Сироты небесные

вом переплёте.

И там всё кончилось плохо… и тоже потому, что появилась девчонка. Нет, эта Пат — полный газ, конечно, и Роба можно понять, любой на его месте повелся бы на неё, как лоскут, и ведь ясно же, что и остальные запали, только у ребят с принципами дело было на ять, что товарища — то свято, никто даже пальца к ней не протянул, это как там Гоголь наш писал: «Нет уз прочнее товарищества»? Так и у них. И это ещё потому, что Отто — бывший лётчик… небо — оно такое. Оно… такое.

Веки опустились, и появилось Юлькино лицо. Антон испуганно моргнул, лицо исчезло. Он снова открыл книгу.

«— Неудача, Отто, — сказал я. — Что-то в последнее время у нас чертовски много неудач.

— Я приучил себя думать не больше, чем это строго необходимо, — ответил Кестер. — Этого вполне достаточно. Как там в горах?

— Если бы не туберкулёз, там был бы сущий рай. Снег и солнце.

Он поднял голову:

— Снег и солнце. Звучит довольно неправдоподобно, верно?

— Да. Очень даже неправдоподобно. Там, наверху, всё — неправдоподобно.

Он посмотрел на меня:

— Что ты делаешь сегодня вечером? Я пожал плечами:

— Надо сперва отнести домой чемодан.

— Мне надо уйти на час. Придёшь потом в бар ?

— Приду, конечно, — сказал я. — А что мне ещё делать?»

…Когда через час за ним зашёл офицер-воспитатель, Антон молча плакал, сжав изо всех сил зубы.

— Что с тобой? — спросил офицер.

— Ничего. Ничего, — Антон замотал головой. — Ничего.

— Тогда пойдём. Там с тобой большие дядьки поговорить хотят.

— Зачем? Я уже всё рассказал. Сто раз — всё рассказал. Снова? Вообще уже ночь. Ночью не положено…

— Не знаю, чего они хотят, — сказал офицер, — но уж точно не выслушивать тебя в сто первый раз. Будет что-то новенькое.

— Не верю, — на всякий случай сказал Антон, хотя уже знал: воспитатель не врёт и действительно будет что-то новенькое…

Он протянул руки под «браслеты».

— Вольно, — сказал воспитатель. — Приказано доставить без наручников. И в форме. Пять секунд на оправиться.

— Есть! — Антон вскочил, сбросил пижаму, сдёрнул с вешалки отутюженную, без единой пылинки, форму.

Какие пять секунд?! Хватило трёх, наверное… — Гар… подследственный Валюшенко! Готов!

Когда дверь его камеры захлопнулась, он сообразил, что оставил койку не заправленной и пижаму — комом, и воспитатель это видел и ничего не сказал…

Они спустились на первый этаж, но свернули не направо, к комнате для допросов, а налево, в административное крыло. Там в коридоре, под дверью, обитой тёмно-коричневым, почти чёрным, пластиком, стояли в полном опупении Ванька и Пётр — оба в наглаженной форме и с глазами павлинов, увидевших радугу. Воспитатель, приведший Антона, ткнул пальцем в кнопку переговорника, услышал что-то неразборчивое и так же неразборчиво ответил.

Щёлкнул замок. Воспитатель махнул всем троим: вперёд.

Коридор, ещё коридор, холл с креслами и пальмой в кадке, за столом толстая тётка в камуфляже. Дверь, обитая благородно-красным — и явно не пластиком…
До того — 26 ноября