Праксис

Каковы бы ни были движущие ими причины, великие господа умирали один за другим, и смерть каждого из них сопровождалась смертями дюжины преданных подданных. И вот теперь, к году двенадцать тысяч четыреста восемьдесят первому от Торжества Праксиса, остался только один из них.

И судя по всему, он не собирался надолго задерживаться на этом свете.

В вестибюле штаба на стене висела карта империи, на которой были изображены связанные межпространственными тоннелями миры, подчиненные Заншаа. Она имела мало общего со схемой расположения галактик вокруг Заншаа: межпространственные тоннели не вели в ближние галактики, поскольку могли связывать любые две точки во вселенной. Многие из галактик, указанных на карте, были расположены так далеко от Заншаа, что затруднительно было бы сказать, где именно в пространстве они расположены. И не только в пространстве — тоннели шаа шли не только сквозь расстояние, но и сквозь время, и тоннель, покрывающий восемьсот световых лет, мог вести к тому же и на 800 лет назад, а может быть, вперед — или на любой другой отрезок времени в этих пределах.

В этом не было никакого парадокса. Свет распространяется с конечной скоростью, и добраться до другой звезды достаточно быстро для того, чтобы повлиять на ее историю, невозможно — разве что если воспользоваться межпространственными тоннелями, но в таком случае обязательно обнаружишь, что шаа побывали там раньше тебя.

От шаа никуда нельзя было деться. И никуда не деться было от истории, волей которой Гарет Мартинес родился провинциальным пэром, объектом покровительственного отношения более родовитых господ. Нельзя было вернуться в прошлое и исправить допущенную им ошибку, из-за которой командующий флотом Эндерби разъярился на него.

Нельзя было исправить ни своих ошибок, ни ошибок, совершенных цивилизацией или даже самой историей. Оставалось только жить с ними.

Тяжелые конверты с приглашениями оттягивали его левую руку. Он перебросил их в правую и двинулся дальше, к помещению, где дежурили кадеты. По пути он взглянул на нарукавный дисплей, не пришло ли на его имя новых сообщений.

«Может быть, в другой раз».

Послание прапорщика Таен светилось на левом рукаве форменной куртки Мартинеса, сотканной из хамелеоновой ткани. К ним не прилагалось звука или изображения, по которым он мог бы угадать, разозлилась Аманда Таен или нет, но раз написала, значит, видимо, на этот раз не собирается порвать с ним.

Может быть, хотя бы за эту незадачу удастся отыграться.

Мартинес нажал серебряную кнопку на рукаве, включающую одновременно и микрофон, и видеокамеру, и послал полноформатный ответ.

«Я наконец освободился. Еще не слишком поздно для свидания? Если для тебя поздновато, я позвоню завтра, и мы сможем договориться на другой раз».

Цветы, прикидывал он. Если Аманда сейчас не ответит, надо будет послать цветов и извинения в письменном виде.

Он отключил дисплей, и рукав его куртки снова сделался темно-зеленым, цвета неба над Заншаа. В это позднее время в штабе уже почти никого не осталось, и стук его каблуков по мраморному полу эхом разносился по пустым коридорам. Перед дверью он поправил воротник с красными треугольными петлицами, знаком ранга, выпрямил спину и вошел.

Четверо дежурных кадетов не видели его. Как Мартинес и предполагал, они смотрели спортивную передачу, выведенную на настенный экран, — Мартинес помнил по своей кадетской молодости, что постоянно смотреть спортивные передачи или самому заниматься спортом было их постоянным занятием: любого кадета, не проявляющего к спорту должного внимания, тут же отмечали как зубрилу, мягко говоря — как чудака.

Здесь таких не было. С одной стены неслись звуки футбольного матча, по другой транслировали вольную борьбу, на третьей шла гонка на яхтах. Кадеты валялись на софе, которую развернули лицом к стене, на которой гнались друг за другом яхты, возлежа на диванных подушках в расстегнутых куртках и с жестянками пива в руках.

Кадеты-выпускники различных военных училищ, не имеющие еще служебного опыта, представляли собой серьезную проблему. Им нужно было предоставить такую работу, на которой они могли бы дозреть до готовности, не подвергая опасности ни себя, ни окружающих. Считалось, что за три года, отделяющие окончание училища от экзаменов на чин лейтенанта, кадеты могут набраться опыта, постигая технические тонкости своей профессии, но многие предпочитали потратить отпущенное им время на обучение искусству пьянства и мотовства, проигрывая в карты свои капиталы. Таких парней называли глитами.

Мартинес отлично помнил, как сам проходил через эти искушения, — было время, когда он совсем было сдался перед ними. Он уже стал было вполне типичным глитом, и только врожденная установка на то, что человек должен приносить пользу, спасла его от превращения в законченного паразита.

Дежурных кадетов использовали на посылках, пока для них не находилась какая-нибудь работа. Если кому-то нужен был посыльный, он мог позвонить сюда и велеть кадету явиться за депешей, что давало одному из этих лоботрясов шанс оторваться от выпивки, привести форму в порядок и превратиться в некоторое подобие подтянутого, энергичного офицера, перед тем как предстать перед начальством.

Никто не заметил, как Мартинес вошел и остановился у дивана. Приятное чувство собственной правоты переполняло его. Еще бы, ведь он выследил лентяя-кадета прямо в его логове, где тот бездельничал и терял человеческий облик, забыв и думать о непосредственных обязанностях.

— Смирр-на! — прикрикнул Мартинес. Офицерское звание этим кадетам еще не было присвоено, и обращаться к ним по уставу на «вы» он не был обязан, хотя все они, конечно же, были пэрами.

Все четыре кадета — одна девушка и трое юношей — мигом вскочили с дивана, браво расправили плечи и выставили вперед открытые шеи.

— Да, милорд! — хором выдохнули они.

Мартинес холодно оглядел их. Совсем недавно старший по званию подверг его чувство собственного достоинства тяжелому испытанию, и теперь он испытывал такое сильное, такое естественное желание выместить обиду на первом попавшемся под руку. Он немного помолчал, давая им возможность расслабиться, поняв, что перед ними стоит простой лейтенант — к тому же явный провинциал.

Кадеты стояли навытяжку. Богатый Фути, как всегда, с растрепанным светлым чубом и надменным выражением лица. Веснушчатая Чаттерджи со спадающими на шею рыжими космами. Оставшихся двоих Мартинес не знал.

Наконец он удостоил их звуками своего голоса:

— Чья очередь сегодня бегать по поручениям?

— Моя, милорд. — Говорил один из незнакомых мальчишек, маленький, тощий, с шоколадным цветом кожи. Поднимаясь с софы, он пролил пиво из жестянки себе на грудь, и в комнате еще сильнее запахло суслом.

Мартинес шагнул поближе, возвышаясь над кадетом. Мартинесу повезло с ростом, и он любил смотреть на людей сверху вниз — у него это получалось очень естественно.

— Как тебя зовут, клоп? — вопросил он.

— Сильва, милорд.

Мартинес продемонстрировал пачку конвертов.

— Эти письма нужно лично доставить на все суда кольцевой станции. И вручить либо капитанам, либо их помощникам. При этом нужно собрать расписки в получении и доставить их в офис господина командующего Эндерби. — Он подчеркнуто оглядел залитые пивом куртку и блузу стоящего перед ним кадета. — Ты достаточно трезв для того, чтобы справиться с этим, кадет Сильва?

— Да, милорд! — Изо рта Сильвы за версту несло хмелем и ячменем, но он даже не покачнулся, стоя навытяжку перед нависшим над ним Мартинесом. Похоже, он был все-таки не настолько пьян, чтобы подвести и сам себя, и Мартинеса, и штаб Эндерби.

— Следующий рейс на подъемник отправляется через полчаса, клоп, — сказал Мартинес. — У тебя еще есть время принять душ и переодеться, — Тут ему в голову пришла новая мысль, и он добавил: — Ты ведь не настолько пьян, чтобы сблевать на подъемнике, а, насекомое?

— Нет, милорд!