Статус неизвестен (СИ)

-Как у того каймана с которым ты в переглядки играл,- напомнил Рон, ложа на место надрезанный дерн и притаптывая его ногой.

-Чего не видел-не скажу, а только встречал я таких матерых,- обстукивая лопату о ствол дерева и поигрывая черенком высказался Иллари:-Подстрелит человека, грамотно, с болевыми ощущениями. Но так, чтобы двигаться мог. Надежду оставит и ждет, когда он из сил выбьется, ни идти, ни ползти не может. Выждет до немощной слабости и насядет, прижимая холодный ствол пистолета к виску, и редкий не сломается. В это момент он свою карту с подсветкой и сунет. Человек ее и не порвет, и кровью не заляпает, а куда и зачем шел - покажет, если жить захочет. Выбьет признание такой скорохват и хоть к стенке того раненого.

Они давно, все трое, перешагнули через препятствие смерти, как через вынужденную меру профессии. Единственно возможную цену существования их дела. Но рассуждение о том, какого негодяя он Рон прикончил, казалось ему чрезмерно дешевым способом само убаюкивания.

-Вы, как две поддакивающие девственницы, объявившие свой душевный покой священным, лакируете собственное беспокойство стандартным набором затасканных баек.

Граненая дробинка лежала, зажатая в складках его ладони, на рубцеватых линиях жизни и смерти. На их пересечении. Придавив перекресток судьбы своими отшлифованными зеркальцами, отражающими любопытство всякого заглянувшего в них, но не в свою суть. Ведь то, что у тебя внутри станет однажды важнее любых знамений.

Товарищи немного обиделись и примолкли.

Сумрак отчуждал людей друг от друга. Ощущая за собой вину, Рон перевел тему разговора на откровенный стеб. Поелозив и забравшись в спальный мешок он игриво обратился к Парсу:

-Если снова будешь ко мне жаться во сне, я тебя отшлепаю, так и знай.

-Может мне не стоит этого делать?- Подхватив шутку товарища, испуганно ответил Парс.

-Ты просто разобьешь мне сердце.

-В таких делах я бываю чуточку горяч и неукротим.

-Тогда давай затушим костер наших чувств и останемся только друзьями.

Они ночевали на разных концах поляны, метра за четыре друг от друга. Первым в эту ночь заступил на дежурство Иллари. Когда им придется убивать намного чаще и безумнее, эти невинные шалости отойдут на второй план. А сейчас десантники резвились, не беспричинно радуясь жизни и чуточку самую сумашествовали. В свое удовольствие.

Чтобы уберечь тело Крейга от ночной росы, его накрыли отталкивающим воду тентом из акваскутумной ткани. Можно было просто перевернуть планирующие носилки телом вниз, но это выглядело бы как то не так.

Вы понимаете ...

У охотника и солдата не бывает полноценного сна, поэтому постель должна способствовать максимально быстрому восстановлению сил. В их спальных мешках использовался смесевой материал нового поколения, не рвущийся и не секущийся, но при этом дышащий и теплый. Только что не живой.

Совсем в духе выдавшихся на их долю испытаний.

Кроме диспетчерской башни аэродром не имел высоких построек - сразу приучая к небу. Колонна из шести грузовиков "Бингоргов" миновала турникет и пересекла раздвинутые ворота военно-воздушной базы "Форавец". Луч прожектора стеганул по провисшему качающемуся брезенту, пластинам лобовых стекол и узким, точно с прищуром, щелям фар под колпаками светомаскировки. Все ангары, терминалы, административные сооружения располагались с юга на север, у края взлетно посадочной полосы и охранялись пулеметными вышками. Фартук аэродрома был буквально залит светом. Пунктир стремительно проносящихся зеленых огней отмечал рулежные дорожки и взлетную полосу. Колонна "Бингоргов" обогнула цистерны заправщиков. Поравнялась со стоянкой пожарных и патрульных машин, и снизив скорость стала поворачивать влево, словно продираясь сквозь пульсирующий рев авиационных двигателей. Прожекторы вдоль взлетной полосы горели ярко. Двойка истребителей "Супр" легко оторвалась от бетона взлетной полосы в горячем, плещущемся реве турбин. Красное свечение сопл по обе стороны V - образного хвоста сузилось и заострилось. Истребители "Супр" легко меняли свои очертания, изменив конфигурацию крыльев и, пробивая звуковой барьер, испарялись в ночи.

Справа и слева маячили застывшие крылатые силуэты, пестрели эмблемы на скошенных хвостах. Огромные тела металлических обшивок межконтинентальных бомбардировщиков сверкали в лучах ломающихся на фюзеляжах прожекторов. Остракизм молчащего, неподвижного, сверкающего железа восхищал и завораживал раз за разом. Грузовики доехали до ангара. Гудронированная бетонная площадка холодного пола была покрыта масляными пятнами. Высоко вверх взмыли арки стальных балок. Гофрированные стены ангара, отливающие марганцевым фиолетом были так велики и обширны, что напоминали крытый стадион, от которого отхватили примерно половину его длины. В нем все казалось мелким и незначительным. На фоне крупного, грандиозного объекта никакой предмет не выглядит привлекательней и как его не поставь, не расположи, кажется временным, если не брошенным вовсе. Будь то ящики с длинными тонкими ракетами "Тиран", вокруг которых суетилась техническая обслуга. Или разукомплектованный под лопастной фенестрон и полуразобранные вертолетные двигатели и редукторы к ним, похожие на черепа динозавров.

Коренастый и черноволосый эскадр-капер перегородил движение колонне "Бингоргов", подавая сигнал остановиться. Подойдя к головной машине он вскочил на подножку и отсалютовав обратился к пехот-командеру Самородову:

-По боевому расписанию вблизи взлетно-посадочной полосы передвижения на автотранспорте, в колонне и раздельно, строжайше запрещены. Дальше вам придется следовать пешим строем.

Пехот-командер отдал приказ и команда "К машинам!" эхом пронеслась в конец колонны.

Сухие и крепкие, налитые силой, егеря "коммандос" походным строем вышли с другого конца ангара. Самородов гордился своими ребятами, его резкие черты лица в свете направленных лучей казались еще более строгими. Оттопыренные карманы на рукавах и ляжках усиливали впечатление от и без того отменно развитой мускулатуры бравых ребят. Любой из них не останавливаясь, вот так мог прошагать сутки и более. За них он не волновался и не переживал, потому что был уверен в каждом.

Полное разрушение тела, вот с чем он никак не мог примериться и свыкнуться. Смерть Драккера безальтернативна. Одинокий волк, он всегда расчитывал на собственные силы. И к Боговспоможению относился не как к чуду, а скорее как к курьезу. Тайная насмешка над промыслом Господа сыграла с ним коварную шутку и наказала окончательной смертью. Валерий Самородов осветил себя крестом рассекающим.

"И тот кто верует, после смерти воскреснет вновь ..."

Драккер предпочитал быть неуступчиво живучим в этой своей жизни. И, кто знает, молился ли он когда? Кто- нибудь заставал его за этим богоугодным занятием? Драккер был всегда такой нелюдимый, точно чурался людей, сторонясь их.

Мог ли Самородов назвать его своим другом? Не более чем любой другой, с кем тот вобще не гнушался поговорить. Он был лесным человеком. Смолокуры и подсочники нанимали его для охраны угодий от дикого зверя и непрошенных гостей. При вырубке леса и отсыпке дорог, установке буровых вышек и прокладке нефтепроводов он был одним из лучших охотников и сторожей. Его не побаивались а боялись. И одного упоминания имени Драккера вполне хватало, чтобы приструнить искателей легкой наживы на чужих нефтеносных месторождениях. В силу все той же замкнутости никто не знал насколько Драккер чист наруку. И если кого-то обнаруживали с дыркой от пули погибшим впервые, а такое, время от времени, случалось. Или перепогибшим, что случалось значительно чаще, после таинства Боговспоможения, находились охотники и бездоказательно пеняли на Драккера. Но, ни в коем случае, не в лицо ему, а только за глаза.

Человек боязлив и привыкает к телу в котором живет и развивается. Привычка - внешняя реакция на субъективность человека, а страх смерти - основная составляющая его приспособляемости к окружающей агрессии мира. Даже обвыкание к смене пола не проходит столь болезненно, как порой нежданное перерождение в теле старика или старухи. После того как ты жил, рос много лет и погиб в теле юноши обретая немощность и малоподвижность измученного артритом и подагрой тела. Ведь замена никогда не кажется равноценной. Это ли не наказание?