Zeitgeist

– Это я могу понять.

– Меня нашли гораздо позже, в аэропорту косовской Приштины, когда русские войска бросились туда, чтобы опередить НАТО. Видимо, я лежал упакованный вместе со своим самолетом, герметически закупоренный.

– Что стало с самолетом?

– Конфискован. Отправлен на изучение в Москву, вместе с разбившимся американским бомбардировщиком «Стелс». Но со мной обошлись по-хорошему, выдали квитанцию.

– Не повезло тебе, Пулат.

– С тех пор мне полегчало. Кажется, благодаря этой невольной отставке я воспрянул духом. Я переехал к племяннику в Будапешт – у него там занятные делишки – и поправил здоровье. Когда наступил Y2K, меня просто продуло сквозь этот момент, только и всего. Подумаешь! Обычный день в календаре. А ты? – Хохлов подбоченился. – Не завидую человеку, угодившему в больницу!

– Вот лежу здесь и размышляю. Объясни, Пулат, почему для людей, творящих зло, всегда готов психоанализ? Все объясняется происхождением, генетикой, прошлым, нищим детством, дурным нравом и тому подобной ерундой. А когда ты сделаешь какое-нибудь беспримерное, неслыханное добро, на это всем наплевать.

– Хорошо, что ты снова философствуешь. Мудрость вырастает из страданий.

– Послушай, у меня есть теория. Хороший человек может включиться в повествование плохого. Ведь хорошему легко вообразить себя плохим. А плохой не может подключиться к повествованию хорошего, потому что понятия о нем не имеет. Это превышает его возможности, у них разные языки.

– Мне нравится эта теория, – сказал Хохлов. – Это математика. Поверхностные слои. Нравственная топология.

Старлиц молча кивнул. Летчики – хорошие математики, русские – очень хорошие математики. Русские летчики – асы математики.

– Кстати, о злосчастной «Большой Семерке», – вспомнил Хохлов. – Какой бесславный конец! Половина девушек мертвы...

– Половина живы, – возразил Старлиц.

– Отмена гастролей, увольнение персонала, скандал с турецким импресарио... Проект мертв. Вчерашняя новость, хладный труп. А как чудесно все было задумано!

– Проект отжил свое. Ничего не поделаешь: когда время для сюжета прошло, он превращается в фарс. Или становится смертельно опасным. Бывает то и другое сразу.

– Да, но если вникнуть в проблему, – не уступал Хохлов, – если не отвлекаться на твои обычные словесные выкрутасы, то в чем была сердцевина замысла «Большой Семерки»? Семь дрянных девчонок из семи могущественных стран, поющие поп-музыку и обреченные на скорое исчезновение.

– Именно так.

– А что, если изменить полярность? Вывернуть концепцию наизнанку, в духе нового тысячелетия? Получаем семь очень талантливых девушек из семи неспокойных стран, прозябающих в отсталости. Их музыка волшебна, чиста, искренна. И они намерены продержаться как можно дольше.

– Почему именно семь?

– Почему бы нет? Хорошее число, простое. Скажем, Восточный Тимор, Чечня, Кашмир, Курдистан, Косово... Ну, баскская девушка и индеанка племени мискито из ощетинившегося оружием социалистического Никарагуа.

Старлиц задумался. Поворот выглядел заманчиво.

– И они поют на своих никому не ведомых языках? Играют на туземных инструментах? На гамеланах? Если на Восточном Тиморе есть гамеланы...

– Все так, Старлиц, но музыка хороша! Самая лучшая музыка! Искреннее исполнение. Мировые гастроли женщин из стран, меньше всех подвергнутых глобализации! Моральное доверие всех честных критиков мира нам обеспечено.

– Не вижу коммерческого потенциала. Денег так не заработаешь.

– Это и есть краеугольный камень всей схемы, Леха! Мы не зарабатываем деньги. Теперь мы выше этого. Зачем заботиться о бюджете? После того, что нас заставил пережить двадцатый век, мы, может быть, лишились даже души. Мы будем терять деньги. Чужие деньги. Предложение нечистой совести неисчерпаемо. Они не успокоятся, пока не заставят нас просадить все их деньги.

Старлиц сел в кровати как здоровый.

– Все правильно! Вот оно! Я полностью за, братишка! Мне уже не терпится начать. Ты уловил дух современности. – Его физиономия разъехалась в улыбке от уха до уха. – Это будет та-а-кое!..