Звездный юбилей (СИ)

Татьяна Лыткина

Звездный юбилей

Завтра у меня день рождения. Меня вряд ли кто-то поздравит, потому что никто не в курсе, что я отмечаю этот день. Жена поздравила бы, но она уверена, что мой день рождения — только через три месяца и восемнадцать дней. Ну, промахнулись медики немного, когда устанавливали дату моего рождения пять лет назад. А остальные ребята прекрасно знают, если не забыли, что мой юбилей именно завтра, но ни один из них не подозревает, что я сам это помню. Так что все они готовят подарки к официальной дате.

Мне сейчас уже без двадцати пяти минут пятьдесят лет, однако, если честно, ни я, ни моя жена этого не замечаем. Витька тоже говорит, что я почти не изменился за те годы, что мы с ним знакомы. Я знаю, что имеется в виду, хотя он никогда не уточняет. Годы, прошедшие со старта Первой Межзвездной экспедиции.

А жена ласково говорит: «Как был шутом, так и остался». Нет, на самом деле ласково. Потому что ей нравится мое отношение к жизни. Потому что мы оба знаем, за что она меня полюбила. За то, чего так не хватало нашим замечательным, но излишне серьезным рано повзрослевшим друзьям — за детство в душе. Не могу сказать, что это определение меня сильно порадовало, когда Джулия впервые смогла ответить на мой совершенно идиотский вопрос — за что? А потом смирился. Тем более что шутки и смех еще никому не мешали взрослеть. Правда, Джули не помнит, что это впервые началось именно тогда, когда все, оставаясь подростками, резко стали взрослыми. И только я не смог. Впрочем, не сильно и старался. То есть, я никогда не стремился приобрести свойственные взрослым людям, в нашем понимании, черты. Как это говорил один из моих любимых киногероев — улыбайтесь, господа! Все глупости в мире совершаются именно с серьезным лицом. Так что я никогда не думал, что сведенные к переносице брови — признак большого ума… Хотя в нашем случае я бы не стал так же категорично утверждать, что вечносерьезное лицо есть признак, обратно, скудоумия. У кого угодно, только не у Виктора, например. Витька просто с начала работы над нашим кораблем тянул на себе бешеный груз долга и ответственности, и с годами этот груз только увеличивался. Да и Пашка никогда не был глупцом. Разве что в вопросах флирта, но это уж если не дано, значит, не дано. А нахмуренные брови у него были всегда, с детсада. Я и это помню… А Мишка по жизни серьезен — положение вундеркинда с детства обязывало. Но уж этого компьютерного гения я бы никому не рекомендовал называть дураком. Сам набью тому морду, кто так скажет.

Да, а мне лично серьезным быть просто невозможно. Я не понимаю, зачем. Черт побери, был бы я серьезным, суровым, ответственно подходящим к любой мысли — не было бы меня сейчас тут, рядом с ребятами.

Если бы я остался тогда на Земле, если бы не поддался совершенно стихийной и безрассудной идее остаться «зайцем» на корабле до старта, если бы послушно, взвесив все за и против, покинул звездолет вместе с журналистами… Во-первых, в пятьдесят лет я бы уже думал о пенсии, возился бы с внуками и считал бы, что моя жизнь перевалила за полдень и теперь клонится к закату. Во-вторых, меня бы просто не было. С момента старта нашего звездолета на Земле прошло больше пятисот лет. Столько не живут. А я вот сижу на берегу Тибра, рисую пальцем на песке и смотрю в небо. На самом деле, я не ощущаю возраста. Я как будто остановился во времени, и мне до сих пор тридцать. Все-таки современная наука творит чудеса…

До полуночи осталось двадцать минут, дома меня не ждут раньше рассвета, потому что Джулия и Лиана спят без задних ног, да даже если жена и проснется, она знает, что я могу просто выйти погулять. А больше никого в нашем доме и нет. Все разъехались-разлетелись…

На самом деле, наши полеты на Земле всегда считались чем-то нереальным. Они казались сказкой во времена моего детства, когда Витьке еще и в голову не приходило слово «антивещество», они кажутся сказкой и сейчас, когда полет к Большой Медведице занимает от силы пару недель. Между нашим первым стартом и возвращением здесь прошло больше двухсот пятидесяти лет. Так долго сейчас не длится ни один полет в пределах Союза миров. Когда мы вернулись, нас действительно встречало уже другое поколение, люди которого, однако, сохранили память о нас и нашем полете. Мы испытали все прелести возвращения, описанные еще Стругацкими в их бессмертном «Полдень, XXII век». Однако нас от героев «Полдня» отличало то, что мы все-таки привезли знания, которых не было до того, как в жизнь Земли вошли соэллиане и вариане. Конечно, соэллиане и сами когда-нибудь вступили бы с землянами в контакт, но это еще не факт. А вот наше знакомство с Ли послужило катализатором для ускорения этого процесса. Нам есть, чем гордиться.

Мы — уникумы. В Земном Содружестве ни на одной планете нет больше таких людей, которые пережили бы века. Мы помним первые шаги человечества в космосе. Мы видели первых космонавтов. Мы следили за первыми шагами человека на Луне. И мы не дождались высадки на Марс — но только потому, что сами стали первыми, кто покинул Солнечную систему. Мы осуществили первый и второй контакты. Мы… Да мы круче вареных страусиных яиц. Только не смейтесь — среди нас есть и первый в истории человечества телепат.

Жизнь для нас долгое время была нормальной только в полетах, в работе. На Земле находиться было просто невозможно — перерыв между Первой экспедицией и нашим роковым полетом, окончившимся спустя триста лет, мы еле пережили. Хорошо еще, нам с Юлькой, Кате с Мишкой и Пашке подвернулась небольшая промежуточная работа на Уране — там всем не было до нашего великого прошлого никакого дела, потому что работа отнимала все свободное время. Надо сказать, многие удивлялись — почему мы, живые легенды космонавтики, все время искали себе либо не самую легкую работу, либо новых дальних полетов с приключениями на свою пятую точку? Это тяжело объяснить людям, которые сами никогда не были живыми легендами. Мы и не объясняли — просто пользовались новыми связями и своим положением для того, чтобы снова с головой уйти в любимое дело. Звезды вошли в нашу кровь, и ни один из нас не мыслит жизни без них, или хотя бы надежды на новую встречу.

Так вот, мы после Первой Межзвездной улетели на Уран, а Витька и Варя остались — их Сереже тогда еще не исполнилось четырнадцати, и его никто бы не выпустил в дальний космос. Смешно, не правда ли, по отношению именно к этому парню? Тогда Варе на Земле пришлось несладко — отвоевывать у прессы свободное жизненное пространство оказалось трудновато, ведь Сережа, на свою и родительскую беду, долгое время был единственным человеком, родившимся в космическом полете.

Пожалуй, исключением из всех нас, кто на повышенное внимание к своей особе плевать хотел, был Витька. Наш командир и мозговой центр, совершивший в неполные четырнадцать лет переворот в космонавтике, Космический Моцарт, как его прозвали еще до старта «Зари».

Так вот ему было абсолютно до лампочки, сколько раз за неделю его фотографировали и приглашали на разные мероприятия — он неизменно отказывал, ссылаясь на работу. Похоже, он вообще не испытывал никаких неудобств от преследующей его славы, он ее просто игнорировал. И наступил момент, когда славе надоело за ним бегать. Виктор Середа стал обычным, хотя и уважаемым и особо ценным сотрудником Центра управления полетами, но его ореол героя и национального достояния землян как-то испарился. Сам Витька этого и не заметил, как раньше не замечал собственной исключительности.

Не успев передохнуть толком, через несколько лет после возвращения мы буквально напросились в новый полет — к далекой недавно открытой планете, для того, чтобы основать там новую колонию для добычи редких на Земле элементов таблицы Менделеева. Планировалось, что работы там от силы на пять лет. На Землю мы вернулись спустя триста четыре года. Парадокс…