Ацтеки

Чилдерс швырнул винтовку в воздух и схватил ее за приклад сильной правой рукой. Он так широко заулыбался, что сержантские полоски почти скрылись в кожистых складках. «А, к черту! Пойдем-ка, повеселимся!», сказал он.

Никто не обратил внимания, когда Чилдерс вошел в деревню. Он принялся исследовать место, и индейцы в белых робах натыкались бы прямо на него, если б он не уступал дорогу. Но Лупе и меня они увидели, когда мы приблизились, и вышли, чтобы встретить нас на краю моря машин. Они все улыбались наподобие Зи, речи их полнились общими местами и блаженной уклончивостью. Они и были блаженны, решил я. Они сменили иллюзию свободной воли на иллюзию мира. Они относились к нам, словно мы были давно потерянными членами племени, осторожно притрагиваясь, предлагая еду и питье, дали нам искупаться, и, наконец, проводили в отдельное бунгало, построенное не из глины, а из красновато-коричневого камня, вырубленного орудиями, не оставившими следов, внутри было прохладное темное пространство с белой постелью, кухней и мягкими стульями. Потом они оставили нас одних. Измученная Лупе повалилась на постель. Фрэнки простроился рядом с ней и начал показывать на стене съемки нашего путешествия. Я уселся на один из стульев, размышляя, является ли деревня демонстрационной моделью машинного благословения Монтесумы, тем, что он сделает для человечества, или это просто обычная, импровизированная штука, ИИ-способ обращаться с какими-то муравьями, что он обнаружил на заднем дворе. Голова полнилась образами старых фильмов о злых компьютерах, пытающихся поработить человечество, однако замечание Чилдерса, что ИИ хочет остаться в одиночестве, казалось гораздо более разумным представлением того, чего могла бы желать разумная машина. Если Монтесума играет в геополитические и корпоративные шахматные игры, чтобы утвердить самого себя, чтобы он мог затем обратить мир в древнюю религию с новеньким с иголочки сюжетом… что ж, это тоже имело смысл. Религия всегда была наиболее мощным оружием в человеческом арсенале, ее эффективность проверена тысячелетиями, и версия ИИ, подкрепленная микроскопическими апостолами, была бы устойчивой и к ошибкам, и к еретикам. Раз оказавшись в пастве, человек оставался бы в ней навсегда. Может, Чилдерс действительно хороший парень, подумал я. Может, мне стоит помочь ему, вместо того, чтобы замышлять его убийство?

Чуть позже Лупе села в постели и сказала: «Черт! Эдди, поди сюда!» Потом обратилась к Фрэнки: «Прокрути последний эпизод заново.»

Образы на стене задергались в обратную сторону, остановились, потом пошли вперед. Съемка Фрэнки показывала, как Чилдерс шагает прочь от камеры в теснину между желтоватых скал — ландшафт был близок к тому большому валуну, рядом с которым умер Зи. Чилдерс прошел по дефиле пару сотен ярдов, потом остановился и начал снимать одежду. Он оглянулся в сторону камеры, и Фрэнки нырнул в укрытие, камера показала крупный план камня. Когда Фрэнки снова выглянул, нагой Чилдерс занимался упражнениями тай-чи. Я не замечал ничего такого, что так возбудило Лупе. Но когда его движения стали более экстремальными, я понял, на что она отреагировала — тело Чилдерса во время занятий менялось, растягиваясь и сжимаясь с текучестью змеиного. Камера дала крупный план его лица. В глазах был явно различимый блеск, который не являлся результатом отражения света.

«Увеличь один глаз и задержи», сказала Лупе. А когда Фрэнки сделал, что сказано, она приказала показывать дальше на малой скорости.

При большом увеличении глаз оказался доказательством технологии Чилдерса. Блеск в глазах Зи обладал тем же неорганическим глянцем и накапливался с той же скоростью.

«Окей», сказала Лупе. «Нормальная скорость и расстояние.»

Чилдерс начал карабкаться на скальную стенку с живостью и быстротой обезьяны. Я видел, что в бою не имею против него абсолютно никаких шансов, и это подкрепило мое ощущение, что я должен с ним объединиться. Какой бы он ни был сволочью, какой бы он не оказался полу-машиной, он, похоже, был наиболее близок к образу хорошего парня в сценарии. Но когда я довел эти мысли до сведения Лупе, она разозлилась. «Боже… До тебя еще не дошло?», сказала она. «У правительства нет технологии, чтобы сделать что-то вроде Чилдерса. Такое дерьмо может соорудить только AZTECHS.»

«Что ты несешь? Монтесума пользуется Чилдерсом, чтобы укокошить себя?»

«У тебя мозги, похоже, расплавились. Это еще один ИИ, Эдди. Наверное, так. Другая машина пытается завалить Монтесуму. Чилдерс работает на другой ИИ.»

«Наверное… Я не знаю…»

«Не надо, Эдди! Думай! Вся бредятина, что Монтесума боится американцев… все это чепуха! Если Америка хотела ба стереть его, она сделала бы это в ту же секунду, когда нашла, где находится его мейнфрейм. Единственная причина, по которой это еще не сделано, то, что они не могут!»

Я все еще не врубался.

Лупе уставилась на потолок и с отвращением произнесла: «Боже!» Потом сказала мне: «Слушай, мужик! Некий ИИ, полный американских военных секретов, кодов, всего такого, линяет и прячется в Мексике. Типично американской реакцией было бы: Убить его! Но они его не убивают, они оставляют его в покое, так что он может добиться еще большей силы. Единственная причина, по которой они вообще позволили такому случиться, это то, что Монтесума уже входит в правительство. Конгресс, президент, генералы… Клянусь, каждый такой мерзавец заполнен до краев маленькими блестящими машинами. Точно, как Зи. А тот враг, которого Монтесума боится, который послал Чилдерса… это, наверное, другой ИИ, который сбежал точно так же, как и он.»

То, что говорила Лупе, обладало большим смыслом, чем моя теория. Если это было правдой, то хороших парней больше не осталось. И в этом тоже был смысл.

«Так что же нам делать?» не похоже, чтобы Лупе спрашивала меня. Этот вопрос был задан пространству, пустыни, любому богу — самопровозглашенному или любому другому — который только мог услышать.

Она вскочила на ноги, сбросила одеяло с постели и направилась к двери. «Я хочу уйти отсюда!»

Я спросил, что тут не так.

Она махнула на гладкие красновато-коричневые стены. «Где мы, Эдди? Что это, черт побери, за место? Я хочу быть там, где я точно знаю, где нахожусь!»

Я последовал за ней и Фрэнки до каменистой пустоши к северу от деревни — мне больше не за кем было следовать, а Лупе, казалось, больше разбиралась в ситуации, чем я. Она прошла примерно с четверть мили, потом расстелила одеяло и уселась. Солнце опускалось, пустыня становилась оранжевой — трещины в застывшей глине такыра наполнялись тенями, и поэтому казалось, что Лупе и я расположились в точке, где начинались все трещины, разбегающиеся по всему миру. Я стоял у края одеяла, осматривая горизонт. Никакой активности на улицах деревни, и никакого следа Чилдерса. Отправился, вероятно, делать свою технотренировку. Нигде никакого заметного движения. Через какое-то время я сел и снял свою рубашку. Я обильно потел болезненной наркотической потливостью. Я сделал укол и мгновенно почувствовал себя лучше.

Лупе со значением посмотрела на меня. «Я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью. Ты готов?»

«Я не знаю.»

«Я хочу, чтобы ты попробовал!», сказала она с не истовым раздражением. «Я хочу, чтобы ты оттрахал меня, как ты умеешь. И я говорю это тебе, Эдди, а не сэмми!»

Раз уж так было сказано, я почувствовал себя обязанным повиноваться. Поначалу было странно. Фактически, я почти не участвовал в процессе. Но чуть погодя мы вовлеклись поглубже, старый, возбужденный, утонувший в любви Эдди По пробился сквозь стены сэмми и частично принял на себя управление. Солнечный свет окрасил тело Лупе в оранжевый цвет. Оранжевый, как картины другой пустыни, которые я когда-то видел в журнале. Оранжевая Гоби. Мои мысли двигались лениво, и слово «Гоби» застряло в голове распухшим оранжевым звуком. Гладкость кожи Лупе, неестественно нежная для моих обостренных чувств, тоже обладала звучанием, шелковистым шепотом под моими пальцами. Мы занимались любовью очень долго, а Фрэнки в это время снимал нас для позднейшей передачи, пока солнечный свет не превратился в ярко-алый, а потом исчез, это было медленное траханье в пустыне, от которого что-то безумно изменилось в моей башке. Одну мгновение я весь был сэмми, настороженный и внимательный, отмечая участившееся дыхание Лупе и разнообразные другие реакции, в следующее — был неразрывно с нею, с ее влажным нижним лоскутком, на открытии нашего шоу, бойфренд-герлфрендом, глубоко растворившимся друг в друге, был на стремнине эмоции. А иногда я обнаруживал себя запертым меж этих двух состояний, вовлеченного и не вовлеченного, и у меня были странные мысли, что я вижу, как неоновые надписи одна за другой загораются на моем мысленном небе, но лишь одну я могу вспомнить — Что Если Увеличение Этого Царства Единственно Имеет Значение? Остальные надписи были неразличимы. Когда я смотрел в лицо Лупе, я мог прочесть все чувства, что она прятала от меня — они были так ясны, как если бы эти слова были написаны по-испански в уголках ее глаз.