Распад

Грета отошла от зеленых облупленных ставней вглубь гостиничной комнаты.

— Как здесь хорошо! — сказала она.

Оскар радовался нарядной толпе, собравшейся на Марди-Гра. Ему было легко в той же степени, в какой трезвый человек способен чувствовать себя непринужденно среди огромной веселой толпы пьяных людей. Среди них, но никогда не вместе с ними. Так было с ним всю жизнь.

— Знаешь, я мог бы достать билеты на один из этих праздничных кораблей. Чтобы пошвырять в толпу бусы, безделушки и бесплатные программные продукты. Это было бы забавно.

— Положение обязывает, — пробормотала она.

— Это местный праздник. Очень старый, еще в середине девятнадцатого века местные раскупали заранее все места на танцы. Но мне сказали, что достать место на корабле можно.

— Может быть, в следующем году, — сказала она.

Тихий скрип донесся со стороны обшитых панелями красного дерева дверей. Служащие отеля в белых фраках с бутоньерками в петлице появились с передвижным сандаловым столиком. Устрицы, лед, шампанское. Грета ушла в спальню переодеться к ужину. Официанты безмолвно растелили скатерть, зажгли свечи в канделябрах, открыли бутылки, протерли стаканы. Оскар терпеливо ждал, когда они покинут холл. Потом потушил свет.

Грета вернулась и оценивающе рассматривала канделябры. Она была одета в темно-коричневое платье, сделанное по старинной модели — до Гражданской войны 1861 года — на лице у нее была маска из перьев. Эта маска сильно на него подействовала. Он действительно любил маски. Даже в самой гуще неуклюжего празднества она оставалась потрясающей.

— А шоколадные трюфели? — спросила она.

— Я не забыл. Позже… — Оскар поднял свой бокал с шампанским, любуясь золотыми пузырьками.

— Ты все еще не пьешь?

— Ты начинай. Я буду любоваться. В полглаза.

— Я буквально один глоточек, — сказала она, облизнув широкую верхнюю губу виднеющуюся из-под маски. — У меня проблемы с неуправляемыми импульсами…

— Чего ты тянешь. Это же Марди-Гра.

Она села за стол. Они легонько чокнулись бокалами. На столе красовались миниатюрные хрустальные блюдца с хреном.

— Я не говорила тебе, что сделала клеточную очистку?

— Ты шутишь!

— Я не хотела, ты знаешь. Но потом начались проблемы с кровяным давлением, риск удара… Так что я прочистила мозговую ткань.

— И как это? Расскажи?

— По ощущениям — ничего особенного. Очень обычно. Как будто попадаешь в двухцветный мир. Я должна буду еще раз это сделать. Я теперь не боюсь. — Она положила руки на стол. — А как у тебя? Ты умеешь останавливаться?

— Я совершенно не хочу это останавливать. Это работает на меня.

— Это плохо для тебя.

— Нет. Мне нравится раздвоенность. Это как раз та сторона нашего дара, что мне по душе. Все эти человеческие слабости вроде расовой ненависти, этнических предрассудков… Не то чтобы они полностью исчезают, понимаешь, но новые проблемы так велики, что старые просто теряют свое значение. Кроме того, я теперь могу делать две вещи одновременно. Я стал гораздо более эффективным. Я могу делать свои дела все то время, пока занимаюсь легализацией.

— Так ты опять вернулся к бизнесу?

— Да, я всегда тяготел к этому. — Оскар вздохнул. — Это очень по-американски. И это мой единственный путь к признанию. С серьезным капиталом я могу финансировать кандидатов, проводить судебные процессы, учреждать фонды. Совсем не надо волноваться насчет денег и ходить, приплясывая и добывая пенни. Когнитология скоро станет промышленной отраслью. Мощной, переворачивающей все американской индустрией. Когда-нибудь она станет самой крупной отраслью.

— Ты собираешься превратить мою науку в промышленность? Когда сейчас это считается просто незаконной деятельностью? Когда люди считают сумасшедшими всех, кто имеет к ней отношение?

— Ты не сможешь остановить меня, — сказал Оскар, понижая голос. — Никто не сможет остановить меня. Я буду двигаться медленно, очень мягко, очень спокойно, так что ты сначала даже не почувствуешь этого. Легкое дуновение. Очень нежно, очень тонко. Я возьму реальность абстрактного знания и перенесу ее в наш грязный мир, полный крови и пота. Это не будет уродливо или нелепо, но покажется красивым и Неизбежным. Люди будут желать, жаждать этого. В конце концов, они будут кричать, требуя этого. И тогда, Грета, я полностью овладею этим.

Долгая тишина. Грету, сидевшую на стуле, била крупная дрожь, маска из птичьих перьев чуть приспустилась, но она не решалась встретиться с ним глазами. Грета взяла серебряную вилку, ткнула ее в серый шарик, лежащий у нее на тарелке, и положила вилку обратно на стол.

Затем взглянула на него испытующе.

— Ты стал выглядеть старше.

— Я знаю. — Он улыбнулся. — Позволь, я надену маску.

— Но ведь это правильно, что я о тебе беспокоюсь! Разве не так?

— Все правильно… но не во время Марди-Гра. — Он рассмеялся. — Если ты хочешь беспокоиться, то беспокойся лучше о тех, кто собирается перебежать мне дорогу.

Он проглотил устрицу.

Последовало долгое молчание. Он привык к ее молчанию. Молчание Греты имело вкус и запах — он мог ощущать все оттенки ее молчания.

— По крайней мере, я теперь снова могу работать в Лабе, — пробормотала она. — Теперь мне даже не страшно, если придется заниматься административной работой. Конечно, я бы предпочла заниматься своим делом. Это единственное, о чем я сожалею. Просто хотелось бы, чтобы у меня было больше времени, и я смогла бы стать еще лучше.

— Но ты и так лучше всех.

— Я старею, я это чувствую. Неистребимая всепоглощающая страсть к знанию — этот божественный дар — он оставляет меня. Потому я лросто стремлюсь быть лучше, вот и все. Они мне говорят, что я гений, но я всегда, всегда недовольна собой. И я ничего не могу с этим поделать.

— Это, наверное, тяжело. А ты не хотела бы иметь собственную лабораторию, Грета? Это было бы менее хлопотно, ты могла бы заниматься там, чем хочешь.

— Нет, спасибо.

— Я мог бы построить для нас с тобой чудное местечко где-нибудь в Орегоне?

— Нет, спасибо, я знаю, ты мог бы построить целый институт для нас, но я не хочу сидеть у тебя в кармане.

— Ты такая гордая, — уныло сказал он. — Это все можно устроить. Я мог бы жениться на тебе.

Она покачала головой.

— Мы не женимся.

— Ты могла бы уделять мне хотя бы неделю в квартал. Это совсем немного — четыре недели в год.

— Мы не сможем с тобой заниматься друг другом целых четыре недели в году. Потому что мы бродяги по натуре. Ни ты, ни я не созданы для брака. Даже если мы поженимся, выяснится, что мы хотим чего-то другого, большего.

— Ну ладно. Это верно. Конечно, я бы хотел большего.

— Я могу тебе рассказать, как это могло бы сработать, потому что я не раз наблюдала, как это происходило у других. Ты, Оскар, превращаешься в жену научного деятеля. Я продолжаю вкалывать по восемьдесят часов в неделю, но все же ты можешь обо мне позаботиться, поскольку я кручусь где-то рядом. Возможно, мы могли бы взять ребенка. Но у меня никогда не хватало бы времени на него, я бы мучилась чувством вины и покупала бы ему подарки к Рождеству. Ты мог бы присматривать за домом, следить за финансами и даже заботиться, чтобы моя известность продолжала оставаться Достаточно широкой. Кроме того, ты бы готовил для нас и так далее. Вероятно, это удлинило бы тебе жизнь.

— Ты думаешь, что для меня это звучит ужасно, — ответил Оскар. — Но это не ужасно в том смысле, как ты думаешь. Это как раз вполне аутентично. Проблема в том, что это невозможно. Я не умею поддерживать семью. Я не могу обустроить дом. Мне это никогда толком не удавалось. Я не могу сидеть на месте. У меня были три интрижки с разными женщинами с прошлого августа. Раньше женщины у меня следовали одна за другой, но больше так не получается. Теперь это мультизадачный режим. И, подарив тебе обручальное кольцо, я все равно не смогу измениться. Я это понял только сейчас, и признаю это. Это сильнее меня, я не смогу себя контролировать.