Стена

– Ма! – прошептал он и прижался к ней.

– Ты же знаешь, как сильно я люблю тебя, мой маленький мальчик, – говорила мать, и ее голос был весь соткан из нежности.

Она всхлипнула и прижала его к себе так крепко, что Тигхи стало трудно дышать.

– Я больше не малыш, ма, ты же знаешь, – сказал он страстным, ломающимся голосом. – Я теперь настоящий мальчик.

– О, я знаю, – произнесла она, отстранив его от себя на расстояние вытянутой руки, чтобы получше рассмотреть. Ее глаза были красными от плача, как рассвет. – Пройдет еще год, и ты будешь уже не мальчиком, ты станешь мужчиной. Но в моем сердце ты навсегда по-прежнему мой маленький мальчик.

Все вдруг встало на свои места. Это было как чудо, как солнце, появляющееся из ниоткуда в холодный пасмурный день. После напряженной атмосферы, царившей в доме вчера, нынешнее утро было золотым. Теперь Тигхи восемь лет, он повзрослел – вот что самое главное в его дне рождения, а не подарки. Втроем они позавтракали, выпив козьего молока, и когда утренний шторм улегся, все вместе вышли на выступ и спустились вниз, в деревню.

Однако это была его ма. Вся в неустойчивом, хрупком равновесии, как качели. Какое-то время она могла быть просто чудесной женщиной и вела себя так, что не нарадуешься, но затем вдруг что-то в ней ломалось, и ма начинала орать и размахивать руками. Могла ударить палкой, и хорошо еще, если палкой. Все зависело от того, что ей попадало под руку. Иногда Тигхи посещала мысль, что его па живет где-то в глубине дома, прочный, как крыша с крестовыми сводами и земляной пол холодного погреба, покрытый циновками, а ма вечно обитает на самом краешке выступа и каждую минуту может свалиться с него.

Правда, у ма были видения. Тигхи знал, что этим объяснялось многое, если не все, хотя об этом говорили крайне редко. Очевидно, видения и являлись причиной резких перемен в ее настроении. Ма могла проснуться среди ночи и разбудить всех диким визгом. Подобное случалось раз в месяц с такой же регулярностью, как восход и закат солнца, все двадцать месяцев в году. Каждый раз вопли из комнаты родителей будили Тигхи, и он моментально вскакивал и садился на постели так прямо, что у него начинал болеть позвоночник, и в ушах шум – «ах! ах!» – крики или рыдания, приглушенные и скомканные стенами, отделявшими его от них. И его па, принц, нежно воркующий и успокаивающий.

После дня рождения Тигхи, когда ему исполнилось восемь лет, жизнь продолжалась в своем ритме, несмотря на потерю козы. Ведь оставшихся животных все равно нужно пасти, даже если Каре эту работу больше не доверят. Козы вечно хотели есть. В их глазах, дико вращавшихся в своих орбитах, нельзя было увидеть ни малейшего признака осознания того, что их сородич сорвался в бездну и погиб. Им все равно. Их разум такой же простой, как трава, которую они жевали; еда, еда, а затем (в сезон) спаривание. В этом тоже была своего рода прочность, полагал Тигхи.

– Мы не можем оставить Кару, – сказал ему па на следующий день после дня рождения, когда они стояли на выступе снаружи. – Лучше даже не упоминать ее имя в присутствии твоей ма, ты и сам понимаешь.

Оба посмотрели на ма, которая невдалеке (в сорока руках от них) выводила пять коз из деревенского загона, куда всех животных загоняли на ночь. На ее лице была все та же печальная улыбка. Ма по-прежнему радовалась тому, что нынешнее утро застало ее в живых, что ей удалось пережить еще одну ночь.

– Как бы то ни было, – сказал па, крепко сжав плечо Тигхи, – ты теперь уже отрок, тебе восемь лет – почти мужчина. Ты и сам можешь пасти коз, но первое время твой па тебе, конечно, поможет.

Тигхи гордо выпятил грудь, его распирало от радости.

– Я присмотрю за ними, – сказал он.

Однако в конце концов вышло так, что Тигхи не пришлось пасти коз. Его ма, чье настроение к тому моменту слегка изменилось, сказала «нет».

Было очевидно, что она не хочет больше рисковать животными, и точно так же очевидно, хотя об этом прямо не сказали ни слова, что ма не доверяла Тигхи заботу о козьем стаде. Вслух же ма сказала совсем другое. Она сказала, что это ниже достоинства сына принца и внука священника, однако Тигхи понимал, что настоящая причина кроется в другом. Мальчик понимал, что не имеет почти никакого опыта ухода за козами, однако легче ему от этого не стало. Сомнение в его способностях больно ударили по самолюбию. Разумеется, спорить бессмысленно. Ма подождала у входа в загон, пока за ее животными не пришла другая хозяйка. Они затеяли довольно оживленный разговор, закончившийся тем, что ма договорилась с этой женщиной об условиях, на которых их козы могли попастись в другом, более крупном стаде день-два, пока не удастся нанять нового пастуха.

После родители отправились в деревню, чтобы уладить проблемы, возникшие в связи с потерей козы, и Тигхи остался совершенно без дела. Он был сыном принца, у него никогда не было никаких дел. Тигхи мог бы пойти поискать своих друзей, но был не в настроении. Вместо этого он стал околачиваться у загона, наблюдая за людьми, которые приходили и уходили. Затем предложил свою помощь лоточникам, натягивающим тент для своего продовольственного киоска. Он надеялся, что за это они бесплатно дадут ему что-нибудь из своих товаров, однако лоточники отмахнулись от него. Тогда Тигхи пришла в голову мысль сходить в деревню и найти Кару. Тигхи хотел объяснить, что лично он не в обиде на нее за пропавшую козу. Однако, подумав как следует, он отверг эту идею по причине ее глупости и решил просто пройтись, погреться на солнышке.

Тигхи пробирался по главной улице, представляющей собой торговый ряд лотков под тентами. Здесь собиралось большинство розничных торговцев. Покупателей становилось все больше и больше, и вскоре Тигхи пришлось протискиваться через довольно-таки плотную толпу. Затем он нырнул в церковь и вышел через задний ход, проскочил через узкие проходы с буфетами и оказался в тенистой аллее. Пройдя немного по ней, Тигхи вскарабкался по бамбуковой лесенке, вделанной в стену (лестница общественная, разумеется – у него не было денег заплатить за пользование частным проходом), и опять оказался на солнечной стороне. Выступы здесь, наверху, были короче и не такие широкие, как внизу, и казалось, что они нависают над самой головой. Соответственно и дома на них стояли более примитивные. Два поросших травой выступа поднимались зигзагами вверх, переходя один в другой, за ними располагалась новая часть деревни, где жили люди, переселившиеся сюда из Мясников, деревни, находящейся несколькими тысячами рук выше и правее.