Седьмое небо (СИ)

Всего тридцать второй. А их пятьдесят шесть. Зачем он вообще сюда пошёл?

Через семь этажей кончились перила - превратились в перекрученные огрызки. Ступени крошились, обломки пластиковой плитки валялись под ногами, словно время на верхних этажах текло гораздо быстрее, перерабатывая материю в серую пыль пелены. Какой там слой снаружи - уже бактериальный или ещё энергетический? Сосредоточиться невозможно.

Мира остановилась, хрипло дыша.

В проёме очередного этажа стоял старик с ведром. Подслеповато щурился и молчал.

Мира осторожно сделала шаг, другой. Казалось, сейчас старик выйдет из оцепенения и завопит, разевая беззубый рот, вытянув морщинистую шею.

Или ведром огреет.

Агей взрыднул прорвавшимся смешком. И потащился вверх, с усилием переставляя тяжеленные ноги. Ему стало всё равно: ведром, так ведром.

А старик проводил их таким же неподвижным слезящимся взглядом. То ли не понял, зачем бегают по лестницам эти одуревшие люди, то ли это вообще было делом привычным - как-то же попадали на крыши седьмонебники и прочие сумасшедшие.

На сорок пятом Агей выдохся. Плюхнулся на ступеньку, заталкивая воздух в лёгкие. Мира осталась стоять, может быть, потому, что сил опуститься уже не было.

– Ты знаешь... что... на седьмом... небе?

Он даже никогда не задумывался. Но если верить той картинке...

– Солнце?

– Солнце? - она как будто удивилась. - Может... быть.

Интересно, а она что имела в виду, когда спрашивала?

Агей внезапно обнаружил, что давно уже не слышит преследователей - ни шагов, ни тревожного воя. Словно они остались одни во всём небоскрёбе. Во всём мире. И можно никуда не торопиться. Прижаться затылком к холодному кафелю, закрыть глаза и чувствовать, как медленно сползают к подбородку щекочущие капли…

– Идём.

В её голосе прорезалось ржавое железо. Оказывается, она умеет быть ещё и такой.

Последние этажи он помогал себе руками. Идиотка Мира всё волокла дурацкую сумку, глухо булькающую о ступени, словно внутри переливалось что-то жидкое.

И когда лестница закончилась в пустой клетушке, засыпанной ошмётками пластмассы, он не поверил. За раскуроченными стеллажами виднелась перекошенная дверь, оттуда дул ветер - холодный, незнакомый, сухой. И пол под ногами ощутимо раскачивался, или это Агея шатало от изнеможения.

Он упал на колени и расхохотался.

Как всё оказалось просто. Взяли - и выбрались на крышу. Выше, чем кто угодно - под самое небо. Седьмое. Или настоящее. И - вот так запросто.

– Агей, - требовательно позвала Мира. Она снова натянулась струной, дрожа, будто от нетерпения. Будто там, на крыше, ждало её что-то очень важное.

– Иду, иду, - примирительно отозвался он, с трудом поднимаясь на ноги.

Выход загораживала белая железяка, по форме напоминающая чебурек.

И мертвец.

Агей в такой очерёдности и увидел их: вначале железный чебурек, потом мертвеца. Тот сидел уже не первый день: в воздухе пахло тяжело и сладко, восковая рожа оплыла, вывороченные из орбит глаза уставились на гостей.

Мира ойкнула, зажала рот ладонью.

Куртка на мертвеце была дорогой, вся в "живой" голоросписи, подпитывающейся от тепла тела. Труп остыл, и извивающиеся на ткани девицы с глазами в пол-лица умерли вместе с хозяином.

– Пойдем, - сдавленно прошипела Мира.

Они осторожно, стараясь не задеть мертвеца, перелезли через белый "чебурек". Обнаружилось, что это машина, но странной модели, Агей таких никогда не видел. Слишком приземистая, на чересчур коротком шасси, но со здоровенным анграв-блоком. А зачем ей два неудобных выступа по бокам, и вовсе непонятно.

Белый нос пересекала синяя полоса с жёлтым кругом.

Агей спрыгнул обратно (Мира закричала вслед), уставился в лицо мертвецу. Лицо казалось незнакомым, но он не помнил и того, давешнего посетителя, он и не смотрел на него почти.

Не на него он смотрел.

Морщась и затаив дыхание пошарил по карманам трупа, вытащил пижонскую блескучую планшетку с папиллярным анализатором. Ну, ясное дело, запечатано.

А машина, наверное, та самая "яхта". Интересно, это фирма или модель? Или яхта - это, например, тип анграва?

– Агей, - придушенно-тоскливо звала Мира, снова выпавшая из взбудораженного состояния в потерянное.

Ещё одна дверь и хлынувший в лицо воздух. Мира перегородила выход, старательно приклеивая к стене видеокамеру. Руки у неё тряслись, но она так тщательно приделывала круглый глаз, будто от этого зависела вся дальнейшая жизнь. Агей непонимающе понаблюдал, потом обошёл её и выбрался на крышу.

Зажмурился, чтобы удивиться сильнее, и разом открыл глаза.

Над головой висел седьмой слой пелены.

Серый, безостановочно двигающийся, именно такой, какой виделся ему в тягостных снах. Бездонный, беспросветный, пожирающий всё.

И вот ради этого стоило сюда тащиться?

Он обернулся и в недоумении смотрел, как Мира выдёргивает из сумки оранжевую канистру, отворачивает пробку и вздёргивает над головой.

Вязкая жидкость хлестнула по чёрным волосам.

Блеснула в руке зажигалка.

И накатило стремительным воспоминанием: кошмарные живые факелы на крыше и вальяжный тягучий голос комментатора.

Срываясь с места, он уже знал, что не успевает.

Ржаво завизжало железо. Невидимая струя колыхнула воздух возле агеевой щеки, ушла в хмарь седьмого неба. И рука Миры отпала от локтя.

С зажигалкой в пальцах.

Покатилась канистра.

Багровый срез в обрывке рукава.

Он не помнил, как затащил её обратно под крышу, как волок в угол, размётывая обломки. За дверью тянулась серая мерзость седьмого неба, воздух куда-то пропал, никак не хватало сил вдохнуть по-настоящему. И руки совсем ничего не ощущали, как будто ладони превратились в куски бесчувственного теста.

Агей всё тёр пальцы и никак не мог отлепить невидимую плёнку, пока Мира не выкрикнула яростно:

– Это же анестетик, придурок!

Анестезирующее горючее? Ничего себе. Самосожжение без боли - апофеоз комфортабельности.

– И сколько он действует?

– Ты думаешь, кто-нибудь проверял?

В самом деле. Главное, чтобы хватило до конца... за сколько минут сгорает человек?

Идиотка сумасшедшая.

– Ну и на какого хрена оно тебе сдалось? Дура! Славы захотелось? Чтоб в новостях показали? Седьмор... седьмонёбка чёртова!

– Н-ну...

Она обмякла, ткнулась лбом в колени. Спутанные волосы закрыли жуткую культю.

О господи, как он не догадался. Ну конечно, это должна быть несчастная любовь - дурацкая выдумка рекламщиков: "Он ушёл? Заведи себе Анди-друга SL-20. Он бросил тебя? Наше агентство превратит его жизнь в ад. Он оставил тебя ради другой? Купи..."

А ему показалось...

То-то она камеру прилепила. Отправить в информаторий фильм о своем самоубийстве, извращенка.

– Дура!

– Сам дурак, - огрызнулась Мира. Судя по голосу, анестетик надёжно глушил боль. Пока.

– Но нельзя же так!

– А как? Как? - она даже пристукнула единственным кулаком по хрустнувшему обломку. - Лучше всех знаешь, да? Да? Чебуречник паршивый!

Слёзы растворяли горючку, липкие прядки приклеились к щекам. Она ещё не очнулась толком, ещё вся была во власти одной идеи; наверное, до сих пор прокручивала в мыслях: видеокамера - горючка - зажигалка - дотерпеть до конца... Похоже, она ещё не поняла как следует, что осталась с одной рукой.

Агею хотелось объяснить, что нельзя делать собственную смерть развлечением для тупых морд за окнами машин. Нельзя подставляться новостному каналу информатора, который из любого страдания и любого живого чувства делает гламурный клип, озвученный сытым голосом.

И что Ричард вовсе не хотел умирать, даже наоборот: он хотел жить, печь чебуреки, читать хвостатые закорючки и шептаться с посетителями о яхтах и картинках с небом. И что после его смерти просто неприлично самоубиваться, потому что жить, наверное, иногда сложнее, но надо жить хотя бы за него...