Половинки космоса

– Лет шесть. Как отец покалечился, так и дорогу сюда забыли.

– А что мы ищем? – спросил я, стараясь идти по балке, как по спортивному бревну.

– В дедовском сундуке должна быть книга – старая книга. Я помню, она в кожаном переплете, с медными застежками.

– А что в ней?

– Не знаю, но хочу узнать. Вот и сундук, – он кивнул на здоровенный ящик, цвет которого невозможно было разобрать.

Сашка приподнял тяжелую крышку – пыль ручейками потекла по резным цветочкам и лепесткам, а добежав до края, посыпалась на пол, поднимая клубящуюся тучку. Он достал коричневого цвета фолиант, вдохнул пропитанный нафталином воздух и вдруг замер, приоткрыл рот, в глазах заискрилась влага, сделал несколько коротких вдохов, запрокидывая голову…

Пыль, поднятая упавшей крышкой и выстрелом Сашкиного чоха, окутала нас непроницаемым облаком. Мы бежали со всех ног, стараясь не дышать, но дышали – чихали на бегу, поднимая миллиарды новых невесомых частиц.

– Ну же, открывай! – торопил я, отряхиваясь.

– «Обряд погребения следует проводить…» – начал он, открыв книгу ближе к середине. – Тьфу ты, зря пачкались. Тут одни церковные обряды.

Аккуратно подбираю стойки, опускаю аппарат на колеса. Медленно, словно сонная черепаха, мы продвигаемся по направлению к Стинки. Постепенно пыли становится меньше.

– Пора, commander.

Купер протягивает мне российский флажок, сам держит американский и китайский.

Три стяга, установленные на платформе передатчика, еще прячутся за клубами приподнятой колесами пыли, когда модуль подкатывается к серой пасти Стинки. Сканирую кратер, определяю место возможной посадки на дне, включаю тяговый двигатель и вручную, плавно вывожу аппарат к намеченной цели.

На дне пыли оказывается еще больше. Двухметровые опоры погружаются в серо-голубую, местами бурую массу на три четверти. Но поднятые частицы оседают неожиданно быстро, они крупнее красной поверхностной пыли – больше похожи на мелкий шлак.

Есть ощущение пребывания внутри давно затухшей печи или в реактивном сопле. Чен, пожалуй, прав – ударная гипотеза наименее вероятна. Куп тоже предполагает термическое происхождение голубоватого порошка, но, как истинный ученый, предпочитает убедиться, проведя анализ на борту.

Big-ящик здорово тряхануло при жесткой посадке – крепеж заклинило. Ничего не остается, как отвинтить такелаж от корпуса целиком.

Скручивать приходится долго – скафандр быстро наполняется потом, в глазах плывут розоватые круги.

– Лешка, я знаю, ты не поверишь, но я видел… нечто… оно похоже на мираж… оно… отец тоже видел… Он знал, рассказывал, а я не верил… никто не верил.

– Сашка, тебе надо отдохнуть.

– Леша… ты должен знать… оно…

Он сделал попытку приподнять голову, но сил уже не хватило – белоснежная наволочка вновь приняла болезную ношу.

– Оно… огромная скала… она упала в океан… я видел, как астероид образовал Марианскую впадину… я не сошел с ума… я видел… розовый газ… везде…

– Это было слишком давно, возможно, миллиарды лет назад.

– Я видел. Не знаю, как это произошло, но это было реально, понимаешь, реально!

Сашкина машина рухнула в воду в двух морских милях от плавучей базы, система катапультирования сработала, но вращение…

Я надеялся, что он выкарабкается, выживет, но уже тогда, в госпитальной палате, чувство потери начало грызть душу.

Спустя сутки Саня умер.

Откручиваю последний болт, толкаю груз, сдвигая направляющие полозья, высвобождаю раскрученный такелаж. Ящик накреняется, узкая его сторона – ближняя ко мне – срывается. Похоже, запорный механизм крышки испортился, и она приоткрывается на долю секунды. Что-то розовое тучкой поднимается от титанового корпуса. Вокруг серо-голубая масса, и вдруг красноватый оттенок.

– Зачерпнули наверху. Там везде красная пыль, – говорю Купу, но острое чувство любопытства уже доедает во мне последний кусок дисциплины.

Куп толкает ящик со своей стороны, и тот снова хлопает крышкой. Зависает и покачивается перед нами на лебедочных тросах. Купер смотрит на меня, на ящик и после недолгой паузы делает то, что мне запретила недоеденная дисциплина, – он открывает ящик.

– Сегодня мы прощаемся с коллегой, товарищем, другом. Трагическая случайность вырвала из наших рядов…

Я не слушал траурную речь – тупо смотрел на Сашкин лакированный гроб; в темную зловещую яму; на черный платок тети Люды; на мраморное лицо Юрия Сергеевича, на его новую коляску. Никаких мыслей – туман в голове, руки и ноги налились свинцом.

– Какая странная штука – жизнь, – обращаясь ко мне, сказал Сашкин отец. – Знаешь, Леша, сегодня я проводил в последний путь сына и сегодня же стал дедом. Настенька родила час назад. Ты знаешь, они так и не успели расписаться с Сашиным напарником, твоим тезкой. Ты знал его? Ну, наверняка слышал – он в прошлом году… там же, в Марианской впадине… Машину, конечно, не подняли. Упокой бог его душу! Бездонная океанская пропасть стала ему могилой.

– Настя? – только и переспросил я.

А что я мог сказать? Поздравить с рождением внука на похоронах сына?

Я не видел Настю много лет, помнил ее маленькой шустрой девчонкой с рыжими хвостиками и голубыми большущими глазами.

– Я отвезу вас в роддом, – добавил я, сообразив, что моя помощь будет не просто уместна, но и желательна.

В этот день я похоронил друга, но обрел собственную семью. Когда я увидел Анастасию!.. Да, это уже была не та рыжая Настька, а именно Анастасия!..

А маленький Павлуша оказался так похож на меня, что акушерка вручила мне его как отцу, естественно забрав шикарный букет, который я купил по дороге явно не для нее. Я не сопротивлялся. Павлуша! Сынок…

– Обряд погребения следует проводить… – сама собой вырвалась цитата из запыленного фолианта, когда перед глазами открылась неожиданная картина.

В титановом ящике, между двумя белыми баллонами, медленно испускающими розоватый туман, лежит одетый в смокинг труп!

Узнаю этого старика. Его фотографии частенько гостили в газетных полосах – один из самых удачливых биржевых спекулянтов, филантроп, личность во многом неординарная, – умер год назад.

– Спонсор, твой mother! – почти по-русски неприлично выражается Куп. – Это есть expedition investment, а мы есть похоронный контор, – хмыкает он и раздраженно машет рукой.

– Да упокой бог его душу, – шепчу я, захлопывая крышку. Добавляю: – Аминь, – крещусь троекратно и включаю лебедку на спуск.

Опустошенность проходит холодной волной по всему телу. Появляется жгучее желание заорать, завопить что есть мочи, выплеснуть грызущую обиду и стыд.

Самые дорогие и экстравагантные похороны в истории человечества состоялись.

Чен не отвечает. Эфир заполняют щелчки, шипение и странные подвывающие звуки.

– Связи нет, – говорю Куперу.

– Надо to leave, уходить из кратер. Большой глубина, помеха, – советует он.

Соглашаюсь, включаю зажигание – двигатель молчит. Повторяю попытку – эффект прежний.

Купер смотрит на меня непонимающе, но выражение лица меняется с каждой секундой – нутром чувствую его умоляющий взгляд.

Пот, мелкий противный озноб пробегает по всему телу. Собственные похороны, хоть и бесплатные, в Стинки-могиле в мои планы не входят, в Куповы, пожалуй, тоже. Продолжаю щелкать зажиганием, включаю, переключаю режимы всей подряд электроники – все молчит. Все!

Семь минут. В эти семь самых длинных минут вместилась вся жизнь. Чувствую, как шевелятся волосы на голове, как невообразимо огромные мурашки бегают по коже, как уходит в пятки душа…

Дрожь в руках мешает управляться с флажком пуска двигателя. Онемевшие пальцы ничего не чувствуют, только колотятся в такт всему организму. Представить даже не мог, что можно почувствовать дрожь в собственной печени, самих кишках…