Грезящие над кладезем

— Вольно, ребята! — скомандовала она.

Конвоир силой, без всяких разговоров усадил ее на стул и махнул лапой копу-человеку, который тут же подошел, отсканировал капиллярные узоры ее пальцев и надел на нее наручники.

Собакомордый коп ушел. Табита старалась держать себя в руках. На нее попеременно накатывали волны страха, недоумения и ярости. Судя по всему, они отнюдь не собирались сказать ей, что же такое она, по их мнению, сделала. Коп и дежурный не отрывались от экрана.

— А можно и я посмотрю? — спросила она.

Через пару секунд коп поддернул сползавшие брюки, потянулся и подошел к ней. На мгновение ей показалось, что он хочет ее ударить, но вместо этого он сунул руки ей под мышки, вздернул ее на ноги и грубо подтащил к телевизору.

Когда она увидела, что творится на экране, очередная хохма увяла у нее на губах, не успев родиться. Там было изображение человека, мужчины. Он лежал прямо на здешнем льду.

Затем появился другой снимок того же самого человека. Одежды на нем не было. Лицо его было синюшно-багровым, выпученные глаза почти вываливались из орбит. Черная мерзость, торчавшая из его рта, была, надо думать, его языком. Было в этих снимках нечто тусклое, безразличное и в то же время ирреальное, и это подсказывало Табите, что она смотрит отнюдь не на компьютерную графику какого-нибудь фильма ужасов.

И как бы то ни было, этот мужчина был ей знаком.

— Мортон Годфри, — сказала она.

Коп и дежурный смотрели на нее с тем же вниманием, как до того на экран.

— Ваш друг? — спросил полицейский.

— Нет, — качнула головой Табита. — Он работал у принцессы Бад.

Шея и нижняя челюсть шофера кошмарно раздулись. Он выглядел как багровый взбесившийся лунный бред.

— Я пила вместе с ним вчера утром, — услышала Табита свой голос. — Кажется, меня сейчас стошнит.

Дежурный пинком подкинул ей корзину, и очень вовремя. Ей потребовалось какое-то время, чтобы досуха проблеваться.

— Что это с ним? — спросила она дрожащим шепотом. Мужчины переглянулись, словно соображая, много ли

удовольствия можно будет извлечь из того, чтобы ничего ей не рассказывать.

— Спутник заметил его в два девяносто, — снизошел в конце концов коп. — Кто-то задушил его и выкинул тело на лед.

— А ведь крупный был мужчина, — задумчиво заметила Табита.

— Ваш любимый тип? — поинтересовался таможенник.

— Да иди ты!.. — вспылила Табита. — Господи, ну с какой такой стати все вы вяжетесь ко мне?

— Вы были последней, кого видели в его обществе, — напомнил коп.

— Да не душила я его, не душила!

Искаженное смертью лицо шофера стало приближаться и заполнило все пространство экрана, превратилось в безжалостный крупный план. Таможенник жал кнопки на пульте управления.

— Но кто-то же это сделал, — заметил он рассудительно. На экране бугрилась багровая плоть.

— Все, что им теперь нужно, — это найти ту веревку, — сказал таможенник.

— Проволоку, — поправил его коп. — Отмотай чуть-чуть назад. Вот, посмотри. Видишь, какая глубокая борозда и какая узкая? Видишь? Словно не душили, а ножиком резали.

За их спинами распахнулась дверь, и вошла инспекторша со всей своей командой. Полицейский вскочил и вытянулся по стойке смирно.

Табиту охватило какое-то вялое оцепенение. В ее голове стоял неумолчный шум, словно от сотни моторов, работающих на малых оборотах.

— Вы решили меня арестовать? — спросила она. Инспекторша едва удостоила ее взглядом. Ее уши торчали торчком, шерсть на затылке недовольно топорщилась.

— Бы будеде задержады для пробедежия допроса, — пролаяла она и достала из кармана плаща прозрачный пакет с мотком сырорезной проволоки.

Как заряжается электричеством воздух перед грозой, воздух в комнате мгновенно зарядился следовательской лихорадкой.

— Одпечатки бальцев, — приказала инструкторша, передавая пакет своему подчиненному-человеку.

Табите снился сон.

Ей снилось, что она плавает в зеленом море, а вдали смутно виднеются красноватые скалы каких-то островов. Она отчетливо ощущала вкус и запах морской воды. Она была не совсем уверена, стоит ли ей сейчас плавать. Море было неспокойное и грозило утащить ее под воду. А еще в море были фонтаны, она видела, как их струи бьют в небо и рассыпаются. Она знала, вернее, чувствовала, что, если удастся доплыть до одного из фонтанов, она будет в безопасности. Под фонтанами в зеленом море скользили синие, едва различимые тени. Это были киты, это они выпускали в небо фонтаны. Там, во сне, было жизненно важно, чтобы она поднырнула под один из фонтанов, чтобы этим спасти некое существо, не вполне отличное от нее самой. В какой-то момент неожиданно оказалось, что она держит за плавники какое-то крупное, лилового цвета морское животное и пытается подтащить его к себе. Она тут же поняла, что это китеныш, хотя он походил скорее на тюленя.

А затем она проснулась, не понимая, кто она и где. Она села на жесткой койке, а затем и встала. Жесткий пенопласт, напыленный на пол камеры, неприятно царапал босые ноги. В узенькое как щель окно светил Уран, только-только прошедший фазу полноурания. Она стояла и стояла, ни о чем не думая, а тем временем дверь со скрипом открылась, и вошел коп-человек.

— Шевелитесь, — сказал он. — Собирайте свои вещички. Голос тюремщика звучал скучно и не слишком дружелюбно.

— А что такое? — спросила Табита. — Куда это вы меня?

— На Гавайи, — сказал коп; он взял ее за руку и повел по проходам «Кумулюса», где пахло собаками, дезинфекцией и черным отчаянием.

На самом верху сходного пандуса стоял маленький письменный столик. Олистер Крейн сидел за столиком перед раскрытым блокнотом и что-то писал перьевой авторучкой. Уж не та ли это поэма, которой он грозился, мелькнуло у Табиты.

— Это что же теперь, меня отпустили на поруки? — спросила она.

На Крейне были все тот же малиновый блейзер и золотое колечко вокруг бороды. Он закрутил колпачок авторучки и аккуратно положил ее в нагрудный карман. Ногти у него были длинные, но абсолютно чистые и красивой формы.

— Они уже знают, капитан, что это не вы его задушили, — сказал он будничным голосом.

Загрузившись в его желтый «ровер», они помчались от «Кумулюса» прочь по безмолвным промерзшим просторам. Табита с трудом отходила от пережитого. Она чувствовала себя грязной и насухо выжатой.

— Мне срочно нужен душ, — сказала она, подергав себя за волосы.

— И выпить бы тоже очень не мешало, вы согласны? В лиловом коридоре грез они миновали уродливого

мальчишку, так возмущавшего принцессу Бадрульбудур. Мальчишка пожирал их глазами и придурочно улыбался.

— А это чей? — спросила Табита.

— Один из моих, — гордо признался Крейн. — Симпатичный паршивец, верно?

По местному счету было четыре часа ночи, однако бар все еще был открыт. «Закрывают ли его когда-нибудь вообще?» — подумала Табита.

А в баре сидела Джорджинель. Сидела и пила в одиночку. Услышав, как обошлись с Табитой, она безмерно возмутилась.

— Само собой, никто и не почешется перед тобой извиниться, — сказала она с сознанием своего превосходства над всем этим жалким неправедным миром.

Табита говорила мало. О сырорезной проволоке она не сказала вообще ничего.

Она огляделась по сторонам. Жутковатые украшения выглядели безвкусно и неестественно, словно даже временного отсутствия их творцов было достаточно, чтобы лишить их некой толики жизни.

На этот раз Крейн сидел рядом с Табитой.

— Отведи меня в дом, — попросила она, потрогав его за руку.

— В дом? — вскинул брови Крейн. — В смысле — в мой дом?

Табита знала: он прекрасно понимает, какой дом она имела в виду, но по неким причинам хочет, чтобы она сказала это вслух.

По пути они увидели в небе три голубые стрелы — флаеры патрульного корабля спешили навестить принцессу Бад. Табите представилось, как там, под землей, в лишенной окон спальне принцесса ожидает их, сидя на своей круглой кровати. Она снова увидела ее в окружении лунных грез, безвозвратно погибших в трюме «Алисы»: арбуза и попугая, пилозубки и черепа, всех фантастических версий на тему себя самой, какие закатившаяся поп-звезда произвела за годы своих одиноких раздумий. Капитан Джут буквально видела, как она сидит, упершись взглядом в студенистую воду, пытаясь вызвать из нее еще один, последний, всеобъемлющий портрет, в котором все образы всех персонажей, когда-либо ею сыгранных, соединились вокруг единого центра, как грани алмаза.