Дикари Ойкумены.Трилогия

– За мной, – сказал он.

И пошутил, что с легатом Тумидусом случалось нечасто:

– С вещами на выход!

Копыта ударили в песок. Не оглядываясь, горяча жеребца, вытянувшегося в струну, легат слышал, как коллант за его спиной разворачивается дугой, словно в охоте на гуля. На миг он пожалел Красса: военному трибуну, запертому в крейсере, был доступен лишь реальный космос, где лучи и волны мчались сквозь вакуум к волнам и лучам. Скучища! То ли дело галлюцинативный комплекс, где и погибнуть – куда веселее, чем в мерзлой пустоте. Пригнувшись к гриве, круто беря влево, чтобы в последний момент замкнуть кольцо, Тумидус следил за пауком. Бьется ли? Дергается? Или, расслабившись, позволяет делать с собой все, что угодно?

Каждая конвульсия Папы была подарком судьбы.

– Окружаем!

Он на скаку осадил жеребца. Огляделся: тяжело дыша, коллантарии встали, как вкопанные. Строй – эллипс. В центре, слабея, паук дрался с Кровью за самого себя. Еще дрался: стряхивал чернобагровые сгустки, рыл лапами хищный песок, рвал жвалами налипшую пакость. В озверении схватки, боясь счастливой эйфории, как не боялся ничего на свете, Папа не видел, не успевал заметить главного: песок внутри колланта светлел, теряя красноту, пространство очищалось от пурпура с золотом, давая слепому карлику, исполину космоса, шанс, хрупкий как чайный фарфор.

МикроОйкумена обволокла своего антиса.

Слабость – силу.

Если Тумидус и молил провидение о чемто, так лишь о том, чтобы Папа Лусэро подольше оставался измученным, вымотанным до предела, балансирующим на грани жизни и смерти. Будь Папа в полной мощи, он разнес бы коллант в клочья, уничтожил тонкие связи между коллантариями, сам того не желая. Слон в посудной лавке? Кабан в паутине? Любое сравнение хромало на четыре ноги.

– Веревки!

Легат сорвал аркан, висевший на луке седла.

Великий Космос, подумал он. Неужели дотащим?

* * *

– Мамерк, связь с Тишри! Немедленно!

– Да, госпожа Зеро. Адрес?

– Белый холм.

– Кого спросить?

– Гвидо.

– Гвидо Салюччи, действительный и полномочный председатель Совета Галактической Лиги… Позвольте вопрос?

– Не позволяю.

– Вы в курсе, сколько сейчас времени на Белом холме? Браслет подсказывает мне, что пять часов тридцать две минуты. Боюсь, его высокопревосходительство изволят спать без задних ног…

– Мамерк, уволю!

– Вы хотели сказать, отправите в отставку?

– Я хотела сказать: расстреляю!

– Перед тем, как сдать дела и встать к стенке, осмелюсь напомнить, что бухгалтерия отказывается принимать к оплате счета ваших переговоров по гиперу. Они злобно клевещут, будто вы плевать хотели на нормативы расходов, утвержденные…

– Мамерк!

– Тишри на связи, госпожа Зеро. Спрячьте вашу пушку. С вашего позволения, я оформил звонок за счет вызываемого абонента…

В рамке появилось лицо оперного тенора, разбуженного наутро после премьеры «Розалии». Щеки оливкового цвета, тонкая полоска усиков над верхней губой, рот опытного любовника. Волосы, уложенные в прическу, прижаты тончайшей сеточкой из сякконского шелка. Впечатление портили глаза: даже рассеянные, красные спросонья, они скорее принадлежали снайперу, чем скромному вокалисту.

Мамерк на всякий случай отошел в угол – туда, где председатель Совета Лиги не мог его видеть. Госпожа Зеро скорчила презрительную гримасу, низко ценя трусость во всех ее проявлениях, и без экивоков перешла в атаку:

– Привет, Гвидо! Готовь экстренное заседание Совета.

– Душечка, – у его высокопревосходительства и впрямь обнаружился тенор «диграция». Впрочем, люди, хорошо знакомые с Гвидо Салюччи, утверждали, что приказы о временной миротворческой оккупации он отдает драматическим баритоном. – Солнце мое дорогое… Нет, я привык к твоим закидонам. По молодости считал их милыми. Сейчас я мужчина в годах и считаю иначе. Все, конец связи.

– К вечеру к тебе зайдет полномочный представитель Помпилии, – если госпожа Зеро плевала на протесты собственной бухгалтерии, то на угрозы сильных мира сего она плевала с еще большим изяществом. – Он подаст представление на сбор Совета. Начинай сейчас, у нас времени в обрез. Да, имей в виду: на заседании будут присутствовать члены Совета антисов.

Лицо в рамке неуловимо изменилось. Гвидо Салюччи владел своей мимикой на зависть актерскому цеху. В интервью «Galaxy News» он заявил, что этому способствует его пост, вынуждающий к постоянному (каламбур, господа!) пребыванию на Тишри. Тот, кто научился различать мимические реакции гематров, автоматически становится королем лицедеев.

– Что такое? Конец света?!

– Мы придем с бомбой. Мало не покажется.

Его высокопревосходительство страдальчески вскинул брови:

– Я всю жизнь этого ждал, Зеро.

– Только не говори, что я тебе выпала, – фыркнула имперская безопасность. – Ты говорил это тысячу раз.

Дикари Ойкумены. Книга третья. Вожак

* * *

Пролог

«Вся наша жизнь – приказы и подчинение. Даже когда мы полагаем, что руководствуемся исключительно порывом души – мы в плену самообмана. Желудок прикажет, и сломя голову несешься в сортир. Или терпишь до последнего, не в силах оторваться от увлекательной игры. Приказы явные и скрытые, простые и сложные, моральные и преступные. Подчинение добровольное и насильственное, полное и частичное, осознанное и неосознанное.

Миллион градаций, оттенков, нюансов.

В этом плане приказы богаче смыслами, чем философский трактат. В этом ключе подчинение разнообразнее всех соблазнов Ойкумены. Можно ли организовать бытие подругому? Вряд ли. Можно лишь мечтать о какомто ином Космосе, где благой Творец рискнет вывести нас из тупика опостылевших взаимоотношений…

Такая мечта – иногда приказ, иногда подчинение.»

Адольф Штильнер, доктор теоретической космобестиологии

– Эй! – заорал Пак. – Давай сюда!

От возбуждения карлик вышел в стойку на одной руке – и, сотрясая перила, взвизгнул сиреной:

– Быстро!

Старик вылетел на веранду, как ядро из пушки. Сравнение было архаичным, можно сказать музейным. Внешность Луция – морщины и складки, бугры и впадины, увенчанные копной седых волос, жестких как мочало – подбрасывала и более древние метафоры: стрела из лука, камень из пращи. Левую щеку от скулы до подбородка украшал пышный бакенбард пены – Луций Тумидус брился, и вопль маленького акробата застал его на середине процесса. В пижамных штанах, голый по пояс, с пенными хлопьями, упавшими на безволосую грудь, Луций выглядел бы персонажем комедиибуфф, когда б не страх в его глазах.

– Чтото с Марком?!

– Смотри!

Пак вытянул свободную руку, указывая, куда именно надо смотреть. Голосферу визора карлик развернул на манер экрана допотопного кинематографа, широкошироко, и выгнул дугой. Изображение вписалось в окружающий пейзаж не «окном», а натуральной диорамой. Под далекое фырканье бегемотов, в мерцании, обозначавшем край кадра, пронзаемые насквозь шальными бабочками с мохнатыми усиками, по подиуму расхаживали модели – большей частью мужчины. Их как одна мама делала, а не мама, так инкубатор: рост, плечи, талия, грудная клетка…

Лица значения не имели.

– Ты идиот, – внятно сказал Луций. В голосе старика пробились интонации шпрехшталмейстера Донни Фуцельбаума: когда матерый шпрех был не в духе, от его шепота шарахались тигры и укротители. – Ты кретин. Жертва аборта. Я утоплю тебя в бочке яблочного сидра.

– Завтра, – отмахнулся Пак, не меняя позы. – Завтра утопишь.

– Сегодня. Сейчас.

– Смотри, говорю! Вот ведь старый дурак…

– На Китте, во Дворце Нгбене Чаа, состоялась Неделя мужской моды, – прервала дикторша намечающуюся ссору. Кукольное личико всплыло над моделями, дефилирующими тудасюда; казалось, дикторша вотвот плотоядно облизнется. – В ее рамках самые знаменитые стилисты продемонстрировали свои коллекции сезона. На семь дней подиум превратился в одно захватывающее шоу. Дебютный выход Пилаччи Стефани в качестве креативного директора «Gnozis Emergeny», богемная коллекция Hyuner & Rolladson, созданная по мотивам фресок монастыря Апперальо, модели госпожи Прюдон – гирлянды цветов в сочетании с травяной миниюбкой. Завершала показ линейка стилей скандально известного элитвизажиста Игги Добса. Вниманию публики был предложен…