Сборник.Том 5

— Аркадия! — изумленно вскрикнул отец. — Кто вы такой, сэр?

Пеллеас облегченно вскочил на ноги.

— Доктор Торан Дарелл? Я — Пеллеас Антор. Надеюсь, вам сообщили обо мне. По крайней мере… так утверждает ваша дочь.

— Утверждает моя дочь?

Он, нахмурившись, взглянул на Аркадию, но она встретила его испытующий взгляд широко раскрытыми невинными глазами.

Доктор Дарелл вынужден был признаться:

— Да, я вас ждал. Пожалуйста, пройдёмте со мной. Он шагнул к двери, но оглянулся и в следующий момент был рядом с принтером. Аркади рванулась за ним. Отец мягко упрекнул её:

— Ты всё время оставляешь его включенным, Аркадия.

— Папа! — обиженно вскрикнула она. — Это возмутительно! Настоящий джентльмен никогда не станет читать чужие письма, особенно если это «говорящее письмо»!

— Ах — ах! — покачал головой отец. — Но «говорящее письмо» написано в присутствии незнакомого мужчины в твоей спальне. Должен же я блюсти твою нравственность.

— Ёлки-палки, да ничего такого не было!

Пеллеас неожиданно расхохотался:

— Было, было, доктор Дарелл! Юная леди пыталась обвинить меня в самых тяжких грехах, поэтому я настаиваю, чтобы вы все прочитали, чтобы моя совесть была чиста.

— О! — вскричала Аркадия, с трудом сдерживая слезы. Даже собственный отец ей не доверял. А ещё этот проклятый принтер! И надо же было этому идиоту влезть в окно — конечно, из-за него она и забыла выключить устройство. А теперь отец наверняка начнет читать ей мораль по поводу того, что можно и чего нельзя делать юным леди. А юной леди только останется, что горько вздохнуть и умереть от горя.

— Аркадия, — начал отец, — меня просто поражает, как юная леди…

Она так и знала, так и знала…

— …может вести себя так бесцеремонно с человеком, который намного старше её.

— А с какой стати ему понадобилось лезть ко мне в окно? Имею я право защищать свою собственность или нет? Теперь ещё придётся заново переписывать это треклятое сочинение!

— Во всяком случае, ты не должна была предлагать ему лезть в твоё окно. Нужно было сразу позвать меня. В особенности если ты знала, что я его жду.

Она вызывающе сощурилась.

— Вот уж — нашёл кого ждать. Если он всё время собирается в окна влезать, то любое дело испортит.

— Аркадия, здесь никого не интересует твоё мнение по вопросам, в которых ты ничего не понимаешь!

— Я не понимаю? Отлично понимаю! Дело во Второй Академии, вот в чём!

Все молчали. Даже у самой Аркадии противно засосало под ложечкой.

Доктор Дарелл мягко поинтересовался:

— С чего ты взяла?

— Ни с чего. Только неоткуда больше взяться такой таинственности. Можешь не беспокоиться, я не проболтаюсь.

— Мистер Антор, — пробормотал Дарелл, — я вынужден просить у вас прощения за всё происходящее.

— О, что вы, не за что, — глухо отозвался Антор. — Не виноваты же вы, в конце кондов, в том, что ваша дочь вступила в общение с тёмными силами… Вы не будете возражать, если я задам ей один вопрос, прежде чем мы уйдём? Мисс Аркадия…

— Что вам угодно?

— Почему вы считаете, что влезать в окно глупее, чем войти в дверь?

— Да потому что сразу становится ясно, что вы что-то скрываете, глупец! Если у меня есть тайна, я не стану заклеивать себе рот пластырем, чтобы все до одного догадались, что я боюсь проболтаться. Наоборот, я говорю столько же, сколько обычно, но совсем о другом. Вы когда-нибудь читали афоризмы Сальвора Гардина? Надеюсь, вы знаете, что он был нашим первым мэром?

— Да, знаю.

— Ну так вот, он говорил, что только та ложь хороша, за которую не стыдно. А ещё он говорил, что не всё должно быть правдой, но всё должно выглядеть правдиво. Ну так вот: когда вы влезаете в окно, это как раз та самая ложь, за которую стыдно и которая правдиво не выглядит.

— Ну а вы как поступили бы на моём месте?

— Если бы я была на вашем месте и мне нужно было познакомиться с моим отцом или посетить его по крайне секретному делу, я бы познакомилась с ним совершенно открыто и встретилась совершенно легально. И тогда, когда бы все знали, что ваши отношения с моим отцом сами собой разумеются, вы бы сохранили свою тайну в целости и сохранности и никому в голову не пришло бы вас в чём-то заподозрить.

Антор оторопело смотрел на девочку. Потом отвел взгляд в сторону. Откашлявшись, он сказал Дареллу:

— Пойдёмте, доктор. Мне нужно подобрать в саду свой портфель. Нет, ещё одну минутку. Только один вопрос. Аркадия, у тебя ведь нет под кроватью бейсбольной биты, правда?

— Нет, конечно!

— Ха! Я так и думал!

Доктор Дарелл остановился на пороге.

— Кстати, Аркадия, когда будешь переписывать сочинение, постарайся избежать этих туманных намеков на свою бабушку. Я считаю, что вполне можно выпустить эту часть.

Он и Пеллеас молча спускались по лестнице. Гость осторожно поинтересовался:

— Извините, сэр… Сколько ей лет?

— Позавчера исполнилось четырнадцать.

— Четырнадцать? Более милосердный… Скажите, она вам говорила когда-нибудь, что в один прекрасный день выйдет замуж?

— Нет, пока не говорила.

— Знаете, когда она об этом объявит, лучше сразу пристрелите жениха.

Молодой человек без тени юмора смотрел в глаза хозяина.

— Я говорю совершенно серьёзно. С ней и сейчас-то страшно, а когда ей будет двадцать… нет, не завидую я её жениху. Ради бога, только не обижайтесь.

— Я и не обижаюсь. Я понимаю, о чём вы говорите.

А наверху объект столь тонкого психоанализа — усталая, обиженная Аркадия — сжала в руке микрофон и продиктовала полусонным голосом: «Будущеепланаселдона». Принтер невозмутимо снабдил эту абракадабру соответствующим количеством изящных заглавных букв, и на бледно-сиреневом листе появилось название:

«Будущее Плана Селдона».

Глава восьмая

План Селдона

Представьте себе комнату!

Где конкретно она находилась, сейчас неважно. Достаточно будет сказать, что в этой комнате — больше, чем где бы то ни было — существовала Вторая Академия.

Эта комната на протяжении столетий была колыбелью чистой науки, но в ней не было ни одного из тех приспособлений, которые мы привыкли видеть в лабораториях учёных. Здесь обитала наука, оперирующая только математическими понятиями, — так работали древние мыслители в доисторические времена, когда человек ещё не шагнул за пределы своего собственного знакомого мира.

Итак, во-первых, в комнате находился защищенный силой психоисторической науки, которую до сих пор не смогла победить вся объединенная физическая мощь Галактики, Главный Радиант — вся суть, вся полнота Плана Селдона.

Во-вторых, в комнате находился человек — Первый Оратор.

Он был двенадцатым в череде главных хранителей Плана, а титул его означал единственное: на встречах руководителей Второй Академии за ним было первое слово.

Его предшественник победил Мула, но ошибка, допущенная во время этой чудовищной схватки, до сих пор сказывалась — прямая линия была искривлена…

Уже двадцать пять лет он и его сотрудники пытались вернуть Галактику, населённую упрямыми, глупыми людьми, назад, на верную дорогу. Это было чудовищно трудно.

Первый Оратор взглянул на робко открывшуюся дверь. Всё время, пока он в одиночестве вспоминал о напряженнейшей борьбе, которая медленно и неизбежно шла к развязке, — всё это время он не забывал о том, кто должен был прийти к нему. О юноше, Студенте, одном из тех, кому суждено было когда-то победить в этой борьбе.

Молодой человек неуверенно остановился на пороге. Первый Оратор встал, подошёл к нему и провёл его в комнату, мягко положив руку на его плечо.

Студент смущенно улыбнулся, и Первый Оратор улыбнулся ему в ответ.

— Во-первых, я должен объяснить тебе, почему ты здесь.

Они сидели друг против друга за письменным столом и разговаривали так, как принято разговаривать только во Второй Академии.

Речь — изначально — была средством, которое человек разработал для передачи своих мыслей и эмоций. Средство это далеко от совершенства, Решив, что определённые звуки и комбинации звуков должны выражать определённые нюансы мышления, человек создал метод коммуникации, который, однако, за счёт своей громоздкости свел на нет всю тонкость мозговой деятельности, превратив её в грубые голосовые сигналы.