Сердце меча

— Да, — он выступил на свет. — Что случилось, мадам?

— У малыша начался приступ. Я ввела ретровирус, но его может не хватить. Понядобятся препараты крови… и средства поддержания иммунитета.

— Я понял. Завтра из поселка привезут. Конечно, жаль, что нам придется задержаться — я собирался переправить вас в другое место… Но вы не волнуйтесь, мадам, с вашим мальчиком все будет хорошо.

— С которым из?

— Вот, значит, как… Что ж, после всего этого он вам и должен быть как сын. Я бы очень плохо о вас подумал, если бы было иначе. Сударыня, я старый уже человек, и ничего не боюсь, потому что все видел. Я могу вам пообещать только одно: защищать его, пока я жив. У меня есть на то много причин.

— Я, кажется, догадываюсь, какая главная. Вы были там?

Нейгал сверкнул зубами из бороды.

— Был, не был… Какая разница? Замараны все. Все знают, что мы заключили договор не с планетой, а с олигархами-станционниками. И не надо мне объяснять, что Маэда хотел лишь одного: чтобы дети перестали голодать из-за наших солдат. Я это знаю. И я не собираюсь оправдываться. Я просто сделаю, что смогу для тех, для кого смогу.

— Скажите, в это «все, что смогу» входить «напоить вусмерть»?

Вавилонянин хохотнул.

— Считайте это лечением, сударыня. Парню требовалось расслабиться — а никак не получалось. Я немного помог — хотя и не думал, что он вырубится так рано.

— Вы рассчитывали, что он скажет вам больше, чем собирался?

— Последней мразью я был бы, если бы поил ребенка только затем, чтобы допросить. Вы просто мало общались с пилотами, сударыня, и не понимаете кое— чего. Вы не понимаете, что это такое для пилота — знать, что он больше никогда не выйдет в межпространство. Это никогда висело на парне гирей. А сейчас он про него забыл. Утром он будет блевать, страдать от головной боли — и опять забудет про свою тоску. А потом я его подключу к перевозке вас всех в Лагаш, и он опять о ней забудет на время…

— А потом мы расстанемся — и вы снова подсунете ему водку?

— Никак нет, мэм. Я не люблю этого вашего блаженного Гилберта, но в одном с ним согласен: пить с горя нельзя. Я вот пил — и спился. Просто потом у него будет уже больше душевных сил. Сейчас на нем слишком много всего сразу. Часть груза надо куда-то девать.

Леди Констанс легонько погладила Дика по голове.

— Нужно отнести его в постель.

— Это я сам, сударыня. Перед вами ему будет стыдно, что напился. Вы знаете, почему мы, мужчины, с таким упорством стремимся исключить женщин из наших компаний? Нас часто тянет делать и говорить такое, за что перед вами было бы стыдно.

Леди Констанс улыбнулась — показать, что оценила шутку. А потом опять посерьезнела.

— Так вы вините себя не в гибели тысяч невинных, а в том, что приговор им был вынесен противозаконно?

Нейгал глухо рыкнул себе в бороду.

— Сударыня, я говорю на плохой латыни? Я виню себя и в том, и в другом. Думаете, мне было бы легче выполнять законный приговор? Крик боли — это всегда крик боли.

— Простите, а вам не приходило в голову, что можно и не выполнять? В конце концов, есть понятие «преступного приказа».

— Это у вас оно есть, — поморщился Нейгал. — Поймите, с тех пор, как мы решили опереться на Сунасаки в войне с Кенаном, было поздно что-либо менять. Мы рискнули и проиграли: на нас обрушилась Империя. К тому моменту, как мы проголосовали за уничтожение города-заложника Курогава, десятки тысяч вавилонских женщин и детей уже погибли на других планетах во время орбитальных бомбежек — и что-то я не слышал об офицерах, отказавшихся бомбить города. Не вижу разницы между теми убийствами и этим. Разве что — ваши пилоты не смотрели жертвам в глаза. Но это не милосердие, а трусость.

— Честно говоря, я не вижу особой смелости и в том, что совершили ваши солдаты.

— Я тоже. Но оставим этот бесполезный разговор: иногда можно выбирать только между злом и злом. Если бы мы ушли с Сунасаки просто так, всякая мелкая сволочь думала бы, что можно вести против Рива партизанскую войну, всаживая нам ножи в спину, пока мы сражаемся с другими — и остаться после этого в выигрыше. Мы проиграли, но и Маэда, умирая, не мог сказать, что победил.

— Как он умер? — Леди Констанс опустилась в одно из кресел, завернувшись в накидку.

— Хорошо. Правда, у нас разные представления о том, что такое хорошо умереть. Ведь для канонизации нужно без сопроотивления и в твердом исповедании веры? Насчет веры можете быть спокойны, а вот сопротивлялся Маэда будь здоров. Мне бы так. Он успел свалить одного из морлоков и сломал бы ему шею, но другие, спасая товарища, быстро разбили Маэде голову. Так что долгой потехи, на которую рассчитывало быдло, не получилось.

— Скажите, вы и такую… потеху находите чем-то… законным?

— Я ее нахожу полным дерьмом — это развращает и людей, и морлоков. Но тут уж я ничего не могу поделать — такие, как я, в меньшинстве.

— Такие, как вы — это, простите, кто? Мне показалось, что вы с леди Кассандрой — своего рода аболиционисты…

Нейгал задрал бороду и беззвучно расхохотался.

— Нет, сударыня, мы не аболиционисты. Во всяком случае, мы не те аболиционисты, кто с огнем в глазах вещает о равных правах для людей и гемов. Касси думает, что можно дать гемам какую-то часть прав, чтобы предотвратить злоупотребления — вроде тех же самых боев. Я думаю, что это чушь. Гем-рабство плохо не потому, что с кем-то из зелененьких обращаются жестоко. Оно плохо вообще, в целом, как явление — потому что оно размывает понятие о том, что такое «человек», и ваш спор с Касси за ужином тут очень много показал. Наши предки не устояли перед соблазном иметь дармовую и безусловно верную рабочую силу — и это была измена духу Вавилона, верность лишь букве взаимной клятвы. Кто же такие «мы», к кому я себя отношу? Мы — люди, верные духу Вавилона.

— Так вы стоите за то, чтобы дать гемам полные права?

— Сударыня, я стою за то, чтобы гемов вообще не было. Я — элиминист, слышали?

Констанс кивнула.

— Еще бы вы не слышали, — проворчал Нейгал. — Ведь Крестовый поход был против нас.

— Против геноцида.

— Чушь. Геноцид был вам нужен как повод. Вы знаете и я знаю, что по ту сторону Периметра полно людей, которые думают и чувствуют как я.

— Догмат последнего Собора запрещает им действовать как вы.

Нейгал энергично фыркнул.

— Ну-ка, ну-ка, это как же я действовал? И где? Если на Сунасаки — то я бы действовал также и будучи аболиционистом. А если здесь — то я ни одного гема не обидел.

— Почему? Разве они не исключеныиз вашей Клятвы?

— Кошки тоже исключены, но я и кошек не обижаю. Кстати о кошках — как там ваш серый?

— Он с Джеком. Простите, мастер Нейгал, но мне неясен наш статус. Разве самим фактом того, что вы приютили имперцев, вы не ставите себя вне Клятвы?

— Что значит «я приютил»? Перед лицом нашего закона вы — мои частные пленники. Я первым наложил на вас руку, и Морита может утереться. А что я с вами сделаю — отпущу или съем на завтрак — никого не колеблет. Единственное, на что я не имею права — это отпускать инициированного пилота. Ну так я его и не отпущу.

— Морита обладает полномочиями?

— Его полномочия касаются только служивых людей. Я — лицо частное.

— И вы уверены, что он… как вы сказали — утрется?

— Вот уж нет. Наоборот. Именно поэтому я, как только получу лекарство, постараюсь вас отправить в такое место, о котором Морита не знает, и уладить это дело с ним.

— Как уладить? — приподняла брови леди Констанс.

— Как это принято между мужчинами Рива. Идите спать, леди — а уложу пацана.

— Есть, — этим тихим возгласом Моро вывел задремавшего было Джориана из оцепенения.

Жутковато было наблюдать, как он подключается без сантора к местной сети — просто кладет ладонь на разъем, и сидит с закрытыми глазами, будто грезит. Так что, когда он закончил, Джориан обрадовался не только тому, что скука ожидания переходит в действие.