Остаться собой (СИ)

Что-то в его словах тревожит меня.

– Не проще ли изменить запись в базе?

– Если бы это было проще, организации, подобные вашей, давно уже этим занялись бы, правда?

Похоже на правду, но неприятный холодок не проходит. Тяну время.

– Значит вы удаляете воспоминания с нужным потенциалом?

– Не удаляю - заменяю. Они становятся другими.

– И вы вот так свободно этим занимаетесь?

Марцелиус скорчил укоризненную гримаску.

– Бестактный вопрос, молодой человек. Свободно я занимаюсь психокоррекцией под гипнозом: лечу бессонницы, депрессии, неврозы. Ваш случай попадает в категорию незаконных операций, а их я проделываю только для тех, кто не сможет донести.

– Не сможет? - возникает сразу несколько ассоциаций, и все чрезвычайно неприятные.

– В данном случае я заключал договор не с вами лично.

Пояснение ничего не прояснило: почему он не страшится доноса от меня? Поставит гипнотический блок? Возможно.

Марцелиус начинает раздражаться.

– Так мы начнем или вы уходите?

Слишком много "за" и одно неясное "против", которое я не успеваю осознать. Облизываю сухие губы.

– Да. Начнем.

– Расслабьтесь. Закройте глаза.

* * *

Я вижу мать. Смеющееся лицо склоняется надо мной, белокурая прядь щекочет нос. Она действительно так юна или это давняя память играет со мной? Мягкие пальцы треплют меня за щеку. Мне это не нравится, я верчусь, пытаюсь высвободиться.

Мгновенная пелена застилает взгляд. Почему я решил, что она молода? Усталая, среднего возраста, с удрученными складками вокруг рта, она берет меня на руки. Я тыкаюсь носом в гладкие темные волосы. Она мурлычет мне в ухо какую-то простенькую мелодию.

Передо мной женщина без лица: не помню, как она выглядела, только синяя гладкая ткань одежды видна до мельчайшей ворсинки. Я плачу - горько и безутешно, как умеют только дети.

– Ты будешь жить здесь, - гулко произносит низкий голос.

– А когда придет мама?

– Придет... - падают слова, и я понимаю, что не придет - никогда. И со слезами рвется наружу так мало еще успевшая пожить, но так больно раненая душа. Стоит перед глазами переплетение крохотных нитей на платье безлицей женщины.

Я смаргиваю слезы, и платье меняет цвет, а голос - тон. И я внезапно вспоминаю, что все было вовсе не так. Что мать приезжала в интернат еще много раз, что мы крупно поругались прямо перед моим выпуском, а потом я приходил к ней мириться...

Лысый Кет молча, но упорно отпихивает меня от "технологического отверстия", которое мы проделали в стене душа неделю назад. Я не сдаюсь, потому что подсматриваю за Деей, и вид ее крепких ягодиц с двумя ямочками над копчиком в каплях воды неодолимо притягивает взгляд. Я бесшумно отбрыкиваюсь и мучительно жду, когда Дея обернется: мне страшно интересно, действительно ли у нее уже по-взрослому большая грудь, или она пользуется накладками?

Кет пыхтит над ухом и пинается все сильнее. Неожиданно я теряю равновесие и, всем весом ударившись в дверь, влетаю в душевую. Кету удается застрять на пороге.

Я так и не успеваю ничего разглядеть: Дея мгновенно заворачивается в полотенце и только потом принимается визжать. Я прижимаюсь щекой к скользкому зеленому пластику и мечтаю, чтобы на крик не прибежала Стерва. Пытаюсь размазаться по полу и не слышать, как жалко оправдывается в коридоре перед подоспевшим дежурным Кет.

Мокрая взвесь размывает мир. Я робко поднимаюсь на ноги и пытаюсь придумать хоть какое-то оправдание. На пороге маячит худой и нескладный дежурный - это не Стерва.

Стараюсь вспомнить, кто такая Стерва и почему я так ее боюсь - не могу. Оборачиваюсь к Дее и натыкаюсь на незнакомое лицо. Через мгновение вспоминаю, что ее зовут Рози и она, кажется, на последнем экзамене по дискретной логике неправильно решила почти все задачи. А мне, передравшему по сети ее вариант, влепили неделю физического труда.

Бюста у нее под полотенцем вообще нет. Я злорадствую несмотря на унижение.

Я и не предполагал, что вмешательство в интернатовскую сеть так легко раскрывается. Иначе не стал бы рассылать дурацкие сообщения "Преп Тэн Килден - ушастый кретин" всей школе. К слову, Тэн Килден действительно лопоух, а лингвистику даже толстый Порпин знает лучше него. Казалось, я так остроумен...

Горят щеки, уши и даже шея. Стою навытяжку возле учебного терминала и мысленно ругаю себя как только могу. За спиной шушукаются девчонки, Порпин украдкой демонстрирует древний обидный жест. Явственно представляю себе, как меня выгоняют из школы, и отправляют на хлорелловый уровень или в ассенизационный отряд.

Картинка плывет, смещается, и вот я уже смотрю на себя издали. Да это и не я вовсе, а лысый Кет - переминается с ноги на ногу и багровеет ушами. С ужасом вспоминаю, что оставил информаторию пару зацепок, указывающих на Кета, и теперь хлорелловый уровень грозит ему. Опускаю глаза в пыльный экран терминала, как будто в них можно прочитать признание. Возможно, так оно и есть.

Поднимаюсь из-за терминала и с торжествующим превосходством смотрю на Дикого Оги, только что проспорившего мне два полновесных. Я утверждал, что смогу взломать интернатовские счета, и действительно перевел на себя недельную стипендию всей группы. До сих пор такие крупные суммы я не воровал, чаще ограничивался подчисткой результатов тестирования.

Оги возвышается надо мной на две головы, но меня захлестывает восторг и я нагловато требую выигрыш. Когда мне в лицо врезается кулак, я все еще улыбаюсь.

Когда окружающее перестает вертеться в безумном хороводе, я понимаю, что все было иначе. Что Дикий Оги обвиняет меня в смешной краже десятка полновесных из его сейфа. Несмотря на боль в разбитом носу я пытаюсь смеяться - это в самом деле смешно, чтобы я, легко исправляющий оценки в любой базе, польстился на его грязные деньги. Еще один удар отправляет меня в абсолютно черное пространство.

На темной дороге - еще более темное глянцевое пятно и тошнотворно-красные ошметки. Я заторможенно смотрю на тонкую руку, торчащую из кошмарного месива. Вспоминаю, как видел в 3D разбитый арбуз: было очень похоже, но не так жутко. Потому что сейчас я знаю, что это человек.

Точнее, был человек. Еще какие-то минуты назад он был лысым Кетом.

Вокруг негромкий гул: я поневоле слышу самые разные версии. Что он не выдержал позора исключения, что проигрался в виртуальном казино, что был членом секты, пропагандирующей суицид и что его элементарно спихнули с крыши во время драки.

Смаргиваю наползающую на глаза муть. Голоса стихают, и я понимаю, что передо мной на дороге - чудовищно искореженные останки автопрепа. Кто возненавидел до такой степени обучающую машину? С какой высоты нужно было ее грохнуть, чтобы превратить в мешанину микросхем?

Сгустки искусственных нейронов расползлись вокруг колониями металлических насекомых. Мне кажется, что на карикатурной физиономии препа застыло недоумение.

Мои руки - жадные и пугливые одновременно - исследуют новые территориии. Дея в шутку вырывается, хохочет, запрокидывая голову. Мы оба здорово разгорячены "кокаи-джазом", а грохот музыки, доносящийся даже сюда, придает сцене нереальность.

Я уже установил, что накладки на бюст она не использует.

На виске у нее возле розового ушка - блестящая горошина идентификатора. Особый шик: мой пристроился в локтевом сгибе, как и у большинства. Сейчас этот крохотный шарик, взблескивающий в полутьме, еще больше распаляет меня. Притрагиваюсь к холодной гладкости металла языком. Дея дергается, и язык попадает в нежную раковину ушка. Она хихикает и прижимается ко мне еще сильнее.

На миг зарываюсь лицом в ее взлохмаченные недавним танцем волосы. Отстраняюсь, чтобы лучше рассмотреть пылающее лицо. Полутьма размывает краски, добавляет неожиданные тени...