Во имя Жизни (СИ)

Иван Зуев.

Ощущения были странные. С одной стороны, конечно, «мыслю — следовательно, существую», но… кроме мыслей не было ничего. Даже темноты не было, потому что никакие органы восприятия не ощущались. Был голый отрезанный от мира разум, и разуму эта ситуация очень не нравилась. На мгновение стало страшно; до одури, так, как не было никогда в жизни. Страх затопил сознание до краёв, — и вдруг исчез, а ему на смену пришла темнота, какие-то тихие шорохи и непонятный писк. Тела я по-прежнему не ощущал, но наличие помимо испуганных и вялых мыслей хоть чего-то заставило успокоиться и собраться.

А, собравшись, я даже сумел открыть глаза и уткнуться взглядом в безликий светлый потолок. Некоторое время задумчиво созерцал его и копался в памяти, пытаясь понять, где я нахожусь и как мог сюда попасть. К счастью, вопрос, кто именно этот «я», не стоял: Иван Зуев, это я помнил. Правда, что-либо кроме смутных разрозненных обрывков память выдавать отказывалась, но пока меня это не слишком беспокоило. Гораздо важнее было определиться не с прошлым, а с настоящим.

Через некоторое время я сообразил, что смотреть прямо перед собой не обязательно, и попытался окинуть взглядом более обширное пространство. Оказалось, что потолок этот имеет довольно небольшую площадь, а стены покрашены в странный бледный цвет — не то голубой, не то зелёный, не то жёлтый. Хотя, может статься, у меня наличествовали проблемы с цветовосприятием.

Угол обзора всё равно показался мне недостаточным, и я попытался повернуть голову. Странно, но это даже получилось: пусть немного, но кое-что помимо потолка я увидел. Слева возвышалась какая-то мерцающая разноцветными огоньками конструкция, опознать которую всё никак не получалось.

— Ваня! — испуганно воскликнул женский голос откуда-то справа. Я попытался повернуть голову на звук, но это не понадобилось: говорящая сделала это за меня, обхватив тонкими ладонями моё лицо. — Ванечка, хороший мой, мальчик мой, очнулся! Сейчас, погоди, сейчас доктор придёт… Родной мой, как же ты нас всех напугал, — прошептала женщина. Удивительно красивые и тёплые зелёные глаза наполнились слезами, и она начала осыпать мелкими торопливыми поцелуями моё лицо. В голове отчётливо щёлкнуло, — я готов был поклясться, что слышал этот звук! — и пришло осознание. Вернее, узнавание.

— Мама? — растерянно уточнил я. Голос слушался; тихо, неуверенно, но говорить я, оказывается, мог.

— Мама, мама, — с улыбкой проговорила она, чуть отстраняясь, но не отнимая ладоней от моего лица. — Ванечка, сыночек мой, маленький мой, очнулся!

— Ни хрена себе, маленький, — прозвучал откуда-то со стороны моих ног насмешливый голос, который я узнал уже без труда. Кажется, память поняла, что просто так от меня не отделается, и пыталась начать исправно работать. — Бугай два метра ростом!

— Это сейчас, — упрямо возразила мама, не сводя с меня сияющего взгляда. — А был такой кроха…

— Ну, всё, не реви, — проворчал отец, появляясь в поле моего зрения. Подошёл ближе, опустил ладонь матери на плечо, приобнимая, а сам в это время буквально ощупывал меня пристальным внимательным взглядом. Генерал Зуев выглядел усталым, бледным и осунувшимся; я всё никак не мог вспомнить, когда я его последний раз таким видел, и видел ли вообще. — Сейчас-то уже чего? Очнулся — значит, выкарабкается. Говорил же я тебе, он парень крепкий. Ну, тихо, будет тебе сырость разводить, — мягко проговорил он, слегка потрепав её по макушке.

— Угу, — всхлипнула мама, тыльной стороной ладони утирая мокрую щёку.

— Как ты себя чувствуешь? — обратился отец уже ко мне.

— Пока не знаю, — медленно отозвался я, пытаясь оценить собственное состояние. На периферии зрения плавали размытые цветные пятна, цветовосприятие действительно здорово хромало, а ещё совершенно не было никакой тактильной информации. В смысле, я не чувствовал вообще ничего, даже прикосновений к собственному лицу, да и пошевелиться я, за исключением поворота головы, не мог. Поднявшуюся панику, — а ну как парализовало? — я задавил в зародыше. В Гольдштейна я верил безоговорочно.

— Ну, здравствуй, бестолковое создание, — раздался голос лёгкого на помине врача. — Смотри-ка, глазами хлопает, разговаривает! — иронично улыбнулся он, окинув меня взглядом, и принялся изучать показания прибора. — Определённо, кризис миновал, можно выдохнуть, — обратился он к родителям. — Олеся Игоревна, пойдёмте, он без вашего присмотра точно никуда не денется.

— Но…

— Олеся Игоревна, вам нужно прилечь и как следует выспаться, это я сейчас как врач говорю. И так уже понервничали куда больше, чем это допустимо, как бы чего не вышло!

— Но…

— Олеся Игоревна, я сейчас снотворное принесу. Пойдёмте, пойдёмте. Не беспокойтесь, я вас тут рядышком уложу, палата напротив свободна, — продолжал мягко настаивать Гольдштейн.

— Лесь, в самом деле, — подключился уже отец и потянул её за плечи вверх. — Сама же видишь, всё хорошо. Иди, отдохни.

— А ты?

— И я скоро пойду отдыхать, — успокоил он её. Когда Сол вывел маму, заботливо обнимая за плечи и уговаривая её, что всё будет хорошо, генерал присел на освободившееся место, разглядывая меня с каким-то непонятным выражением лица. — Да, навёл ты шороху, — задумчиво усмехнулся он, слегка качнув головой. — Надо же было догадаться, а! И Семён тоже хорош, идиота кусок, — вздохнул отец.

— Причём здесь он? — возразил я.

— Притом, что при сборе информации продолбил сообщение о готовящейся там военной операции. Ничего, он свой выговор с занесением в печень уже получил, а с тобой воспитательную беседу Андрей рвался провести, так что готовься получать нагоняй от тренера.

— Андрей? — озадаченно переспросил я. — Вы таки познакомились?

— Познакомишься тут, — насмешливо фыркнул он. — Даже почти сплотились на почве борьбы с человеческой глупостью и самонадеянностью! Угадай с одного раза, чьей.

— Ваша борьба обречена на провал, — не удержался я от улыбки, прикрыв глаза, в которых началась неприятная резь.

— Я знаю, — со смешком сообщил отец. — Но надеяться это не мешает.

— А где Юна? И Кир?

— Хм. Кирилла, если ты о нём, сюда не потащили, отправили в ближайший госпиталь. Физически там вроде бы угрозы не было, но психологическая реабилитация ему предстоит долгая. А Юна — это кто?

— Со мной была женщина, Юнаро, — я опять открыл глаза, пристально вглядываясь в лицо генерала. Было не похоже, что он врёт; да и зачем ему это могло понадобиться? — Если бы не она, я бы с Гайтары не выбрался.

— Вот как! — он озадаченно вскинул брови. — Нет, извини, я не в курсе, это надо брата твоего пытать, ни про каких женщин он не говорил. Да ты не нервничай, сейчас он небось прибежит; он тоже где-то здесь. Как выяснит, что ты очнулся, так сразу и прибежит. Что ж там за женщина такая, даже интересно? — иронично усмехнулся отец, качнув головой.

— Она… удивительная, — я не удержался от улыбки.

— Э-э-э! — протянул он крайне насмешливо. — Да ты, парень, попал!

— Что, неужели он правда очнулся? Вот же живучая субстанция, — с порога вместо приветствия начал ехидничать Семён.

— Сём, где Юна? — я вскинул на него вопросительный взгляд, а он в ответ удивлённо приподнял брови.

— Как — где? — озадаченно переспросил он. — Там, где ей и положено, в колонии на Марии. Вернее, на пути туда. Ты чего?

— Она спасла мне жизнь! — прошипел я, силясь подняться.

— Эй, парень, тихо ты, — отец за плечо прижал меня к кровати. — В какой ещё колонии? Что это за история вообще? — он поднял взгляд на брата.

— Ты «Бойцовых котов» помнишь? — вопросом на вопрос ответил тот. Генерал в ответ хмуро кивнул. — Ну, вот. Юнаро Инилар, в сводках проходила как Ирбис. Крайне изворотливая зараза оказалась; шесть человек положила, а сама отделалась только отметиной на физиономии. Вань, да что за паника? Ну, отсидит, выйдет, тогда и спасибо скажешь. Лет через сорок, — хмыкнул он.

— Да пошёл ты, — процедил я.