Дороги. Часть вторая.

— Не совсем так, легат, — печально возразила начальница СИ, — вам придется отслеживать все информационные потоки и проверять их на предмет следов эзотерического мировоззрения. Вам придется взять под контроль все группы, начиная с дружеских связей, которые окажутся подозрительными. До определенной степени этот контроль можно будет осуществлять тайно. Но лишь до определенной степени. На Квирине закончилась, похоже, эра информационной вседозволенности. А ваша команда будет напоминать инквизицию.

— Мы не собираемся преследовать людей из-за того, что их мнение не совпадает с мнением христианской церкви, — возразила центор Бьена. Кантори посмотрела на нее.

— Вы всего лишь будете выслеживать их, и они заметят ваше пристальное внимание. Для них это будет выглядеть как преследования. Пусть весьма мягкие.

— Кантори, — произнес Координатор, — никто не обязан жить на Квирине. Тем, кого не устраивает наша информационная среда — не закрыт путь на другие миры. Здесь останутся те, кому работа и друзья важнее, чем детали мировоззрения.

— Я знаю, — кивнула начальница СИ, — я всего лишь хотела пояснить, что произойдет в дальнейшем.

— Не следует сгущать краски, — Координатор покачал головой, — мы еще обсудим с вами дальнейшие направления информационной работы.

Он обратился к членам ДС, напряженно слушавшим его.

— Ваша работа — пожалуй, благороднейшая из всех. Вы как никто другой на Квирине давно заслужили и славу, и достойную оплату... Да что там говорить, все мы обязаны жизнью именно вам. Но Квирин должен и в будущем оставаться тем же самым миром. Это космическая база, научная — но военная лишь в последнюю очередь. Наверное, мы были слишком благодушны, смотрели на мир через розовые очки. Постоянно забывали о том, в каком окружении мы существуем, что представляет из себя вся наша Галактика. Мы создали оазис науки, искусства, доброты, гуманности. И это прекрасно само по себе, но все больше и больше людей забирает и военная служба, и СКОН, и ДС, и дальше уже нельзя закрывать на это глаза всему народу. И все же мне не хотелось бы превращать наш мир... во что-то иное.

Энджер протестующе покачал головой. Поднял ладонь.

— Координатор, вы правы. Давайте не забывать о простом факте. До сих пор мы были уверены, что Квирин абсолютно, надежно защищен от сагонского проникновения. Теперь мы знаем, что у нас давно уже существуют кнасторы, и даже высших ступеней, уже сознательно служащие сагонам. Хотя как давно — возможно, лишь около полувека... Но сагонов нет, и даже развоплощенных — нет. Мы не знаем причины. Почему даже на любой планете Федерации — а они в военном отношении закрыты не хуже Квирина — человека может достать сагон, а на Квирине — нет. Почему на Квирине они даже во сне не приходят. Мы не знаем, почему это так. Но есть очень большое подозрение, что если мы позволим себе как-то изменить коренным образом информационный фон Квирина, сагоны получат к нам доступ. Как раз именно то, о чем вы говорите — оазис мира, добра, любви — именно это, возможно, и служит преградой... Превратите наш мир в обычную военную базу, и возможно, мы потеряем последнюю крепость.

— Я согласен с вами, легат! — воскликнул Торлин, — мы должны удержать нашу крепость.

Ильгет и Арнис одновременно взглянули друг на друга — и тут же отвели глаза.

— Нашу крепость любви и добра, — добавила начальница СИ.

Картошку запекли на углях. Над огнем жарили оригинальное блюдо по предложению Иволги — мясо, нанизанное на витые стальные стержни. Куски мяса получались необыкновенно сочными, пахнущими дымом, а со свежим репчатым луком — так просто божественными.

Потом Ойланг вскипятил над костром котелок воды и заварил свой знаменитый капеллийский чай.

— Как, ты говоришь, будет называться это спецподразделение? — спросил Марцелл. Арнис неохотно ответил.

— "Минакс"... это не точно, рабочее название пока. Но это будет, видимо, после нашей работы на Мартинике.

Все промолчали. Новая акция ожидалась через неделю, и говорить об этом не хотелось.

— Похоже, нам теперь не будет покоя, — пробормотал Венис. Ландзо взглянул на него.

— Ну и ладно, это наша работа.

Тихо и таинственно зазвучала струна. Ласс взял гитару. Иволга посмотрела на него с одобрением.

— Правильно, Ласс. Хорошее дело, давай споем чего-нибудь.

Он кивнул. Гитара под его пальцами зазвенела мелодией.

Это ведь кровь — то, что течет во мне. Если мы будем ждать, мы дождемся утра. И белый ангел с трубою скажет — пора!, И тогда мы поймем, кого видали во сне... Кто избил нас до этой крови, чье имя — стихи, И мы грешны, но я забыл, в чем наши грехи, Нас судили по вере, а надо бы — по делам, Или по стихам, но по ним я сужу себя сам... И в руках твоих белая роза, а может — плеть. Нам неведом страх и неведомо слово «жалеть», Мы умрем за веру, хотя не уверены в ней, Я уверен в одном — в реке. И о ней мне петь...

Арнис почувствовал, как тонкие пальцы Ильгет скользнули в ладонь. Он бережно сжал эту руку, любимую до замирания сердца. Он снова почувствовал удивление и счастье оттого, что вот это чудо — с ним.

До каких пор, Господи? — спросил он про себя. До Мартиники? Я знаю, Ты можешь забрать ее у меня в любой миг. Но спасибо Тебе за то, что сейчас она есть. И даже со мной.

За рекой белый город,

Меж нами — вода.

Тот, кто видел его,

Не умрет никогда.

Я тебе расскажу,

Как несется вода, леденя,

Пусть я буду окном,

И ты будешь смотреть сквозь меня

Через реку на город. Ведь это крестовый поход.

Мы уходим с крестами, но с нами Господь не идет,

По рядам пробегает, и ты отзовешься — вперед! -

Половина продолжит путь, половина умрет.

Тихо потрескивал костер.

И молчало над головой бездонное звездное небо.

Если лечь на спину, положив под затылок ладони, ощущая одной стороной ночную прохладу, другой — чуть жгучее тепло костра, и смотреть вверх, на сплетения звездных дорожек, на мелькающие огоньки флаеров и кораблей, то можно вдруг ощутить, что ты уже почти совсем понимаешь... почти все. Что вот-вот прорвется какая-то завеса, и этот мир перестанет быть загадкой — навеки.

И что, может быть, смерти нет.

Есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно. Это море. Это трепещущий живой огонь. И звездное небо.

Звездное небо, с почти слившимися россыпями дальней светящейся пыли, с черными неожиданными провалами, с диковинными сплетениями светлых узоров, ложащихся в привычный рисунок созвездий.

И еще чья-то рука коснется твоего плеча, и ты услышишь негромкий разговор, и тихонько в темноте зазвенят невидимые струны.

Ласс продолжал новую песню.

Нас таких очень много,

Нас не берегут.

Почему ж мы решили,

Что останемся тут,

И что встретимся здесь же -

В час угасанья огней.

Я уверен в одном — в реке,

И в том, что за ней.

Нас не берегут... Ласс Канорри. Как будто всю жизнь среди нас. Мы еще ничего не знаем о нем, он ни разу не был с нами на акции. Но у него такое же точно лицо. Костер отражается в нем, как в зеркале. И странные синие артиксийские глаза смотрят в огонь безотрывно.

Вот Ойланг сидит, и не убирает своей руки с плеч Мари, маленькой, темноглазой, притихшей. Ее младшие дети, уже выросшие, Кай и Рута, сидят рядом.

Вот Иволга с гитарой, и две собаки, черная и белая, лежат справа и слева от нее.

Тебе придется выбирать, подумал Арнис. Так сказал Дэцин, и он прав, я теперь и сам это понимаю. Уже скоро, на Мартинике, надо будет выбирать — кого послать на смерть. Ласса, который гениален, который еще может написать много хороших стихов (смотри, глаза у Мари уже на мокром месте). Вениса — врача. Женщин — Мари, Иволгу, Айэлу... Ильгет. Бесконечно любимую мою. Да всех жалко... Ландзо, Ойли... Господи, за что мне все это?