Ничто Приближается

На самом деле за Сашей давно уже не надо было присматривать, ему было почти восемь лет, и учился он уже во втором классе.

На самом деле Саша с большим удовольствием пробыл бы эти сутки один дома, он не открыл бы дверь никому чужому, он не забыл бы сделать уроки и вовремя лег спать. Ему не пришлось бы тогда весь день витать в отупляющих и тяжелых клубах табачного дыма, от которого очень быстро начинала болеть голова…

Их маленькая однокомнатная квартирка делилась на две части большим платяным шкафом. Там, за шкафом, у мальчика был свой собственный угол, где стояли его письменный стол и кровать, между которыми даже оставалось место для стула. Роскошные хоромы для маленького мальчика.

Радио на кухне пропикало девять часов. Саша оторвал глаза от книжки и выжидающе посмотрел на телефон. У него была такая маленькая игра — он засекал по стрелке часов, сколько секунд пройдет между сигналом точного времени и маминым звонком… Обычно результат колебался между десятью и тридцатью.

На сей раз мальчик насчитал семнадцать…

— Ну как ты, кисеныш?

— Все так же.

— Все читаешь?

— Угу.

— Ты поужинал?

— Угу.

— А уроки все сделал?

— Угу.

— Что у вас завтра?

— Матека, чтение… Да сделал я все, ма…

— Ну смотри… Что папа делает?

Саше не нужно было выходить из-за шкафа и смотреть — он и так знал, что делает папа.

— Телек смотрит… как обычно.

— Он… как?

Еще Саша ненавидел своего отца за такой вот извиняющийся тон, каким мама всегда говорила о нем. Каждый раз она как будто просила прощения у мальчика, что у него такой отец.

— Нормально.

Слово «нормально» должно было означать, что отец трезв… Не хотелось огорчать маму, да и можно ли сказать, что отец пьян, когда он выпил всего лишь три бутылки пива? Что для него три бутылки пива?..

— Не читай долго. Ладно, маленький?

— Ладно…

— А я завтра приду рано-рано и разбужу тебя в школу. Не скучай, хорошо?

— Ладно…

— Сашка…

— Ну?

— Обещай, что в половине десятого будешь уже спать.

— Да ладно, ладно…

— Клянись!

— Ма, ну ты как маленькая…

Все… теперь до самого утра он не услышит маминого голоса, но зато утром он услышит его уже не по телефону а прямо у себя над ухом.

Надо только пережить эту ночь.

Она не такая уж долгая — эта ночь. Если удастся быстро уснуть, то она пролетит очень быстро…

Саша уснул в десять, засунув голову под подушку, чтобы не было слышно телевизора, отец никогда не выключал его раньше двенадцати. Под подушкой было жарко и душно, а выстрелы и вопли слышались все равно, поэтому первый сашин сон был о джугнлях и о бандитах, которые гнались за ним, громко кричали и стреляли… А потом бандиты исчезли где-то позади, а Саша заблудился и устал… Идти было тяжело, ноги увязали в густой траве, а в воздухе стоял горячий туман и стало трудно дышать… Все труднее и труднее… Потом что-то громко затрезвонило, и от этого звона Саша проснулся.

«Дверной звонок или будильник?» — успел подумать он прежде чем проснулся окончательно.

Когда он проснулся, то сперва подумал, что на самом деле все еще спит, а потом решил, что к ним в квартиру забрался кто-то чужой… и очень злой.

Саша услышал треск. И скрежет. Там, у отца… за шкафом…

— Мама! — закричал он, потом вспомнил, что мамы нет и испугался еще больше.

Вокруг клубился дым, черный и зловонный, (неужели папа так накурил?!) дыма было так много, что Саша больше не смог кричать, он задохнулся и закашлялся.

Дым…

Огонь…

Рубиновые отблески плясали на стенах, ярко освещая комнату. Они пока еще были за шкафом — злобные, яростные чудовища беснующиеся между огнем и дымом, хохочущие, бормочущие, рычащие, они творили какой-то свой особенный чудовищный ритуал…

Саша всегда ложился спать при открытом окне, пусть бывало холодно, но зато табачный дым к утру выветривался совсем… Может быть, благодаря распахнутым рамам, сквозь которые дым валил наружу, мальчик был еще жив…

Саша сидел на кровати парализованный ужасом, он кашлял-кашлял и не мог остановиться, пока его не вырвало прямо на белоснежные простыни.

— Мамочка, — тоненько заскулил он и потянулся к телефону на столе.

Он попытался набрать номер, но цифры как-то вдруг перепутались в его голове и так и не смогли выстроиться в правильном порядке.

Никто не поможет, никто не успеет! Нужно попробовать добраться до двери… выйти на лестницу… позвонить в квартиру тете Марине…

Саша выглянул из-за шкафа, и пламя опалило его. Вся комната уже была в огне. В ослепительно-оранжевом мареве дрожали черные скелеты горящей мебели, золотое море разливалось по лакированному паркету… как огромный костер полыхал диван. Саша пронзительно завизжал, когда в этом огненном буйстве увидел скорченную в предсмертной судороге, уже обугленную человеческую фигуру.

Саша отпрыгнул за шкаф, забрался в постель и укрылся с головой одеялом, он не хотел больше видеть… Не хотел видеть как пламя сожрет последнюю преграду на своем пути и доберется до него.

Он ждал, когда придет боль… И она пришла.

Очень быстро на улице у горящего подъезда собиралось много народа. Разбуженные криками и воем сирен, люди выходили во двор, в окна дома напротив пялились зеваки. Рыдала только та женщина, что вызывала пожарных, остальные молчали, стояли тихо и смотрели вверх.

Маша отошла подальше от других, села на детские качели, у нее подкашивались ноги и немного тошнило от волнения.

«Что мне делать? Что же мне делать?» — думала она, перебирая в голове возможные варианты, как она могла бы помочь.

Если люди там наверху сгорели — а они сгорели наверняка — она уже никак не сможет помочь, Маша знала это, но все равно пыталась придумать что-то, наверное, просто не могла смириться с тем, что она — такая могущественная, и совершенно бессильна…

Через несколько минут после того как пожарники скрылись в горящей квартире, в толпе у подъезда внезапно поднялась какая-то суета.

Кто-то закричал.

Кто-то громко матюгнулся, призывая толпу расступиться, и к одной из машин «скорой помощи» пронеслись два санитара с носилками.

Толпа заволновалась, загудела.

Маша вскочила с качелей и кинулась туда, но уже не успела ничего увидеть — дверцы «скорой помощи» захлопнулись, и машина с громким завыванием сирен унеслась со двора.

— Это ребенок… — услышала Маша чей-то взволнованный шепот.

— Еще жив…

— Может спасут?!.

— Помоги ему, Господи…

Толпа примолкла когда из подъезда выносили аккуратно прикрытые белоснежной простыней останки другого человека. На сей раз санитары не спешили, они шли медленно, как похоронная процессия, и люди сами расступились перед ними — отпрянули в ужасе. Что-то скрюченное и неправдоподобно короткое, что было покрыто простыней, никак не походило на тело взрослого мужчины.

Маша вернулась в свою машину и сидела до тех пор, пока не уехала «скорая» с телом, пока не разошлись зеваки — все самое интересное уже кончилось, только пожарные еще работали, им нужно было убедиться, что огонь погашен, скорее всего они не покинут этот дворик до утра.

«Мальчику помогут, — думала Маша, заводя мотор, — Его спасут. Я не должна вмешиваться — все это совершенно не мое дело! Я не могу помогать всем в этом чертовом городе!»

Она выехала на шоссе и поехала к дому.

«Тем более, что я просто не смогу ему помочь! Как, скажите на милость, я смогу пробраться в больницу и подключить к кому-то машинку?! Меня туда просто не пустят… Или, еще хуже, заберут в милицию.»

До самого утра Маша пролежала в постели без сна, как только рассвело, она подошла к телефону и набрала номер справочной службы.

Выяснить куда отвезли жертву ночного пожара оказалось не сложно. Маша записала адрес, быстро оделась, и выскочила из дома.

Мальчика отправили в детский областной ожоговый центр, что находился где-то у черта на куличиках — в подмосковных Люберцах. Почему именно туда? Может быть там было какое-то особенное оборудование?