Осенняя заваруха (СИ)

Видимо, при упоминании юбки он вспомнил мою ночнушку, потому что фыркнул от смеха. Добавил:

— Даже юбки на тебе нет. Один лед остался. Никому не достанется твоя красота. Так и сдохнешь одна.

Он отбросил меня от себя. Полдня он без остановки говорил мне гадости. Неторопливо разбирал по косточкам мой характер, перебирал давно забытые поступки двадцатилетней давности. Я упорно молчала. Подозревала, что он провоцирует меня на выпад, в ответ на который изобьет. Даже лицо прятала, чтобы не подхлестнуть его ненавидящим взглядом.

К полудню он как-то потеплел:

— Молодец. Сдержанная. Я ж знаю: бесишься, что не можешь порвать мне глотку.

Я уткнула взгляд в рыбу, которую уже второй раз за этот день заворачивала в листья и закапывала в горячие уголья. Он пристально оглядел меня с головы до ног и удовлетворенно кивнул:

— Вот такая ты и есть на самом деле. Всю жизнь кого-то играешь.

— Играю. Как и все, — глухо отозвалась я. И тут же испугалась, какая будет у него реакция.

Никакой реакции не последовало. Когда рыба приготовилась, он, как и утром, отдал мне мою долю, наелся сам и молча ушел. Я осталась привязанной к челноку.

Рыжакова не было уже долго. Костер тоскливо угасал. Я время от времени дергала провод. Запястье под ним больно саднило. Узел, которым Рыжаков захлестнул провод на моей руке, был мне незнаком, я не могла с ним справиться одной рукой, равно как и с узлом на другой стороне провода. Мне хотелось освободиться и сбежать. Соотечественники обязательно меня разыщут, хищных зверей здесь не водится, но главное — побегом я сохраню казне 20 миллионов соло. Все государственные заботы — оккупанты, бандиты, лес лимпопо, погибшие люди, уничтоженный флот, предстоящие финансовые затруднения — отодвинулись в сторону, затушевались. Поблекли старческие немощи отца, ремонт в загородном доме и даже Власов. Из тени вышли только 20 миллионов. Они волновали меня сейчас так же, как унижения, экстремальные условия, усталость и отсутствие одежды. Я подбросила в костер оставшиеся ветки, вытянула головешку и стала жечь ею провод. Изоляционный материал едко дымил и плавился. Оголившуюся проволоку я гнула и крутила во все стороны. Взмокла, озлилась. Постоянно прислушивалась — не идет ли мучитель. Вокруг было тихо, только пели мелкие птицы и звенели насекомые. После долгих стараний проволока поломалась. Я осторожно выбралась наружу, огляделась. Увидела наваленные всюду скальные обломки. Идти между ними можно было в нескольких направлениях. Я подобрала ночнушку и побежала вниз по склону. Разнокалиберные обломанные камни больно впивались в босые ноги, я изранила их сразу, через несколько шагов. Я вспомнила сказку о Русалочке и прониклась к бедной девушке сочувствием. Ей тоже было больно ходить. Теперь я поняла, как она мучилась. Отбежала я недалеко, получила слепящий удар по голове и отключилась.

Пришла в себя в пещере. Рыжаков сунул мне под нос мятую жестяную кружку с водой. Я жадно пила воду и мучительно размышляла, какое наказание придумает мне бандит. Он отобрал у меня пустую кружку. Смотрел насмешливо.

— Я обезопасил район, — сообщил он. — Ловушек наставил… Тебя я привязал из спортивного интереса.

Рыжаков расхохотался, и его диковатый хохот долго отдавался в подземных недрах пещеры.

На ужин он принес четырех подбитых птиц, долго возился с добычей, ощипывал и разделывал. До меня время от времени доносился тошнотворный запах от птичьих тушек. Я радовалась, что он не доверил мне эту грязную работу. Сидела не шевелясь, чтобы лишний раз не напоминать ему о своем присутствии. Кроме птиц, он принес фрукты. Я едва сдержалась, чтобы не наброситься на эти фрукты. Готовые тушки он, как обычно, швырнул мне.

Кушать дичь я не стала, наелась фруктов. На сытый желудок меня замутило, видимо, после полученной во время побега травмы. После обеда я стала безнадежно задремывать. Рыжаков прикрыл ладонью приемник — тоненькую ниточку, прикрепленную к левому уху, слушал эфир. Затем несильно пихнул меня ногой:

— Просыпайся, президент. Кончаются твои приключения.

Я с трудом поднялась на гудящие израненные ноги. Каждый шаг причинял невыносимые мучения, ступни кровили, я даже зубами заскрипела, чтобы не завыть от боли. Рыжакова мои мучения только позабавили.

— Сама виновата. Кто тебя на побег подзуживал? Сидела бы на месте, и ноги были бы целы.

Он ничего не сказал про голову, которая после удара камнем немилосердно трещала, а перед глазами до сих пор плавали яркие круги, стоило только повернуться.

До предоставленной Рыжакову канонерской лодки челнок летел восемь часов. Рыжаков любезно разъяснил мне, что канлодка висит на низкой орбите, иначе бы добираться пришлось гораздо дольше. Почти всю дорогу до канонерки я чутко дремала, и даже в полудреме мучилась дурнотой после удара по голове. Приходилось держаться при позывах к рвоте: только этого еще не хватало! Рыжаков пришвартовал челнок, загнав его прямо внутрь канонерки. Я вдруг испугалась, что он прихватит меня с собой, и моментально проснулась. Он протащил меня с собой от челнока до ходовой рубки, не выпуская из рук энергопистолета. В рубке он сразу сунулся к пульту и проверил наличие людей на борту. Аппаратура регистрировала наличие на борту только двух человек — его самого и меня. Больше никого не было. Рыжаков быстро пересчитал банкноты, просто перекидывая упакованные пачки.

— Все чисто. Тебе повезло.

И он потащил меня назад. Уставшая от грубого обращения и от всего остального, я не сопротивлялась. Дотащив меня до челнока, он снова придавил меня телом и взял лапой за подбородок. Я, измученная, смотрела ему прямо в глаза, не скрывая ненависти. Решила в случае чего порвать ему зубами лицо. Рыжаков, как ни странно, по-человечески улыбнулся мне, отчего лицо его стало непривычно приятным, а взгляд перестал быть тяжелым.

— Тебя трудно сломать, Сашка, — миролюбиво сказал он. — Однако я не ставил перед собой такой цели. Иначе бы я тебя сломал. Такой соблазн был, не скрою, да только вот от тебя напрямую зависит, будет ли моя родина процветать. Я — негодяй и подонок, грабитель и убийца, но не насильник. Женщин стараюсь не убивать. По-возможности, — добавил он, ухмыльнувшись, и я не поняла, он и в самом деле убивал женщин или просто нагоняет на меня лишнего страху. — Пусть мое грубое обращение послужит тебе уроком. Поймешь когда-нибудь, если не забудешь меня, как страшный сон. — Тут он снова усмехнулся. Потом добавил:

— Ты нужна своему народу. Иди.

Он разжал хватку. Я, освобожденная, тут же дала ему хлесткую пощечину. Он не стал давать сдачи, чем только подчеркнул свое превосходство надо мной и мое бессилие. Влезть с гордым видом в узкий люк у меня не получилось, потому что у меня нещадно болело все тело. К тому же я крепко помнила, насколько тонка и прозрачна ткань у моей ночнушки. Поворачиваться к Рыжакову что задом, что передом было одинаково унизительно. С горящим от негодования и унижения лицом я забралась в челнок. Люк гулко захлопнулся над моей головой, эхо от хлопка завибрировало в стенах вокруг меня. Через шесть бесконечных минут челнок побежал по рельсам, миновал переходный шлюз и выпал в звездную бездну.

Оставшись в одиночестве, я впала в прострацию и потеряла счет времени. Я не поняла, сколько времени я пробыла в челноке одна. Может быть, тридцать минут, а может быть, три часа. Челнок слабо содрогнулся, его гравитаторы отключились, и направление тяготения несколько переместилось. Также было, когда челнок причалил к канонерке. Я поняла, что челнок подобрали, вот только кто? Я не шевелилась, ждала с остановившимся от страха сердцем. А вдруг это снова Рыжаков? Или доржиане? Разум твердил мне, что Рыжакова уже и след простыл, но страх упорно норовил оборваться в панику. Спустя несколько минут страха, показавшихся часами, люк открылся, и в челнок легко запрыгнул человек в серо-синей трикотажной форме астронавта:

— Дайте, пожалуйста, вашу руку, Александра Владимировна.