть об этом приключении удобно усевшимся слушателям с Ди Больда и Иеговы, с Абалона и Верховной Тары, которые в своем невежестве сочтут, что легко перенесли бы подобные испытания. Спиральный Рукав большой, но он далеко, и прихоть приграничного вождя в головном уборе из перьев значила здесь больше единой воли Верховного Шинейда.

Наконец они выбрались на плато, где выли ветра и росли причудливо искривленные деревца. Они снова увидели Муль-тавии. Их встретили каноэ, волоком перетащенные по берегу реки. Погонщики ослов к тому времени перестали лить слезы и встретили разгрузку животных с горящими, решительными взорами.

Каноэ арф выглядели красивее, чем у ущельцев. Носы их кораблей украшали фигуры львов, грифонов и сказочных зверей, которые держали в когтях арфы. По всей длине бортов вились ярко раскрашенные узоры. Водный Стебель сказал ей, что каждый узор и тотем на носу обозначают определенный клан. Раньше ему не доводилось видеть так много кланов, собравшихся вместе.

— Там лежит страна арф, — произнес Водный Стебель, указывая мимо Второго водопада на горы Кобберджоббл. — Но вождь говорит: это плато теперь наш дом. Прошлый урожай был беден, и многие умерли в месяц Большого Голода, поэтому он повел нас вниз на поиски славы. Ущельцев согнали с утесов, а воины медведей вторглись в долину Теларнак. Ни один вождь арф прежде не покорял столько земель.

— Он — самый настоящий Элиша Бо Ванамеер, — согласился Донован, и Мéарана вспомнила, как юный Зорба де ла Суса убил Народную Надежду.