Очень далекий Тартесс (др. изд,)

Органный концерт кончился, на экране замелькали кадры комедийного фильма. Риг-Россо с каменным лицом выделывал невероятные трюки. Андра заулыбалась, глядя на визор.

А мне не было смешно. С горечью думал я о том далёком дне, дне бегства с Венеры, который странным образом как бы обозначил некую границу между нами.

Запищал видеофонный вызов. Я вынул видеофон из нагрудного кармана, нажал кнопку ответа. На экранчике возникло нечто лохматое, непонятное, затем оно сдвинулось вверх, и я увидел лицо Феликса.

— Улисс, ты?

— Да! — сказал я обрадованно. — Здравствуй, Феликс.

— Где ты находишься? Можешь ко мне прилететь?

— А что случилось?

— Ничего не случилось. Прилетай, вот и всё.

Глава седьмая

БОРГ

Аэропоезд домчал меня до Подмосковья за семнадцать минут. Город, ещё в прошлом веке разросшийся вокруг Института физических проблем, уже зажёг огни в ранних зимних сумерках. Мне пришлось пройти несколько пустынных кварталов старой части города, обречённых на слом, там и сейчас бухало и рушилось, автоматы делали своё дело.

Феликс жил в старом доме-коробке на границе новой части города. Автоматы-бульдозеры подобрались к этому дому почти вплотную, и мне казалось, что в нём никто уже не живёт. Окна были освещены только в последнем, пятом этаже.

Лифта в доме не было, и я взбежал наверх. Во всех этажах двери стояли настежь, дух был нежилой. У квартиры Феликса я позвонил, но не услышал звонка. Я нажал на ручку, дверь со скрипом отворилась, и я вошёл в крохотный Г-образный коридорчик с обшарпанными стенами. Дверь ванной была снята с петель и прислонена к стене, из ванны, залитой коричневой жидкостью, тянулись в комнату толстые кабели.

Квартира, должно быть, не отапливалась. От тусклой лампочки под низким потолком, от неуютного застоявшегося холода — от всего этого мне стало вдруг печально.

Я заглянул в комнату. Феликс в немыслимом комбинезоне из синтетического меха, какие увидишь разве в музее полярной авиации, стоял спиной ко мне и с кем-то разговаривал по видеофону. В скудном свете представилась мне картина полного запустения и изумительного беспорядка, достигнутого, как видно, многолетними настойчивыми стараниями. На столах, на полу и подоконниках стопками и вразброс лежали рукописи, магнитные и перфорированные информкарты, плёнки — вперемешку с полотенцами, обёртками от еды, пластмассовыми тарелками. На пыльном экране визора красовалась незнакомая мне математическая формула, выведенная пальцем. Посреди комнаты стоял мажордом, передний щиток у него был снят, из глубины узла управления командами тянулся провод, грубо подсоединённый к вычислительной машине типа «Рион»: очевидно, Феликс использовал логическую часть робота для расширения оперативности вычислителя.

— Хорошо, хорошо, — говорил Феликс в коробку видеофона. — Завтра обязательно.

— Я слышу это уже второй месяц, — отвечал мужской голос с отчётливыми нотками безнадёжности. — Ты меня просто убиваешь, дорогой товарищ. Ты срываешь план, ты прогоняешь ребят, которые хотят тебе помочь…

— Хорошо, хорошо, завтра, — повторил Феликс.

— Ты мёрзнешь, как черепаха в холодильнике, вместо того чтобы жить в гридолитовом коттедже с современными удобствами…

«Этот человек доведён до отчаяния», — подумал я.

— Завтра непременно, — сказал Феликс и выключился.

Он кивнул мне и присел на угол стола, подышал на пальцы, потёр их. Мне показалось, что я слышу чей-то негромкий храп.

— Хочешь перчатки? — сказал я.

— Нет. Садись, Улисс. Где-то тут было вино. — Феликс огляделся. — Поищи, пожалуйста, сам.

— Не хочу я вина. Зачем ты меня вызвал?

— Ах да! — Феликс подошёл к двери во вторую комнату, приоткрыл её и позвал: — Старший, выйди, пожалуйста, если не спишь.

Храп прекратился, раздался звучный продолжительный зевок. Вслед за тем из тёмной спальни вышел невысокий плотный человек лет сорока, в котором я с изумлением узнал конструктора Борга. Того самого, который назвал моё выступление на Совете бредом.

У него был мощный череп, покрытый белокурыми завитками, и грубоватое простецкое лицо. С плеч свисало клетчатое одеяло. Зевок он закончил уже в дверях.

— Ага, прилетел, — сказал Борг хрипловатым басом. — Вот и хорошо. Погоди минутку.

Он притащил из спальни обогревательный прибор и бутылку вина. Решительным жестом скинул со стула кипу старых журналов и велел садиться. Затем вручил мне стакан и плеснул в него вина.

— Вино скверное, но высококалорийное, — сказал он и хлебнул, как следует из своего стакана. — Единственное спасение в этом холодильнике. Вытяни ноги к обогревателю, пилот, не то окоченеешь с непривычки.

— Опять вызывал Шабанов, — сказал Феликс и подышал на пальцы. — Надо будет завтра перебраться.

Борг только усмехнулся.

— Слушай, пилот, — отнёсся он ко мне. — В высокопарном вздоре, который ты нёс на Совете, было одно место, которое, собственно, и побудило меня познакомиться с тобой поближе. Ты сказал что-то о Нансене. Будь добр, изложи в развёрнутом виде, а я посижу и послушаю.

У меня не было никакого желания говорить с ним о Нансене, да и на любую другую тему тоже. Но тут я уловил его повелительное менто: «Начинай».

С детства моим идеалом были путешественники типа Фритьофа Нансена. Я много и жадно читал об этих людях, презревших обыденность. «Их вела жертвенная любовь к науке и человечеству», — мне запомнилась эта фраза из какой-то книжки. Времена этих людей прошли давным-давно. Плавание в Арктике и полёты на экрапланах над снегами Антарктиды не более опасны ныне, чем прогулочный рейс по озеру Балатон. Но началось освоение околоземного космического пространства. Юрий Гагарин сделал первый виток вокруг шарика и приземлился в корабле, охваченном пламенем (в те времена использовали специальную обмазку, принимавшую на себя нагрев от трения в плотных слоях атмосферы). Прорыв сквозь радиационный пояс, высадка на Луне. Героический полет Дубова к Венере. Скитания экспедиции Лонга в зыбучих марсианских песках. В более близкие к нам времена — исследования Замчевского на внутренних планетах, полёты Рейнольдса, «человека без нервов», к Юпитеру, сатурнинская эпопея Сбитнева и Крона, загадочная гибель храброго Депре на Плутоне.

«Жертвенная любовь к науке и человечеству…»

Да нет же. Не надо громких слов. Просто они шли, потому что не могли не идти. Если бы не они, пошли бы другие. Кто-то ведь должен был пройти первым.

И вот — Система обжита. Ну, не совсем ещё обжита, но люди побывали всюду. Есть Управление космофлота. Горький опыт пионеров, их счастье и муки уложены в параграфы учебных программ и наставлений, на двух десятках линий в строгом соответствии с расписанием осуществляется навигация.

В бортовых журналах в графу «Происшествия» пилоты вписывают спокойные и привычные слова: «Без происшествий».

И очень хорошо. Не нужны происшествия, когда ведёшь пассажирский корабль или грузовик, набитый оборудованием и продовольствием для дальних станций.

Правда, изредка мир будоражат сенсации. Ледяной человек Плутона. Меркурианские металлоядные бактерии. Космические призраки, которые видел Сбитнев за орбитой Нептуна, видел на инфракрасном экране, иначе их не увидишь, и я помню, как расширились глаза у этого старого космического волка, когда он рассказывал нам, первокурсникам, о своей встрече с призраками. «Без происшествий». И правильно. Пилотам они не нужны. Их обучают для того, чтобы они выполняли рейсы именно без происшествий.

Наше поколение космонавтов немного опоздало родиться. Не знаю, хватило бы у меня духу стать на место Гагарина, если бы я жил в те времена. Может, и не надо было мне идти в космолетчики? Сколько работы на Земле, сколько задач! Исследование недр планеты родило профессию подземноходников. Глобальная энергетика, использование поля планеты — разве не интересно монтировать концентраторы на полюсах…

Но я — космолетчик. Просто я люблю это дело и не хочу ничего другого. Такая у меня работа.