Третий берег Стикса (трилогия) (СИ)

— Известно что. Мята имеется, сушёный шиповник, цвет липовый намедни собранный, — стала перечислять Лизавета, глядя в потолок.

— Ну, чего?.. — шепнул Матвей и, чтобы поддержать реноме красивым жестом возложил руку на лоб больного.

«Чего-чего… — огорчился Волков. — А мне откуда знать? Что-то такое читал о липовом чае. Авось, вреда не будет»,

— Липы пусть заварит.

— Запарь липы! — приказал Матвей тоном не терпящим возражений. Убрал руку со лба больного и выругался вполголоса: «Чтоб тебя, он весь мокрый», — и стал вытирать ладонь о полу своего балахона, брезгливо морщась, потом поднялся с колен и отряхнул штаны.

— Запарить? — переспросила Лизавета. — Это я сейчас.

И она отправилась липу запаривать. Волков только рукой махнул — запарить, так запарить.

— Матушка! — позвали жалобно из-под одеял. Рядом с печью что-то упало, покатилось, Лизавета бросилась на зов фурией, оттолкнув уважаемого знахаря: «Что, Яшенька?»

— Жарко-то как, — пожаловался мальчуган и выпростал из-под одеяла руку.

— Оклемался, родимый! Вот чудо-то!

— Пить хочется, — попросил Яков.

Лизавета повернулась к знахарю: «Можно ли?»

— Нельзя, — запретил на всякий случай Матвей.

— Идиот, — зашипел, наклонившись к нему, Саша. — Пить нужно много. Для того же и липа.

— Нельзя ему в питье отказывать, — помотал головой сатир. — Для того же и липа запарена. Пить ему нужно много, женщина.

— Ох, чудодей ты, батюшка, — всплеснула руками счастливая мать. — Ох светлый человек! Как же мне благодарить тебя, праведный?

— Ну-у-у, — стал прикидывать стоимость услуги Матвей, крутя за спиной пальцами. Волков понял: сейчас назовёт непомерную цену. Исподтишка, чтобы не заметила терпеливо ожидавшая ответа мать, взял сатира за шиворот и потянул вверх.

— Эк-х, — сказал Джокер, пытаясь сохранить на лице улыбку.

— Попробуй только взять с неё деньги, — проговорил Саша сквозь зубы.

— Ничего мне не надобно, — просипел Матвей.

— Ох, блаженный! — прокудахтала Лизавета и снова повернулась к сыну.

Саша выпустил ворот, но наградил всё-таки почтенного лекаря орденом подзатыльника.

— Э! Не сказал же я ничего лишнего! — обиделся Джокер.

— Не сказал, так собирался.

— Даже Кий не казнит за намерения, — резонно возразил Матвей, хватаясь за ручку драгоценного чемодана.

Вечерело, когда они, распрощавшись с хозяйкой, вышли из дома.

Свежо, солнце спряталось. Запах вишни и ещё какой-то незнакомый, сильный, но не сказать чтобы неприятный. Куст у перелаза, похожий на шарик, весь в цветах, так в вечерней дымке и светится. Собачий ленивый брёх, говорок дальний, в тишине слышно здорово. Смех поодаль.

Два человека вывернули в переулок, щуплый и за ним дородный. Саша глянул на Матвея, — того не занимали случайные встречные, шёл, посвистывал. Очень хорошо, что не нужно было поддерживать с ним разговор.

— Так что ж Гончар? Как нам быть с тобой? — спросил дородный голосом старосты.

— Да нету денег у меня, всё ж отдал тебе, ироду, — с досадой отозвался щуплый, в измазанных глиной штанах селянин.

«Гончар-второй, что у выгона», — узнал Саша и замедлил шаг. Стало интересно, о чём они.

— Пётр, Пётр, что ж ты делаешь?.. — наседал староста, отставший от Гончара на шаг, и хватал того за плечо: — С данью вздумал шутки шутить?

— Какие шутки?! — заорал Пётр, останавливаясь. — Дань твою в душу! И без того всё поперёк сегодня! Ванька с дому сбёг, Яшка тронулся, скотина у меня не доена, понимаешь ты?! И жена…

— Му-у-уиу! — протяжно заревел давешний неизвестный зверь.

— Вона! Слышишь, как надрывается? — мелодраматически потрясая рукой возопил Гончар.

— Ты мне зубы не заговаривай! — сорвался на фальцет Анастасий, оглянулся, будто бы в поисках продержки, увидал Матвея с Волковым и возрадовался:

— Вот спроси хотя бы у знахаря! — и, откашлявшись, спросил значительно у подошедшего ближе Джокера: — А скажи нам, уважаемый, должен ли селянин дань платить купальскую, как указано?

— Ерунду спрашиваешь, Анастасий, — отозвался Матвей. — Должен ли он, если он должен?

— Вот! — потряс крючковатым пальцем староста. — Есть в человеке понятие, а он, между прочим, знахарь!

— Знахарь-знахарь, — пыхтел, не сдаваясь Пётр, — а не пошёл бы он…

— Петя?! — выкрикнула от самой двери дома Лизавета. Тон вопроса не предвещал ничего хорошего. — Ты с кем там, кобель старый, лясы точишь?! Я тут на части без тебя разрываюсь, а ты…

— Говорил же, — пробормотал озираясь затравленно Пётр, — что жена у меня и скотина не доена.

— Му-у-иу! — подтвердил диковинный зверь.

— В общем так, — поторопился воспользоваться состоянием противника староста. — Или ты возмещаешь задолженность…

— Петя, я тебя спрашиваю?! — грозно осведомилась Елизавета, не без труда форсируя перелаз. В руке её Волков заметил ту самую палку о двух рогах.

— На собрании я был, Лизавета Васильевна, душенька, на собрании, — зачастил Гончар-второй — вот спроси хотя бы у старосты.

— Или ты возмещаешь задолженность, — возвысил голос названный староста, — или…

— Какую такую задолженность?! — свирепо осведомилась, повернувшись к нему, Лизавета Васильевна. — Какое такое собрание?!

— Дань купальскую, уважаемая Елизавета Васильевна, — с опаской косясь на рогач, дал справку староста.

В этот напряжённый момент случилось в переулке ещё одно явление: две белые фигурки одна за другой выскользнули из-за угла: первая — мальчишечья, выскочила и застыла, вторая спокойно выплыла. Марии голос договаривал: «…не сказывай. Ладно, Ванечка?»

— Тихо ты! — вполголоса, но внятно ответил юный изобретатель. Весьма красноречивая поза его указывала: сомневается Иван Петрович, следует ли при таких обстоятельствах возвращаться домой немедленно или подождать, пока не улягутся страсти, а до времени того залечь где-нибудь поблизости. Но чуткий слух матери уловил его восклицание, острые её глаза позу отпрыска истолковали правильно, а громкий голос пресёк ненужные поползновения:

— Ванька! А ну-ка сюда иди, висельник! Иди-иди, я уж всё приметила. Ты где шлялся, кобелиное отродье, отвечай матери!

— В кузнице, — ответил Иван Петрович с вызовом, вытер нос рукавом и нацелился обойти мать с левого фланга, перемещаясь шустро, по дугообразной траектории. Но маневр был разгадан вовремя. Лизавета с неожиданной прытью кинулась наперехват, поймала сына за шиворот под одобрительные сатира и старосты возгласы: «Ату его!» и «Хватай шибздика!» — перехватила рогач, чтоб держать сподручнее и отвесила первый удар по мягкому.

Саша, до этого момента откровенно забавлявшийся происходящим, дрогнул так, словно его самого палкой стукнули.

— Давай-давай, Лизавета, — благочестиво подначивал батюшка Анастасий. — Вгоняй в него послушание. Ухватом его по заднице!

— Весь заряд на него истратит, тебе ничего не достанется, — посмеиваясь, говорил Джокер Гончару, тот кивал и едва заметно перемещался по направлению к дому, исподтишка поглядывая на старосту. Очевидно, прикидывал, не забудет ли представитель местной власти под шумок о цели своего визита.

— Ах ты приносчик болести! — выкрикнула разошедшаяся Елизавета и нанесла ещё один удар, на этот раз не по мягкому. Ручка рогача сухо треснула, но выдержала, вынес удар и мальчик, только плечи дёрнулись.

— Из-за тебя, из-за тебя, постылого! — голосила, отводя душу, Елизавета и раз за разом сильнее била по тощим плечам. — Из-за тебя хворь вселилась в Якова!

Саша отвернулся и приметил — не его одного нисколько не забавляло происходящее. Мария, прикрыв руками рот, ссутулившись, шептала: «Не надо, матушка…» — потом громче: «Не надо, не бей его, мама!»

Лизавета услышала, поворотилась к дочери, и, задыхаясь:

— Не надо? А и тебя бы, Машка, тоже!

Но приводить угрозу в исполнение не стала, выпустила рубашку сына и швырнула на землю орудие воспитания. Иван Петрович тут же покинул лобное место молча, ни разу не оглянувшись. По тому, как лез через плетень, видно было — попало ему не в шутку.