Дикари Ойкумены.Трилогия

– Ну, я насчет той драки в «Хромом псе». Вы еще разбили об меня коммуникатор…

– Я?

– Ну, когда вехденский старлей дал показания, что драку начали мы. Вы сказали: если бьешь, придурок, так чтоб потом без показаний… Наказание, да?

– Хороший вопрос, манипулярий Цинна. Хотел бы я знать ответ…

Космос велик.

Они шли в орбитальные доки Смиллы, на базы МесаллиныIV, к Халори, где правительство и мятежники веками играли в чехарду, как принято у варваров. Крейсеры, штурмовики, десант. Корабли Великой Помпилии. Двигались на окраины, летели в глушь, чертили трассы в пустоте. Ничего особенного, банальная передислокация. Разведки вехденов и гематров брезгуют такой рутиной. С миру по нитке, с бору по сосенке; с хлеба по крошке…

Согласно документам, они пришли к местам назначения.

В новостях мелькнул крейсер «Бешеный»: металл на фоне звезд. Начальник Генерального штаба сделал заявление, обещая финансирование ремонта. Манипулярий Цинна слал матушке письмо за письмом. Цинна был сентиментален. Матушка обожала халорийские благовония, и любящий сын писал, что купил целый галлон коричного масла. Масло Халори – лучшее в Галактике. Кстати, шлюхи Смиллы – тоже ничего, и пахнут приятно. Даже триппер не слишком огорчил легата Кацину. Триппер пройдет, а воспоминания останутся.

Плевать хотела Ойкумена на все это.

А на краю Ойкумены, на остром краешке, с которого сорваться – как два пальца облизать, куда идут в рваном ритме, теряя чувство времени и пространства, там, где алмазный наждак сдирает с тебя кожу – не в реальности, так в снах; вне сигналов и маяков, ведя расчеты по семи точкам, пяти, трем…

– Примипил Ланций!

– Я!

– Легат Кацина!

– Я!

– Манипулярий Круций!

– Я!

– Манипулярий Цинна!

– Я!

– Оберманипулярий Сатрус!

– Я!

– Поступаете в мое распоряжение…

– Есть!

Сводная оперативная эскадра «Гладиус» под командованием военного трибуна Красса выдвинулась в систему AP738412.

Говоря проще, в Кровь.

* * *

– Слабость, – сказал легат Тумидус. – Слабость – это ключ.

– Что? – не понял Папа Лусэро.

– Слабость – ключ к Крови. Так говорил мне Юлий.

– Юлий?

– Мой брат. Мы встречались перед отлетом, в гостях у отца.

Паукисполин подошел к границе Крови. С осторожностью, которую, рискуя разозлить Папу, можно было бы назвать опаской, попробовал лапой песок. Кровяные нити потянулись к лапе, покрытой жесткими волосками – оружию, способному разорвать в клочья корму боевой галеры – и Папа сдал назад. Так анемичная девица, зябнущая в июльский зной, протягивает ножку к морской пене. Касание, визг, и девица отступает, сочтя море холодным.

Ветер расхохотался за спиной антиса.

– Вы слишком сильные, – в устах Тумидуса это прозвучало сродни оскорблению. – Ты, Рахиль, остальные. Кровь реагирует на вашу силу. Не думаю, что по силе вы сопоставимы, иначе ты бы зашел гораздо дальше. И все же Кровь чует тебя даже на расстоянии, вступает с тобой во взаимодействие. Мы, коллантарии, гораздо слабее вас. Нас Кровь игнорирует. Возможно, не считает угрозой. Возможно, попросту не замечает. Слабость, Папа. Вот что имел в виду мой брат.

Пара верхних глаз Папы побелела. В паучьем облике антиса, свойственном Папе Лусэро под шелухой , проступил другой облик – слепой карликвудун. Впрочем, расположение верхних глаз паука скорее вызывало ассоциацию с белыми отмороженными ушами.

– Если я стану слабым… – начал антис.

Его перебила Рахиль:

– Надо рассчитать норму падения силы. Пороговое значение. Допуски. Если мы будем знать точный уровень силового раздражителя…

Тумидус улыбнулся ангелу:

– Не надо. Оставь расчеты, Рахиль.

– Не могу, – сухо отозвалась женщина. – Не умею.

– Не умеешь не считать? А сдерживать силу умеешь? Если я прикажу тебе стать слабее на пятьдесят два процента, ты подчинишься? Удержишь себя в куцых рамках? Ты ведь понимаешь: как только сила вырвется изпод контроля, Кровь сожрет тебя на завтрак. Снять скафандр на глубине в десять километров – для водолаза это смерть. Как у гематров с аналогиями?

Рахиль шагнула к легату:

– С аналогиями у нас все отлично.

– Вижу, – Тумидус остался стоять на месте. Свет, который числа, нависал над ним, превращая доспех в рыбью чешую. – А как у антисов с подчинением? Ты, гематрийка, бесстрастная ледышка… Думаешь, я не заметил, как ты отреагировала на слово «прикажу»? Какойто наглый коллантаришка заявляет: «Я прикажу тебе стать слабее…» – и Рахиль Коэн, гроза черных дыр, готова сжечь меня дотла! Будешь спорить? Со мной, десятинщиком? Экспертом по приказам и подчинению?! Меня, черт тебя дери, кололи такой дрянью, что ты и представить не можешь! Зачем? Чтобы научить ходить в корсете ! Меня ломали через колено, обучая подчиняться! Давили внутренний протест! Без химии моя помпилианская натура бунтовала против любых приказов… Что же тогда говорить о твоей антической натуре?

Свет подернулся рябью: ангел молчал.

– Вот она, ваша сила, – легат перевел дух. – Сила одиночек. Сила, неспособная подчиниться даже своим хозяевам… Куда вам в Кровь?

Присев на задние лапы, Папа озирался. Молчание Рахили было для антиса ножом, вонзившимся в мякоть души. Да, говорила немота гематрийки. Мы – сила, нам не совладать с собой. Да, отвечало поведение огромного паука. Мы – сила. Помпилианец прав, нам не стать слабее в присутствии большей силы.

Такова наша природа.

Глаза паука обратились к Тумидусу. Белые потемнели, в черных появился хищный блеск. Уязвлен, раздосадован, Папа хотел сорвать зло на том, кто принес дурную весть – не ударом, так словами. Миг, и антис прикусил язык, видя лицо легата: хмурое, осунувшееся, как после долгой болезни.

– Да, – кивнул Тумидус. – Ты правильно понял. Вам трудно принять вашу силу, как слабость? А мне легко? Мне легко принять мою слабость, как силу? Я, помпилианец, говорю вслух: я слаб! Настолько слаб, что меня не замечают! Я – паразит в складках шкуры слона! Еще недавно, пять лет назад… Боевой офицер, кавалер ордена Цепи, малый триумфатор – да я скорее вырвал бы себе язык, чем признался бы в слабости!

– Лучше б ты его вырвал, – буркнул Папа.

Тумидус вошел в Кровь: недалеко, метра на два, если мерить расстояние мерками галлюцинативного комплекса. Сел на песок, скрестив ноги. Под ягодицами легата змеились тонкие, еле различимые здесь, на границе, капилляры с пурпурным ядом. Сплетались, ткали узоры, равнодушные к наглецу.

– Почему ты паук? – спросил легат.

– Что?

Сегодня у Папы Лусэро был день встречных вопросов.

– Почему ты паук?! – чувствовалось, что Тумидус едва справляется с бешенством. Признание в слабости далось легату труднее, чем он хотел показать. – В космосе все ясно: там мы – волны и лучи. А здесь, под шелухой ? Я с виду человек, как любой из коллантариев. Оружие не в счет, здесь сплошная архаика. Посмотри на мой коллант! Я – помпилианец, Н'доли – вудуни, Эсфирь – гематрийка, Карна – брамайн… А ты – паук! Здоровенный паучище! Рахиль – столб света. Нейрам – огненный сокол. Все антисы, кого я видел, не похожи на людей. Даже Кешаб Чайтанья – восемь рук, три лица, клыки ниже подбородка…

Не вставая, Тумидус изобразил монстра:

– Хорош человек!

– Это правда, – кивнула Рахиль. Кивок выглядел устрашающе: вспышка, качнувшаяся вниз. – Я иногда размышляла о природе этих различий.

– И что? – спросил Папа, не балуя собеседников разнообразием.

– Ничего. Слишком мало данных.

– Добавь в копилку, – легат махнул рукой в сторону горизонта. – Еще один облик. Что ты видишь, Рахиль?

Ангел ответил не сразу.

– Зарево, – казалось, гематрийка производила сложные вычисления. – Зарево в странной цветовой гамме. Ближайший аналог: окраска ядовитых змей, грибов, насекомых. Н'доли сказала, что это солнце системы. Ты согласился с ней. Возможно, так оно и есть.

– Что видишь ты, Папа? – упорствовал Тумидус.